Механическое пианино. Матерь Тьма

– Доктор Протеус из Илиума хочет поговорить с доктором Кронером. Он звонит в ответ на звонок доктора Кронера.

Сегодняшний день не годился для правильных оценок. Пол готов был на любые неприятности с Кронером, Шефердом и полицией и относился ко всему этому с какой-то апатией. А вот сейчас его взбесила церемония отнимающего массу времени телефонного этикета, взбесила помпезность и условность, с любовью поддерживаемая занимающими высокие должности сторонниками максимальной эффективности.

– Доктор Протеус у телефона? – спросила секретарь Кронера. – Доктор Кронер у себя.

– Минуточку, – сказала Катарина. – Доктор Протеус, доктор Кронер у себя и будет разговаривать с вами.

– Хорошо. Я у телефона.

– Доктор Протеус на линии, – сказала Катарина.

– Доктор Кронер, доктор Протеус на линии.

– Пусть говорит, – сказал Кронер.

– Скажите доктору Протеусу, пусть говорит, – сказала секретарь Кронера.

– Доктор Протеус, говорите, пожалуйста, – сказала Катарина.

– Это доктор Протеус, доктор Кронер. Я звоню в ответ на ваш звонок. – Маленький звоночек зазвонил: «тинк-тинк-тинк», это означало, что разговор записывается на пленку.

– Шеферд сказал мне, мальчик, что у тебя неважно с нервами.

– Это не совсем так. По-видимому, я подхватил какой-то вирус.

– Сейчас много летает этой гадости. Ну как, достаточно ли хорошо ты себя чувствуешь, чтобы прийти ко мне сегодня вечером?

– С превеликим удовольствием. Нужно ли мне что-нибудь принести с собой – какие-нибудь материалы, которые вы хотели бы со мной обсудить?

– Вроде Питсбурга? – подсказал Шеферд театральным шепотом.

– Нет, это совершенно неофициальный визит, Пол, – просто хорошенько поболтаем, и все. Нам уже давно не удавалось хорошенько поболтать. Мама и я, мы хотим повидать тебя в совершенно неофициальной обстановке.

Пол прикинул. Его не приглашали к Кронеру уже целый год, с того момента, как он получил свое последнее повышение.

– Это звучит очень соблазнительно. В котором часу?

– В восемь – восемь тридцать.

– Анита тоже приглашена? – Это была ошибка. Брякнул, не подумав.

– Конечно! Надеюсь, ты не наносишь частных визитов без нее, не так ли?

– О, конечно, нет, сэр.

– Я надеюсь. – Кронер покровительственно рассмеялся. – Ну, до свидания.

– Что он сказал? – спросил Шеферд.

– Он сказал, что это не твое собачье дело – подписывать за меня эти докладные. Он сказал, чтобы Катарина Финч сразу же сняла твои подписи смывателем для чернил.

– Ну-ну, валяй, валяй, – сказал Шеферд, вставая.

Пол увидел, что все ящики его стола приоткрыты. В нижнем на самом виду торчало горлышко бутылки из-под виски. Он с грохотом задвинул один за другим все ящики. Дойдя до нижнего, он вытащил бутылку и протянул ее Шеферду.

– Вот, пожалуйста, – хочешь? Это может очень пригодиться. Она сверху донизу в отпечатках моих пальцев.

– Ты собираешься меня вышибить – так я должен это понимать? – с готовностью заявил Шеферд. – Ты хочешь поднять вопрос перед Кронером? Ну давай. Я всегда готов. Посмотрим, что у тебя получится.

– Убирайся отсюда. Живо. Очисти помещение и не появляйся здесь, пока я тебя не вызову. Катарина!

– Да?

– Если доктор Шеферд придет опять в этот кабинет без моего разрешения, стреляйте в него.

Шеферд промчался мимо Пола и Катарины и выбежал наружу.

– Доктор Протеус, полиция у телефона, – сказала Катарина.

Пол крадучись выбрался из кабинета и пошел домой.

Сегодня у прислуги был выходной день, и Пол застал Аниту на кухне. «Домашняя идиллия, детишек только не хватает», – подумал он.

Кухня, если только можно так выразиться, была единственным детищем Аниты. Анита испытала все муки и радости созидательного труда, планируя ее, – мучимая сомнениями, проклиная ограниченность средств, одновременно страстно желая и страшно боясь мнения других. Теперь кухня была закончена, ею восхищались, а вердикт всего общества гласил: Анита обладает художественными наклонностями.

Это была большая, просторная, просторнее большинства жилых, комната. Грубо обтесанные балки, добытые из старого сарая, держались у потолка скрытыми болтами, вделанными в стальные конструкции дома. Стены были обшиты сосновыми досками, отделанными под старину, желтоватый налет на них был нанесен льняным маслом.

Огромный очаг и датская печь из дикого камня занимали одну стену. Над ними висело длинное, заряжающееся с дула ружье, рог с порохом и мешочек для пуль. На каминной доске со следами от восковых свечей стояли кофейная мельница и утюг, а к решетке камина был прикреплен таган со ржавым котелком. Чугунный котел, достаточно вместительный, чтобы в нем можно было сварить миссионера, висел на длинном стержне над очагом, а под ним находился целый выводок маленьких черных горшочков. Деревянная маслобойка не давала закрыться двери, а пучки кукурузных початков свешивались с полки через очень хорошо рассчитанные интервалы. В углу к стене прислонена была старомодная коса, а два бостонских кресла-качалки стояли на коврике ручной работы перед холодным очагом, на котором оставленный без присмотра котел так никогда и не кипел.

Прищурившись, Пол смотрел на эту живописно-колониальную сценку и представил себе, что они с Анитой живут в отдаленном закоулке страны, в глуши, где ближайший сосед находится в двадцати восьми милях от них. Она сама варит дома мыло, делает свечи и вяжет грубые шерстяные вещи в ожидании надвигающейся суровой зимы, а он отливает пули, чтобы застрелить медведя, мясо которого избавит их от голода. Сосредоточив все свое внимание на этой картине, Пол сумел даже вызвать в себе чувство благодарности к Аните за ее присутствие здесь, благодарность Богу за женщину, которая находится рядом с ним и помогает в ошеломляющем количестве работы, необходимой для того, чтобы просто выжить. И когда он в своих мечтах притащил Аните добытого медведя, а она разделала и засолила тушу, он почувствовал колоссальный подъем – вот они вдвоем своими мышцами и умом отбили целую гору доброго красного мяса у этого негостеприимного мира. И он отольет еще много пуль, а она наварит мыла и наделает свечей из медвежьего жира, пока наконец поздним вечером они не свалятся рядом на вязанку соломы в углу, потные и чертовски усталые, и будут любить друг друга, а потом спать крепким сном до самого холодного рассвета…

– Урдл-урдл-урдл, – булькала автоматическая стиральная машина. – Урдл-урдл-ур-далл!!

Пол неохотно окинул взглядом остальную часть комнаты, где в кожаном кресле сидела Анита перед декоративными полками вишневого цвета, скрывавшими гладильную доску. Сейчас гладильную доску выкатили из-за полок, которые снаружи представляли собой целый фасад из ящиков и дверец, напоминающий маленький гараж для гладильного оборудования. Дверцы углового отделения были открыты. За ними находился экран телевизора, на который внимательно смотрела Анита. На экране доктор разъяснял старой леди, что ее внук будет парализован от пояса и ниже на всю жизнь.

«Урдл-урдл-урдл», – продолжала бормотать стиральная машина. Анита не обращала на нее внимания. «Дзз-зз! Тарк!» – зазвенели колокольчики. Но Анита продолжала игнорировать их. «Азззззз! Фрумп!» Верхушка стиральной машины отскочила, и коробка с сухим бельем выскользнула оттуда, как большая хризантема: белая, благоухающая и безукоризненно чистая.

– Хелло! – сказал Пол.

Анита знаком показала ему, чтобы он молчал, пока не кончится передача, а это означало – и рекламные передачи тоже.

– Хорошо, – наконец сказала она и выключила телевизор. – Твой синий костюм лежит на кровати.

– Да? А зачем?

– То есть как это «зачем»? Для того, чтобы идти к Кронерам.

– А ты откуда знаешь?