Дом грозы

– К старой сторожевой будке. Ей не стоит светиться у главных ворот, на них выходят окна тюремной администрации.

– Зачем тебе все это? – Листан идет, на ходу ударяя кулаком по торчащим из старых оградок кустам. Алые и бордовые лепестки последних еле живых роз сыплются на землю кровавым следом.

– Ты прекрасно знаешь зачем.

– Ты могла бы уехать из Траминера навсегда. Но ты вернулась. Неужели ради Энграма ты готова пойти на такие жертвы?

– Это не жертва. – Нимея останавливается, чтобы смерить Листана полным недовольства взглядом. – Это… цена. Энграм – то немногое, что у меня осталось в жизни. Пока вы с парнями играли в игры, мы с Энгом играли в свои. Мы всегда были в одной лодке, даже…

– Вы не общались почти пять лет…

– Неправда. Мы общались. Просто не делали это так… как прежде.

Нимея и Энграм Хардин всегда были родственными душами. Холеный аристократ в розовых очках из большого красивого дома и его нищая соседка, маленькая лохматая девочка-оборотень. Вместе они облазали все заброшенные трущобы Бовале, изрыли прекрасный сад Омалы Хардин в поисках тайных кладов. Нимея научила Энграма гордо задирать нос, приходя домой в грязи и с разбитыми коленками, а он научил ее притворяться невинной девочкой, когда спрашивают, кто стащил все конфеты из буфета.

– Вы же тоже примчались в Траминер по первому зову… Каждый из нас преследует свою цель, верно? Вы ради Фандера, я ради Энграма. И, чтобы достичь желаемого, нам нужно вытащить из могилы этого паршивца.

– Всех свели с ума чертовы Хардины, – усмехается Листан. – Они всегда были популярны, совершенно не заслуживая этого. Я так считаю!

– Шевелись, Лис, у нас мало времени. – Нимея закатывает глаза и отворачивается от Листана Прето.

Омала уже ждет у старой будки охраны. Крутит в руках перчатки, то и дело поглядывая на городские часы, которые хорошо видны с расположенного на холме кладбища.

– Омала… – Лис протягивает к ней обе руки.

– Листан, добрый вечер. – На лице Омалы уже нет и следа скорби. – У нас мало времени, я оставила Энграма на экономку, а та вечно себе на уме… в общем, я немного ее побаиваюсь. – Нимея усмехается, вспоминая злющую, как разъяренный браш, Мейв. Они с Энгом попортили старушке немало крови. – С нее станется просто пойти спать, не дождавшись меня.

Девушка молча кивает, не утруждая себя лишними приветствиями. Омала понимает ее, быть может, единственная из всех, и ступает по кладбищенским тропинкам с той же поспешностью, что и Нимея, зная, как дорога каждая секунда.

– Все получится? – Глухой голос заставляет Омалу вздрогнуть.

– Если ты думаешь, что я занимаюсь подобным каждый день, то ты ошибаешься.

От этого ответа у Нимеи все внутри холодеет. Омала редко говорит так серьезно, обычно эта женщина кажется растерянным и нерешительным ребенком.

– Не думаю… Но очень надеюсь, что вы знаете, что делаете.

– Ну или я знаю, или я убила собственного сына. Как думаешь: кому сейчас страшнее всех?

Продолжать разговор бессмысленно. Понимая это, Нимея идет к могиле Фандера молча и едва борясь с желанием обратиться волком, чтобы время стало бежать чуточку быстрее.

Омала замирает перед разрытой ямой, глядя на друзей сына. Рейв и Якоб встают в знак приветствия и уступают ей дорогу.

– От нас что-то нужно? Можем уйти. – Нимея запрокидывает голову, будто обращается к звездам, чтобы не смотреть на перекошенное от ужаса лицо Омалы Хардин.

– Ост… Нимея, останься, остальные идите.

Какая честь!

Губы Нимеи кривятся. Омала никогда ее не любила и не отзывалась о ней добрым словом. Она сидела в своей гостиной, пила чай и ждала, когда противная соседская девчонка уйдет, чтобы можно было выйти в сад и не дышать с ней одним воздухом. Как же все изменилось за последние пару лет!

Перед тем как парни уходят, Нимея замечает на их лицах что-то похожее на облегчение. Они не трусы, быть может даже храбрее многих, но не каждый день приходится выкапывать из земли тело друга. Сомнительное развлечение для вечера пятницы.

Нимея молчит, наблюдая за тем, как Омала опускается на колени у гроба, протягивает руки и прикрывает глаза, а потом касается лба и щек Фандера. Женщина что-то шепчет и резко начинает бледнеть, будто передавая ему жизненные силы, а потом из-под ее опущенных век на белоснежную кожу начинают литься черные, как дорнийский кофе, слезы. Они пачкают губы, стекают в вырез платья. Из носа Омалы начинает идти кровь, и она тоже кажется черной, а может, так и есть. И становится так невыносимо страшно, что у Нимеи к горлу подкатывает кислый привкус тошноты, а рот наполняется слюной – плохой знак.

Шепот Омалы неразличим, это даже не связные слова или молитва, ее речь больше напоминает набор звуков, потому что буквы хочется поменять местами, так плохо они звучат.

– Yamerv, dazan yamerv, solog an s’inrebo, emn ok s’inrev. Rednaf.

Кажется, будто Омала говорит на выдуманном языке. Это не пинорский, не древнетраминерский или вроде того. Он даже отдаленно не похож ни на одно из известных наречий, так что Нимея и не пытается разобрать слова. Она делает шаг вперед и встает у изголовья гроба, пристально глядя на веки Фандера, так и оставшиеся недвижимыми. Из-за усердия, с которым она пытается рассмотреть хоть мельчайшие признаки движения его ресниц, начинают болеть глаза.

– Dazan yamerv, dazan yamerv, soglog an shinrebo…

Омала начинает напевать, берет Фандера за окаменевшую руку, и Нимее не верится, что когда-нибудь мать снова почувствует тепло кожи своего сына. Этого быть не может, он мертв. Совсем. Не спит. Не притворяется. Он мертв и скоро покроется трупными пятнами, а потом начнет гнить и тлеть. Может, эта женщина сошла с ума и не видит очевидных вещей? Может, они все перепутали? Удушающий страх охватывает тело, скручивает каждую мышцу, в голове появляется шум.

– Dazan yamerv, dazan yamerv, soglog an shinrebo…

Нимея не верит своим глазам. Она часто моргает, качает головой. Повидав множество различных ритуалов, она никогда в жизни не видела и даже не думала, что может существовать нечто подобное. Неужели и правда есть вероятность, что Хардин воскреснет?

Но грудная клетка Фана вздрагивает, и Нимее кажется, что она даже слышит первый удар его сердца. Омала плачет, навзрыд плачет, сжимая руку сына. Еще раз вздрагивает его грудная клетка, Нимея улыбается, не может удержаться.

– Давай, дружок, открой глазки, – шепчет она, в сущности не обращаясь конкретно к нему.

Ей безумно хочется, чтобы все получилось, и она ни за что бы не подумала, что будет стоять у гроба врага и умолять, чтобы он открыл глаза.

– Давай, Фандер, котик, мне это нужно, – ехидничает Нимея, уже не следя за языком. – Ты же хочешь заткнуть мне рот, чтобы я никогда не называла тебя котиком?

В ней просыпается азарт, потому что оживлять людей, оказывается, жуть как интересно. Друг он или враг, но он лежит в гробу, хотя и выглядит все более и более живым. Нужно просто хорошенько его подразнить, тогда он вернется с того света, чтобы надрать ей зад.

– Давай же, открывай глазки, я хочу в них посмотреть, – сквозь широкую улыбку просит Нимея, и ее желание впервые в жизни исполняется.

Фандер Хардин, абсолютно мертвый пять минут назад, открывает глаза и смотрит прямо на нависающую над ним Нимею. Радужки его глаз непривычно совершенно черные. Губы пересохшие. Лицо все такое же бледное.

Омала абсолютно неаристократично рыдает на земле, буквально бьется в истерике, а Нимея широко улыбается, глядя на живого Хардина.

– Привет, – шепчет она ему.

Вернувшийся из мертвых враг, пожалуй, одно из самых чудесных явлений, что ей приходилось видеть. И каким бы ни было ее истинное отношение к этому уже-живому-человеку, сейчас она испытывает к нему неописуемую нежность, как к произведению искусства, которое сотворила своими руками.

На секунду его губы изгибаются в улыбке, приоткрываются. Брови поднимаются – он удивлен. Тянет вверх подбородок, будто хочет услышать слова Нимеи еще раз.

– Привет, – повторяет она, прочитав это желание по его лицу.

– Какого хрена я вижу тебя, если должен быть на том свете, – вдруг произносит он неестественно твердым для только что ожившего голосом.

– Вот такой хреновый у тебя будет «тот свет», – продолжает улыбаться Нимея и вытирает набежавшие слезы. – Ты думал, я так просто дала бы тебе умереть? Это слишком большой подарок для такого подонка, как ты.

– Все-таки судьба сжалилась, и я вернулся, чтобы прихватить тебя с собой?