Фатум

Лавр изменился, как только произнёс первую строчку лермонтовской поэмы «Демон». Это его родственная душа, которой было суждено навеки остаться юной. А Лавру ещё только двадцать один год, и он верит, что не повторит судьбу кумира. Ему страшно и горько думать о смерти. Зрители с настороженным восхищением наблюдали за тем, как преображалось лицо печального чтеца.

Когда он верил и любил,

Счастливый первенец творенья!

Не знал ни злобы, ни сомненья,

И не грозил уму его

Веков бесплодных ряд унылый[4 - М.Ю. Лермонтов. Демон.] .

Алиса в каждом герое Лермонтова находила черты самого автора, и от этого невольного узнавания становилось ещё страшнее. Мурашки липкими гусеницами проскочили по её телу. Саша Ветрова наблюдала за Лавром, приоткрыв красивый большой рот, и в конце концов сказала новой подруге, что никогда прежде не слышала такого душераздирающего чтения.

– Извини, я немного картавлю, когда меня переполняют эмоции, – поделилась Саша и густо покраснела. Алиса ничего не ответила, но вдруг подумала, что они вдвоём прекрасно справляются с ролью, которую навязал им Бахрам Оглы. (Кажется, она наконец-то запомнила его отчество, но теперь никак не могла вспомнить имя). Алиса зааплодировала, когда Лавр замолчал и поклонился.

И всё-таки тяжело приходится не только мужчинам: есть женщины, имена которых остаются в истории, и никто не посмеет взять ластик и стереть священные буквы. Юдифь – возможное имя той, что превратилась в соляной столп. Известна как жена Лота, не сумевшая выбраться из Содома. Говорят, это её наказание, которое она заслужила… Казалось бы, что может быть проще – уйти и ни разу не оглянуться? Справился? Пожалуйста, забирай своё спасение и делай с ним всё что вздумается. Но дело совсем не в этом: жена Лота скорбела, потому что там, на Родине, остались её драгоценные воспоминания. Может быть, дарованная ангелами милость и есть настоящее проклятие для преданных душ?

Но громко жене говорила тревога:

Не поздно, ты можешь ещё посмотреть

На красные башни родного Содома,

На площадь, где пела, на двор, где пряла,

На окна пустые высокого дома,

Где милому мужу детей родила[5 - А.А. Ахматова. Лотова жена.] .

По щеке пробежала прозрачная дорожка из слёз, и Тина остановилась, склонила голову, прижав микрофон к губам. Тяжёлый вздох вырвался на свободу, как закованный в кандалы каторжник; надменная девушка с идеальной осанкой теперь беззвучно плакала, обнимая сгорбленные плечи. Лавр вскочил с места, подчиняясь первому порыву – броситься к сопернице, обнять и успокоить, но она снова выпрямилась и окончательно овладела собой, только глаза продолжали поблёскивать.

– Восхитительно, – выпалил несчастный поэт; его смелую реплику заглушил гул аплодисментов. Объявили небольшой перерыв, и за столом критиков громко заговорили. Измождённый Лаврентий рухнул на стул рядом с Алисой, надеясь набраться сил перед следующим туром.

– Не слишком я опозорился? – шепнул он вздрогнувшей от неожиданности девушке.

– С ума сошёл? Это было… – Алиса внимательно посмотрела на вытянувшееся от любопытства лицо собеседника и уверенно добавила:

– Восхитительно!

Лавр просиял и сладко потянулся, как довольный сытый кот. Казалось, ещё немного – и он замурлычет от удовольствия.

– Ты классный, – подтвердила Саша Ветрова, подняв большой палец. – Хочу тебя нарисовать… Можно? – румянец заиграл на её вечно бледных щеках. Эта девушка будто бы сомневалась в каждом сказанном слове, и любая её реплика напоминала просьбу: «А разрешите мне, пожалуйста, заговорить!»

– А ты художница? – спросил поэт, резко повернувшись в сторону незнакомки.

Саша пожала плечами, точно сама не знала ответа на такой непростой вопрос. Впрочем, непризнанным творцам всегда сложно прикрывать собственную нерешительность за громким званием. Называть себя поэтом только потому, что пишешь стихи? От этого веет излишней самонадеянностью. Но в то же время с одной хрустальной честностью и удивительной скромностью не уйдёшь дальше письменного стола.

– Вообще-то, я пишу комиксы, – улыбнулась Саша, но тотчас же отвернулась. – И мне понравился твой стиль, поэтому…

Лавр не дослушал робкое объяснение: один из критиков взял микрофон и поприветствовал публику. Он поправил небрежно наброшенный на плечи длинный серый шарф, спрятал левую руку в карманах широких брюк и, тряхнув кудрявой головой, огласил долгожданные результаты:

– В первом туре желанные пять баллов, – он снова вытащил из кармана руку и показал зрителям пять пальцев, – получает Алевтина Лысенко, – критик ненадолго отложил микрофон и с таким важным видом слушал аплодисменты, словно они предназначались не победительнице, а ему самому.

Тина сидела в углу, приложив сложенные ладони ко рту. Она даже не подняла головы, когда услышала результаты, зато Лавр заметно побледнел, и Алиса увидела, как подрагивает его нижняя губа.

– Не переживай, – шепнула девушка. – Это всего лишь первый тур.

Поэт покачал головой и указал на критика, который в ту же минуту встретился с ним взглядом и с высокомерной вежливостью улыбнулся. Правда, эта улыбка вышла неправдоподобной и какой-то кривой, как будто у юноши атрофировалась одна сторона лица.

– А это всего лишь Макс Летов. И он меня ненавидит.

Юноша-скептик достал из сумки очки в фиолетовой оправе, надел (они почти сразу сползли на нос) и взял исписанный бумажный лист.

– А у Лаврентия… Лаврентия Иванова, – Макс, разумеется, сделал ошибку в постановке ударения, – два… о нет, прошу прощения! Три балла! – и критик похлопал по корпусу микрофона, но никто не поддержал его одинокие фальшивые аплодисменты.

– А теперь я всё объясню.

Летов положил лист бумаги на стол и нахмурился, принявшись собирать невидимые волосы с широкой коричневой рубахи.

– Кажется, он любит одежду большого размера, – заметила Саша.

Алиса взяла в руки бумажного журавлика и сделала вид, что хочет кинуть его прямо в самодовольного критика.

– Тоже возьмёшь этого идиота в свой комикс?

Макс бросил на девушек внезапный раздражённый взгляд и приложил указательный палец к губам.

– Я понимаю, конечно, что писатели слишком эмоциональны… Но сейчас я попрошу тишины, – критик взлохматил тёмные кудри и, немного подождав, продолжил:

– К сожалению, на наш взгляд, Лавр выбрал не слишком подходящее произведение. Оно… как бы это сказать, – Летов запнулся и радостно подхватил подсказанное коллегой слово, – программное. В школе изучают. И немного поднадоело уже, вы согласны? А вот Тина сделала более удачный выбор. Ахматова… Думаю, ей очень подходят тексты этой поэтессы.

Алевтина поморщилась, услышав кощунственное слово «поэтесса». Для девушки оно значило почти то же самое, что «графоманка».

– Также мы отметили Тинину эмоциональность, – самоуверенным тоном добавил Макс. Он снова посмотрел на помрачневшее лицо Лавра, сочувственно развёл руками и, наконец, передал ему микрофон.

Поэт улыбнулся – так, точно происходящее никоим образом его не касалось. Глаза блестели, и едва ли от слёз; Лавр знал, ради чего продолжает бороться. Он всей душой ненавидел критиков, но даже под их давлением не мог изменить мечте. Юноша взял в руки микрофон, не глядя на самодовольное лицо недруга.

– Это стихотворение я написал полгода назад. Сразу предупреждаю: оно не всем нравится. А впрочем, в любую эпоху люди стремились изгнать бабочку из поэтиного сердца. Буду рад, если найдётся хотя бы один человек, который выслушает мою исповедь и поддержит её искренними аплодисментами.

Крылья в ремонте, моя дорогая,

Знаешь, быть может, уже не починят,

Жить научусь, как и все, не летая,

Кто я и где мне остаться отныне?

Алиса покачала головой. Да, больше половины своей жизни люди лишь существуют, даже не подозревая о сломанных крыльях. Но ремонт, как и всё на свете, однажды заканчивается, и иногда, благодаря качественной работе, крылья становятся ещё более крепкими. Попробуешь – и можешь взлететь так высоко, как никогда прежде. Но люди редко возвращаются за ними, и чаще всего даже не могут вспомнить, в какой ремонтной мастерской их оставили.