Скажи мне «нет»

А потом решительно поднялась со стула. Прошла в противоположный угол комнаты, отодвинула коробку, в которой хранились всевозможные мелкие, нужные и ненужные вещи, открыла шкаф и вытащила из него завернутый в тонкую прозрачную пленку холст.

Оттащила его обратно к столу, в пятно света, прислонила к краю стола. Холст был большим, по полтора метра в длину и ширину. А ещё, с ним было связано очень много личных воспоминаний.

Это даже была не совсем картина. Это была история длинную в несколько лет, перенесенная и запечатленная красками на холсте. Идею её создания я вынашивала, кажется, не один год. А потом так же не один год билась над её воплощением.

Это было что-то личное, больное. Я рисовала эту картину каждый раз, когда чувствовала, что нахожусь на грани. Брала кисти и краски – обязательно тёмные, садилась и выливала на холст всю свою усталость. Мазки были резкими, грубыми, отрывистыми. Я словно рисовала на полотне свои страхи, постепенно избавляясь от них.

Я специально никогда не вешала эту картину на стену, предпочитая прятать её в шкафу. Мой собственный рисунок вызывал у меня… тревогу. Я не знаю, как вообще получилось нарисовать подобное. И, с одной стороны, расставаться с этой работой было неимоверно жалко.

Сколько я себя помню, при каждом переезде на новую съемную квартиру я всегда упрямо таскала этот холст с собой. При этом никогда не представляла ни на одной из художественных выставок, и не выставляла на продажу.

Это не был заказ, я именно рисовала, как принято говорить, «для себя». Не преследуя цели в дальнейшем получить прибыль от продажи. Лишь по этой причине я вначале отказала Софии, сказав, что работа не продаётся.

Но потом вдруг словно щелкнул маленький невидимый переключатель в голове.

Может, это сама судьба прямо сейчас намекала мне на то, что с прошлым пора расстаться?

Ведь даже в своё портфолио я добавила фотографию этой картины скорее машинально, чем осознанно, просто «чтобы было». И даже успела про эту картину забыть, если бы не София и её брат, которого почему-то заинтересовало именно это полотно.

В таком случае, раз всё так сложилось, не лучше ли будет продать картину? Ведь я специально назвала своему покупателю заведомо непомерную сумму, рассудив, что, если он откажется – картина останется у меня. Если же согласится – я получу неплохи деньги за работу, которую прежде вообще не планировала продавать. С какой стороны ни глянь, получалась сплошная выгода.

И раз уж таинственный старший брат моей случайной знакомой согласился и решил, что ему непременно нужна именно эта картина – что ж, пусть так и будет.

Глава 2

*Кира*

Я как раз заканчивала разгребание завалов кистей и красок на своём рабочем месте, изредка бросая рассеянный взгляд на экран ноутбука, где транслировалась очередная серия одного из моих любимых, бесконечных сериалов, когда вибрация мобильного сообщила о входящем вызове.

– Кира? Это Дамир. Буду у вас к шести вечера, как мы и договаривались. Надеюсь, всё осталось в силе?

– Здравствуйте, Дамир Эдуардович. Да-да, конечно. Всё, как мы и договаривались. Я жду вас!

– До встречи.

Мужчина первым отбил телефонный звонок, а я в задумчивости покусала губу, вертя в руках собственный мобильный.

Дамир Эдуардович Корсаров… старший брат Софии, как та мне заочно его представила при нашем с ней вчерашнем вечернем телефонном разговоре. Мужчина, которого совершенно внезапно заинтересовала самая необычная из всех моих картин.

Интересно, почему? Я поднялась со стула, подошла к дивану и плюхнулась на него, устраиваясь поудобнее, а потом в задумчивости нахмурила лоб, разглядывая со своего места огромный холст, который вчера так и не стала убирать обратно в шкаф.

Оглядела полотно, словно запоминая напоследок все детали. Словно прощаясь.

Эта картина всегда напоминала мне о слишком многом. Была связующим мостиком с прошлым. Не самым радужным прошлым. И всегда вызывала во мне слишком непонятные, маетные чувства.

Но от прошлого всегда нужно избавляться, иначе прочного будущего не построить. Эта работа была каким-то уже прошедшим этапом. Поэтому, рассудив, что раз кому-то она понравилась и сможет принести удовлетворение, я могу лишь порадоваться. В конце концов, не буду же я хранить её у себя вечно. У художников ведь судьба такая – создавать нечто новое и делиться этим самым новым с миром.

Ещё раз всмотрелась в рисунок, ощущая уже знакомое, тревожное чувство, зародившееся внутри.

На моей картине был нарисован лес.

Нет, не верно. Там была изображена лесная чаща. По-настоящему дикая, непроходимая, неизведанная и тёмная. Крючковатые ветви столетних деревьев переплетались между собой, образуя из густой, плотной и практически чёрной листвы непробиваемый для лучей света полог.

А у правого края полотна, среди древесных стволов, мутным темным пятном проступал силуэт человека, мужчины. Быть может, это был охотник, или просто случайный путник, заблудившийся и забредший под своды первозданного леса. Я и сама не знала, кого именно рисовала. Просто понимала, что хочу видеть именно такой образ – туманный, размытый, без лица, лишь с узнаваемыми контурами мужского силуэта.

Мужчина стоял на узкой тропке, которая уводила куда-то в самую чащу нарисованного леса, а сверху над ним и над острыми верхушками сосен слепяще ярко горела одна единственная звезда.

Тянула робкие, рассеянные, сияющие лучи через всё полотно, силясь пробиться сквозь густую крону, коснуться мужского силуэта, выбелить его высокую фигуру и разворот мощных плеч, высветить лицо.

Но ее света было для этого недостаточно. Лицо мужчины всё так же оставалось неразличимым, и тогда лучи невесомой, призрачной дымкой скользили и тянулись дальше, к противоположному краю.

Туда, где в полный рост, заполняя собой практически треть пространства всего рисунка стоял огромный, черный, таёжный волк.

Топорщилась на загривке густая жесткая шерсть, напрягались канаты-мускулы на груди и передних лапах, горели запредельно ярко два огромных волчьих глаза, смотрели с холста остро, пристально, словно и не картина это была вовсе, а что-то настоящее, живое.

И серебристый звездный свет дрожал, распадался тысячами искрящихся капель, рассыпался пылью, рассеивался, силясь коснуться силуэта черного зверя. Опадал невесомой вуалью на его шерсть, стелился дымкой у лап, терялся в густой траве россыпью звездных искр.

И всё полотно картины от этого сочетания контрастов, оттенков и образов казалось злым, мрачным, наводящим тревогу, и непонятный, необъяснимый, какой-то глубинный страх.

И казалось, вглядись ты в картину чуть более пристально, присмотрись чуть более внимательно, задержи взгляд на лишнюю долю секунды, и поползёт из лесной чащи сумрак, потянет сырым, холодным воздухом, замешанном на горечи прелой листвы и запахе влажной земли.

Зашумит, зашелестит темными листьями мрачный, непроглядный полог. Затрепещут на низких еловых ветвях тонкие, острые иголочки, посыплются вниз зеленым дождём, опадут к лапам черного волка.

И зверь вдруг весь напряжется, потянет носом воздух, поведёт ухом. Встопорщится на загривке жесткая звериная шерсть, полыхнут в сумраке хищные глаза, оскалится пасть, обнажая острые как кинжалы зубы, прочертят в сырой лесной земле борозды длинные когти.

Ещё секунда и прыгнет зверь, прорвётся через полотно холста, кинется на случайную жертву…

И человек из чащи не сможет ничего сделать, не успеет помочь. Так и останется стоять неясным силуэтом, теряющимся в темноте леса, будет наблюдать, не в силах помешать черному зверю…

Но только дрогнет вдруг сумрак, попятится растерянно. Потому что потянется к волку трепещущий, практически прозрачный, с лёгкими серебряными вспышками свет одной единственной звезды, каким-то неведомым чудом заглянувшей в эту непроходимую чащу. Коснется ласково холки зверя, останавливая, успокаивая, усмиряя.

Я мотнула головой, обрывая непонятную череду воображаемых ведений. Ощущение было таким, словно я увидела сон наяву, или едва не потерялась в ожившей картине. Несколько раз моргнула. Странное оцепенение спало так же внезапно, как и накатило. Повела плечом, сбрасывая тревожные ощущения.

Бр-р-р-р-р.

Потянувшись, с трудом заставила себя выкарабкаться из уютных объятий дивана. Нужно было еще успеть упаковать полотно в специальную бумагу и пленку, чтобы холст не повредился во время транспортировки. Вот как раз этим и займусь, пока жду своего покупателя.

А заодно… поброжу ещё немного в лабиринтах собственного воображения.

Дело в том, что я почти всегда рисовала людей. Тех же посетителей кофеен, отдыхающих в парках, случайных прохожих. Я изучала их позы, мимику, жесты, каждый раз открывая для себя что-то новое.

Мне нравилось изучать самих людей. Наблюдать, подмечать незначительные детали, анализировать выражение их лиц и одежду. Это всегда казалось мне чем-то поистине захватывающим и невероятным.

А ещё, я любила рисовать у себя в голове образы тех, с кем пока не была знакома лично, а лишь разговаривала по телефону или общалась в социальных сетях.

И наиболее точные мысленные портреты я всегда создавала по услышанному голосу. Улавливала особенности произношения, тембр, интонации, эмоциональный окрас слов, и в голове сам собой рисовался образ, а после я с нетерпением ждала встречи с человеком, чтобы убедиться, как в очередной раз сработала моя «портретная» интуиция.

Порой, ожидания совершенно не сходились с моими представлениями, а порой, оправдывались с поразительной точностью.