Мир и война в жизни нашей семьи

Комнатка наша маленькая, обставлена бедно. Стол грубый, три табуретки, тумбочка для посуды. Но всегда было светло и исключительно чисто. И гордостью нашей обстановки был сваренный еще в моей мастерской в Чите умывальник из листового железа. Конструкция умывальника спроектирована мною. Высота умывальника немного больше метра. Сосок умывальника (кран) на высоте 85 см приварен к бачку. В бачке умещалось около 6–7 литров воды. Под умывальником в тумбочку ставилось ведро для стока. Тумбочка закрывалась дверцей. Все это сооружение покрашено голубой краской.

К кроватке с Люсей любила приходить девочка Скориков. Сама маленькая, она любила смотреть на Люсю, показывать ей пальчиками вилочку и говорить нежненьким голоском: «Тю-тю, лю-лю». Дотрагиваясь до пальчиков Люсиных рук, всегда пыталась её поцеловать.

Один раз как-то мы ходили с Верой в детскую поликлинику. Я несу на руках Люсю в красивом так называемом конверте (пакете) из материи типа толстой байки светло-коричневого цвета, очень теплой. Лицо у Люси открыто. Вера идет со мной под руку. Нас обгоняет интеллигентного вида мужчина, засмотрелся на Люсю и говорит: «Ох, какая красивая девочка!». А сам глядит на нас с Верой. Когда же взгляд остановился на Вере, то к сказанному добавил: «А мама ещё лучше! Хорошая семья. Счастья вам».

Эта оценка меня осчастливила. Я гордился тем, что обладаю таким богатством.

После поликлиники мы пошли к Ангаре. Я хотел в ней искупаться. Стоял август, было жарко. Но когда я попробовал рукой воду, она оказалась очень холодной. Мы решили зайти отдохнуть в ресторан. В ресторане мы пообедали, хорошо закусили, и я на радостях немного выпил. Вера тоже пригубила. В ресторане в Иркутске мы были только в этот единственный раз.

Деньги у нас тогда имелись. Я получал прилично. Вере выдали декретные. И мы зашли в комиссионный магазин золотоскупки. И купили тогда давно желанные и присматриваемые вещи. Вере купили хороший темно-синий диагоналевый костюм, очень красиво пошитый и пришедшийся Вере по фигуре. Мне купили карманные часы «Омега».

Жили мы в Иркутске, всё время работая. Вера, хотя и была в декрете, работала очень много. Надо было содержать в чистоте всю семью, а также приготовить еду и накормить. Помимо этого вести мою отчётность по УРД: наряды на рабочих, ведомости на зарплату, отчёты по расходованию материалов. Веру оформили счетоводом-бухгалтером.

Мы стали иметь некоторые денежные накопления и немного прикопили про запас.

Призыв в Армию. Когда в промотделе ВКП(б) меня оформляли на военное строительство на Дальний Восток, мне говорили, что работа там мне зачтётся как военная служба (до этого мне в связи с учёбой предоставили отсрочку от призыва в Красную Армию). Но в тот момент политическая обстановка из-за военных конфликтов с Японией обострилась. В армию срочно начали призывать всех, кто до этого пользовался отсрочкой. И мне прислали повестку: явиться в Иркутский военкомат. Меня направили для прохождения действительной военной службы в 1-й ОКА в г. Ворошилов-Уссурийский. Сдав все дела по УРД-213, я должен был выехать дальше на Дальний Восток в г. Ворошилов-Уссурийский.

Разлука. Так прервалась наша жизнь молодожёнов. Независящие от нас обстоятельства разлучили нас. Случилось это в декабре 1938 года.

Вера уже без меня поехала с Люсей в Москву, вернее – в Павшино.

От Иркутска до Москвы Вера ехала вместе с семьёй Скориков. Они ехали домой в Сумы в отпуск. Они были очень внимательны к Вере и оказали большую помощь в сборах к отъезду. Вера благополучно доехала с ними до Москвы.

За тот период, пока мы трудились в Чите и Иркутске, папаньку выпустили из заключения. Первое время его в Павшине, благодаря усилиям Курделева, не прописывали: ему надлежало жить за пределами Москвы не ближе 101 километра. Лишь позднее из-за плохого состояния здоровья разрешили жить в своей семье в Павшине.

Еще до отъезда из Иркутска, когда папанька узнал, что у нас родилась дочка Люся, он прислал нам большое письмо – рассказ о том, как мы с Верой добывали «золото» и нашли золотой самородок – Люсю.

Первое время Вера с трудом ограничивалась теми деньгами, которые мы скопили на Дальнем Востоке. Да и грудную Люсю не на кого было оставить: мама работала в колхозе, папанька был болен.

Вскоре запасы все истощились. Люся стала понемногу подрастать. К дедушке она привязалась, и дедушка в ней души не чаял. Вера с Люсей проживали в заднем доме. Дедушка помогал, чем мог. Перед окнами специально для Веры с Люсей устроил клумбу, посадил цветы. Перед клумбой часто сидел с Люсей, держал её на руках, пытался учить её ходить. Ставил на ноги, держал её под локоточки и заставлял переступать ножками. Вот один раз в момент этих занятий к ним подошли петух с курицей. Петух с курицей стали крутиться, петух замахал крыльями и побежал. Люся стояла на ногах, поддерживаемая под локотки, и когда петух стал пробегать мимо Люси, она вдруг каким-то рывком выскочила из рук дедушки и побежала за петухом. Так она первый раз шагнула. Правда, пробежала совсем немного и упала, не удержав равновесия. Дедушка тут же её подхватил. Упав, заплакала, а когда оказалась в руках дедушки, сразу умолкла. Дедушка её поцеловал, сказал: «Ну молодец, теперь мы скоро будем ходить самостоятельно». В этот день она уже не пыталась вырваться из рук дедушки. На второй день тоже ещё боялась, но потом стала по нескольку шажков проходить без поддержки дедушки. В тот день дедушка похвалился Вере и маме: «Мы начали ходить».

Теперь, когда Люся стала ходить, она больше ела каши и уже не так часто сосала грудь мамы.

Вера стала искать работу. В этом ей помогла Таня Страхова, которая жила вблизи нашего дома, и Вера ее хорошо знала. Вера устроилась работать в Красногорский торг, где главным бухгалтером тогда работал Гончаров – зять Бугриных. В обеденный перерыв Вера прибегала кормить Люсю и как кормящая мать вечером оканчивала работу раньше остальных сотрудников на один час.

Разлука для нас с Верой была тяжела. Несмотря на занятость, Вера находила время регулярно писать мне письма. За год она написала около сотни писем. Мы с нетерпением ждали, когда пройдёт срок моей службы и когда же я буду в Павшине вместе с семьёй. По закону я как человек с высшим образованием, в отличие от обязательной двухгодичной службы, пользовался льготой – служить один год. Со мной вместе служили такие же, как и я, люди с высшим образованием.

Первые месяцы службы мы проходили обычный для всех курс молодого бойца: занимались шагистикой, ходили в наряд, стояли на посту, получали внеочередные наряды для работы на кухне или на уборку казармы и т. д. Курс молодого бойца я проходил недалеко от Владивостока, на станции Океанская. Посылали нас и на выгрузку вагонов и пароходов во Владивосток. Мы полностью почувствовали почём фунт лиха.

Пройдя курс молодого бойца, мы работали в большинстве своём по специальности, в частности я в казарменном отделении инженерного управления 1-й ОКА. Начальник отдела – капитан Парада, начальник инженерного Управления – комбриг Молев, позднее комбриг Тупичев.

Размещались мы, одногодичники, в казарме-землянке.

В то время политика правительства была направлена на то, чтобы как можно больше привлечь туда людей. С этой целью организовали так называемое «Хетагуровское движение» – по фамилии Хетагуровой, призывавшей девушек ехать на Дальний Восток, где любая может выйти замуж, потому что там много женихов. Многие туда ехали по трудовым договорам, чтобы хорошо заработать. Среди них много освобожденных заключённых, а также демобилизованные из армии. Но главное в пропаганде – мол, это цветущий край. Насчёт цветущего мы иронизировали, у нас в землянке действительно цвело, то есть от сырости всё плесневело.

Время шло, год службы подходил к концу. Мы, одногодичники, начали красить чемоданы. С нетерпением ждали приказа наркома об очередном призыве и соответственно о демобилизации отслуживших свой срок.

Международная обстановка тем временем сложилась напряженная. Фашистские государства организовывались во всякие воинствующие союзы: «ось Рим – Берлин», договор о дружбе между Германией и Японией и тому подобное.

СССР начал укреплять армию и развивать военную промышленность. Опыт войны с Финляндией показал, что армия у нас имеет много недостатков. Был назначен новый нарком обороны. Вместо Ворошилова назначили наркомом более молодого Тимошенко. Появился долго и с нетерпением ожидаемый приказ. Он, в частности, аннулировал институт одногодичников. Лица с высшим образованием будут служить наравне со всеми прочими два года.

Вот тебе бабушка и Юрьев день…

Мы все очень разочарованы. Нам с Верой в разлуке очень тяжело.

Снова вместе. Мне присвоили звание младшего воентехника. Командование разрешило мне жить вне казармы. Я договорился с областным управлением связи о месте работы для Веры. И вот Вера с Люсей приезжают на Дальний Восток в Ворошилов-Уссурийский. Встречать я должен на вокзале. Жду. Поезда что-то долго нет. О его прибытии по радио не объявляют. Ждал, ждал, решил выйти с вокзала и пошел к платформе, к которой должен прибыть поезд из Москвы. Поезда нет. Смотрю, на платформе стоит Вера. Рядом с ней Люся, чемоданы и узлы. Вера в растерянном состоянии не знает, что ей делать. Поезд ушёл, её никто не встречает. А я несколько раз спрашивал у работников вокзала: «Когда придет поезд из Москвы?» Мне говорили, что не скоро. Наверное, не у тех спрашивал.

Встретились мы со слезами.

Первое время нас поселили в одну комнату к одной молодой паре. Квартирный вопрос решался администрацией Управления связи по месту работы Веры. Затем всё устроилось. Нам дали комнату в двухэтажном деревянном доме, на втором этаже в двухкомнатной квартире с кухней на две семьи. Дом без коммунальных услуг. Люсю устроили в детский сад.

Вера работала в областном управлении связи заместителем главного бухгалтера. Пользовалась большим авторитетом. Но работы много, отчего часто отводить Люсю в детсад и забирать её вечером приходилось мне.

Люся в детском саду быстро освоилась и, хотя не была старшей в группе, чувствовала себя независимой. Придя в комнату, сразу брала себе понравившиеся игрушки и никому их не давала. Однажды, побыв совсем немного дней в детсаду, она вечером продекламировала нам стихотворение:

Наша Таня гомко пачет,
Уонила в ечку мячик.
Тише, Танечка, не пач
Не утонет в ечке мяч.

Резкое изменение климата сказалось на здоровье Люси. У неё образовалась флегмона шеи. Шея распухла, Люся задыхается. Вера срочно повезла её в госпиталь. Сделали операцию. На шее остался шрам. Несколько дней Люся болела, в детский сад не носили – заболел животик. Рекомендовали грелку. Грелку не достали. Кто-то предложил в качестве грелки использовать нагретую крупу. Для этого гречневая крупа нагревается на сковородке и ссыпается в чулок. Чулок с крупой прикладывается к животику, всё это пуховым платком закрепляется вокруг животика. Спеленав таким образом Люсю, я беру её на руки, хожу по комнате и прижимаю к себе. Люся плачет всё сильнее и сильнее. Я её успокаиваю, начинаю ходить быстрее. Люся не успокаивается. Уже не плачет, а ревёт. Кладу Люсю в кроватку, хочу сменить крупу. Наверное, остыла. Снял чулок. О! Ужас!! Под чулком животик сильно покрасневший. Ожог, наверное, первой степени. Крупа-то оказалась раскалённой. Пришлось ожог смазывать, после этого Люся долго болела.

Было это зимой. В доме тепло держалось плохо. На ночь мы Люсю кроме одеяла накрывали моим купленным ещё в Иркутске демисезонным пальто. Пальто очень складное, похожее на те, какие носили работники внутреннего порядка. Длинное, реглан, с поясом. Серого цвета. Люся часто просыпалась, плакала, надо было поправлять одеяло и сползающее пальто. Иногда электричество отключали, и мы ночью пользовались свечкой. Случилось так, что я, подойдя к Люсиной кроватке с горящей свечой, коснулся сползшего с борта кроватки пальто. Оно моментально вспыхнуло. Я не растерялся и горящее пальто молниеносно сдернул с кроватки и на полу успел быстро его свернуть. Пламя погасло. Мы сильно переволновались. Вера в таких экстремальных случаях не теряет самообладания. Мы быстро навели порядок в комнате. Люся попеременно находилась то у меня, то у Веры на руках.

У обгоревшего пальто обрезали сожженные места. Для носки пальто мне уже не годилось. Пришлось всё пальто распороть. Впоследствии из этого моего длинного большого пальто сшили пальтишко Люсе. Правда, материал-то был хороший, пальтишко сшили очень складно. Оно нам нравилось.

Время, прожитое нами в Ворошилове-Уссурийском, нам запомнились некоторыми особенностями.

Природа Дальнего Востока отличается от природы средней полосы России. Климат совсем другой, и человек это ощущает, переживая какой-то период акклиматизации. Например, Владивосток находится на той же широте, что и Крым. Но по температурным характеристикам климат здесь намного суровее. Может быть, когда-то, несколько миллионов лет назад, климатические условия были более схожими. Например, на Дальнем Востоке произрастает даже пробковое дерево, только кора слишком тонкая и пробки из неё не получается. В сопках растёт дикий виноград. Местные жители собирают его мешками. Я один раз тоже ездил рвать его. Нарвал много. Он не очень сладкий. Мелкий, чёрный, но всё-таки вкусный.

Воду для питья мы брали из колонки. Над ней была устроена будочка, в окошко которой надо передать талончик, купленный заранее, и только тогда дежурная открывала кран и вода наливалась в подставленное ведро.

С продуктами туговато, но у нас всего хватало. Я как военный получал паек, и к тому же мои товарищи: Штейн, Куперштейн и Минин, которые жили в казарме, некоторые продукты из своих пайков отдавали нам. В частности, рыбу кету им негде было готовить. За это они почти каждый выходной приходили к нам. Вера к их приходу готовила обильный обед. Рыбу кету мы получали в свежем виде и больших размеров. В ней было много икры. Она очень вкусна в поджаренном виде. По случаю сбора за столом в таком количестве и при обильном обеде мы иногда позволяли себе и выпить. Водку, правда, достать трудно. Её продавали в специальных магазинах «Центроспирт» и только один раз в неделю. Надо долго стоять в очереди.

По сравнению с окружающими мы жили неплохо, а между собой в любви. Её скрепляла наша общая любовь к Люсе.

На работе и у меня, и у Веры всё было хорошо. За отличную работу Вера неоднократно получала премии, а мне ко дню Красной Армии подарили маленький чемоданчик с бритвенным прибором.

Вступление в партию. Я, как всегда, был активным. Иногда выступал в красных уголках перед гражданским населением с докладом о международном положении. Мне уже исполнилось около 30 лет: можно сказать, предельный возраст для комсомольца. И я подал заявление о вступлении в партию. Для уточнения моих автобиографических данных парторганизация послала запрос по месту моего рождения, то есть в Павшинский сельсовет. И вот гадина-председатель сельсовета Курделев прислал на меня клеветническое письмо. Что я якобы сын кулака, что жена у меня дочь священнослужителя. Это расходилось с написанной мной автобиографией. Рассмотрение моего заявления о приёме в партию немного затянулось, но о причине мне не говорили. И лишь через некоторое время после приёма технический секретарь доверительно рассказала мне, что после получения клеветы от Курделева секретарь партячейки усомнился в правоте этого письма.

Тогда очень много было вредных пресмыкателей и клеветников. По их наветам очень многих невинных людей осудили.

Технического секретаря послали – правда, в основном по другим делам – в командировку в Москву и попутно поручили ей заехать в Павшино и узнать как можно больше обо мне. Она говорила не только с Курделевым. Поговорила и с моими родителями, и с избачом, и с секретарем комсомольской организации и убедилась, что письмо действительно клеветническое и что я честный, активный, преданный советской власти комсомолец, что жена, дочь крестьянина, была очень добросовестным работником в ЦУМе. Когда меня принимали в партию, мне никто ничего не сообщил об этом. Меня представили собранию как активного комсомольца и единогласно без всяких оговорок приняли в партию.

Какая же гадина этот Курдель!

После этой записи я случайно обнаружил записную книжку Веры, где она очень хорошо, подробно и более достоверно описала свою жизнь с рождения до начала войны. Поэтому написанное мною до сегодняшнего числа, т. е. до 01.09.1995, придётся, наверное, скорректировать и кое-где внести уточнения.