Арвеарт. Верона и Лээст. Том I

Гивард кивнул с улыбкой, взял в руки письмо – коротенькое, изучил его содержание и резюмировал следующим: «Да, идея прекрасная. Я передам, разумеется. Экдор Эртебран обрадуется», – а затем спросил неожиданно:

– Гренар успел показать тебе? Иллюстрированное издание. «Тысяча Лет Коаскиерсу» – большой альбом с фотографиями. У нас он в одном экземпляре. У Ардевира он временно.

– Нет, мне его не показывали.

– Тогда попроси сегодня же! Ардевир, вероятно, запамятовал! Экдор Эртебран, скажу я тебе… – Гивард хотел продолжить: «красавец, каких я не видывал», – но поскольку она нахмурилась, воздержался от комментария.

Вернувшись в школу к двенадцати – на служебной машине Гиварда, что отправил её с водителем, Верона взбежала по лестнице, ворвалась в кабинет директора и заявила сходу:

– Я была у экдора Таерда! Где «Тысяча Лет Коаскиерсу»?!

Гренар поднялся с кресла – со словами: «Боюсь огорчить тебя, но портрет твоего проректора был изъят из неё за ненадобностью!» – затем наклонился к полу – к корзинке, заполненной мусором, поднял её, ухмыляясь, и швырнул – над столом – через комнату, теперь уже с новым высказыванием:

– Хочешь удостовериться?! Поройся в своё удовольствие!

* * *

Через несколько дней после этого – утром, тридцатого мая, среди прочей корреспонденции на имя администрации, экдор Эртебран – проректор – человек очень жёсткий, властный, обладавший железной волей и неколебимым правом брать на себя решения по всем проблемам в Коаскиерсе, обнаружил в одном из конвертов два очень разных послания: одно – от экдора Таерда, научного содержания, а второе – совсем иное:

«Экдор Эртебран,

Позвольте нам – почитателям Вашего Гения – выпускному классу учащихся гоэр-дверской Центральной школы при Реевардском центре практической медитерации, – выразить Вам поздравления в связи с выходом в свет Вашей новой, актуальнейшей монографии…»

Эртебран, не сдержав улыбки, подумал: «Ну школьники – ладно уж. Им это всё простительно, но как, интересно, Гивард согласился им посодействовать?»

«…Мы хотели бы Вам признаться, что мы с чрезвычайным вниманием наблюдаем из Рееварда за Вашими достижениями в далёком от нас Арвеарте и разделяем мнение всех Ваших здешних коллег – профессоров нашей школы и сотрудников нашего Центра, что Вы, как сказал в своё время магистр Элон Бессмертный в своём последнем Трактате, – „Та таинственная звезда, что вспыхивает на небе прекрасным и ясным светом единственный раз в столетие, возвращая надежду томящимся…“»

– Ясно, – сказал проректор. – Послание засекречено. Симпатические чернила по составу Элона Бессмертного. Только одно непонятно – взяли Дривара, «Лурнию». Но где они его выискали? Его же не издают у них.

Размышляя на эту тему, он вышел из кабинета, быстро спустился по лестнице до нужного ему уровня, заглянул в кабинет токсиколога – профессора Саймона Хогарта, попросил раствор аммиака, вернулся обратно в «проректорский» и, смочив аммиаком вату, приступил к обработке бумаги – глянцевой, тонкой работы, обрамлённой серебряным кантиком. Буквы – ярко-оранжевые – проступили мелкими крапинками:

«Экдор Эртебран, простите!

Мне, конечно, нельзя рассчитывать, что если Вы вдруг прочитаете – то, что здесь будет написано, Вы сочтёте, что это заслуживает и времени, и внимания, но, с учётом всех обстоятельств, я просто должна сказать Вам – я хочу учиться в Коаскиерсе! Это глупо, по всей вероятности, потому что это – безнравственно…»

Лээст невольно хмыкнул: «Дривар – это плюс, конечно, но что у нас с баллом по Эйверу? Если пятьсот или около, то ей надеяться не на что».

«…потому что это безнравственно! Я имею в виду, разумеется, не саму учёбу в Коаскиерсе, а тот факт, что я сделала выбор, не считаясь ни с „конфронтацией“, ни с теми большими надеждами, что на меня возлагаются, ни с теми большими затратами, что на меня потратили, и единственное, что хоть как-то и хоть чем-то меня оправдывает, это – то, что я понимаю, что здешняя Академия не даст мне тот уровень знаний, который мне даст Коаскиерс».

«Да, – усмехнулся Лээст. – Баллов семьсот, наверное, с подобной самоуверенностью. Семьсот пятьдесят, возможно. Это уже получше, но всё равно недостаточно. На восьмистах я б задумался, но Гивард бы нас информировал… Впрочем, у них, в Иртаре, оценивают не по Эйверу. Да и есть ли резон делиться столь редкостным достоянием?»

«Экдор Эртебран, Вы знаете… Я прошу Вас, экдор, не думайте, что это – мои амбиции или просто больные фантазии. Я пытаюсь найти своё место и прихожу к пониманию, что мне нечего делать в Иртаре. То есть я постоянно чувствую, что всё, что там есть – неправильно. У них там масса законов, основанных на „равноправии“, и я в результате этого не смогла поступить в Академию после седьмого класса, когда я в приватном порядке освоила всю программу и хотела учиться дальше. Они меня протестировали, поставили высшие баллы, и на этом всё и закончилось. А теперь, накануне выпуска, ситуация повторяется. Я знаю, что знаю теорию и отдельные спецпредметы не на уровне средней школы, а на уровне пятого курса или, может быть, даже шестого. Наш директор в апреле месяце отправил письмо министру – с просьбой о новом тестировании, а министр ему ответил, что „все мои достижения просто дискредитируют существующие программы, и что я должна успокоиться и держать себя в рамках дозволенного“».

Проректор вспотел от волнения: «Здесь девятьсот, как минимум…»

«Я, конечно, могла бы вернуться – из Иртара обратно в Америку, но то, чем я занимаюсь, это – всё для меня, понимаете? И дело даже не в этом. Дело в том, что мне объяснили, что в случае отчисления я обязана компенсировать запредельную сумму денег в размере семидесяти тысяч. А у мамы нет таких денег. Она работает в школе – не учителем, а ассистентом, и получает две тысячи – до налогов и отчислений. А эти „семьдесят тысяч“ в пересчёте на наши деньги – примерно сто сорок тысяч. И это мы не потянем ни при каких усилиях. Поэтому я не знаю, для чего я сейчас пишу Вам. Просто знаете, как случилось? Я уже в третьем классе стала снимать себе копии с „Медитерального Вестника“ – с Ваших статей и заметок; Вы печатались в каждом выпуске. Я почти их не понимала, но читала их постоянно и работала с терминологией, и всё прояснилось как-то, а в конце четвёртого класса… У нас в вестибюле – картины – ранние тервинисты (не подлинники, а копии). И у меня там любимая – „Бресвиарский Маяк“ Бекривара. Она меня просто притягивала, с той самой первой секунды, когда я её увидела. И вот, я упала с дерева – спрыгнула неудачно и повредила коленку, но никому не сказала, потому что мне было стыдно. И было ужасно больно. И ночью, когда все спали, я подошла к Картине… – знаете? – так – припрыгала, – стою перед ней и плачу, и вдруг у меня в сознании появляются чьи-то мысли… то есть – буквально вспыхивают… возникают целыми блоками: „Успокойся. С этим ты справишься. Это – несложная травма. Сядь на пол и сконцентрируйся“, – и далее – шаг за шагом, пока я её не вправила. И после того момента я стала с ней разговаривать. Я имею в виду с Картиной. Разговаривать мысленным образом. И я начала приходить к ней с вопросами по биохимии. И Картина мне всё разъясняла. И с другими предметами тоже. Мы могли общаться часами. В основном – по ночам, конечно, и на самые разные темы – от теоретической физики до арвеартской поэзии. Но с Вами эту Картину я пока что никак не связывала. То, что Вы к ней причастны, я поняла в девятом. Я готовила лабораторную по „воздействию на поведение примитивных животных“ и мне не хватало данных по одному вопросу, а времени было мало и я обратилась к Картине, и она мне продиктовала кое-какие цифры по мышечной стимуляции у этих несчастных планарий. И всё обошлось на ура. А через месяц примерно, в октябрьском выпуске „Вестника“, я увидела Вашу заметку, приводившую разные данные, которые Вы получили в ряде экспериментов, проводимых дистанционно. И в случае эксперимента с низшими в виде планарий все результаты совпали. А эти опыты ставились дней за десять до публикации. Это значит – Вы были единственным, обладающим этими данными. И я до того обрадовалась, Вы даже не представляете! И потом я пришла и спрашиваю: „Вы – экдор Эртебран, получается?“ А „Вы“ тогда засмеялись и сказали: „Да нет, Верона! Я – часть твоего подсознания!“»

– Верона, – сказал проректор. – Прекрасное имя – Верона, и ты – под опекой Кураторов. Нет ничего удивительного, что ты напрямую связалась со мной. Они тебе в этом способствуют. А как тут не поспособствовать? Ребёнка с такими данными нельзя оставлять без внимания. И ты пока не догадываешься. «Бресвиарский Маяк»… символика… Во всём сплошная символика – что в имени, что в названии.

«А потом, уже после каникул, „Вы“ мне сразу сказали, чтобы я попросила у Таерда рукопись под названием „Структурно-функциональные парадигмы работы синапса“. Я отправила сообщение, экдор Таерд приехал в школу, вызвал меня с урока и говорит: „Между прочим, завтра по ней защита. Тема, конечно, мелкая, но методика интересная. Можно сказать – уникальная“. Ну и вот, и потом он уехал, а я сижу и читаю, и выясняю сразу же, что „автор“ этой методики утверждает в самом начале, что „разработал методу прижизненного анализа деднтритных шипов в гиппокампе посредством локальной инфузии красителя кальцеина“. А Вы, насколько я знаю, говорили о том же самом в заметке „Проблемы исследования…“ в приложении к выпуску „Вестника“ девятилетней давности. Вы в этой заметке рассматривали несколько вариантов и от этого отказалась (в пользу белковой экспрессии). И Экорен – этот „автор“ – стянул у Вас эту идею без малейшей доли стеснения. Тогда я связалась с Центром и спросила его напрямую, когда он подошёл к экрану: „Экдор Экорен, я надеюсь, вы объявите на защите, что идея такого анализа принадлежит на деле Лээсту Эртебрану, и что вы её позаимствовали совершенно бессовестным образом?“ Он, конечно, сразу задёргался и сказал, чтобы я не вмешивалась. А я ему отвечаю: „Я иду к директору школы и ставлю его в известность. Он – в учёном совете Центра, и, думаю, будет счастлив взять на себя ответственность…“ Именно так я и сделала и работу с защиты сняли, а Экорена уволили. Ну так вот, и затем, после этого, было несколько разных случаев и все они были как-то напрямую связаны с Вами. То есть я понимаю, конечно, что это не Вы, к сожалению. Это кто-то, кто связан с нами – буквально телепатически. Хотя в подобных масштабах представить себе немыслимо. И только по этой причине я решилась на это безумие…»

– Нет, не только по этой, – прошептал Эртебран напряжённо. – Нет, моя золотая, здесь дело в другом, мне кажется…

«И ещё я должна отметить, хотя это совсем несущественно, что мой результат по Эйверу – 1111 (тысяча сто одиннадцать). У меня есть бумага с подписью (от экдора Гиварда Таерда). Здесь, в Иртаре, как Вам известно, другая шкала оценки и по Эйверу не тестируют, и Таерд все это сделал из чистого любознательства, и он меня протестировал в самом начале месяца, и тогда он сказал мне сразу, что они не имеют права держать меня здесь и учить меня. Он сказал, что при этих данных мной должны заниматься в Коаскиерсе – именно Вы непосредственно. Теперь мне не просто стыдно оттого, что я всё это высказала, а стыдно просто смертельно, поэтому я заканчиваю. И простите меня, пожалуйста, что я ещё не представилась. Я – Верона Блэкуотер Авейро. Я родилась в Калифорнии и мне восемнадцать в августе. Мне действительно очень стыдно. И страшно, что Вы откажете. Этого я не вынесу. Экдор Эртебран, умоляю Вас…»

Эртебран дочитал послание и с минуту сидел, не двигаясь. Затем он плеснул себе виски, выпил, сказал: «Надо действовать!» – достал деквиантер из кармана и вызвал линию ректора:

– Экдор Креагер, простите… У меня на руках заявление… от Вероны Блэкуотер Авейро. Это – девушка-альтернативщица… Она обратилась с просьбой… Из Иртара… Сама непосредственно… Её результат по Эйверу – тысяча сто одиннадцать. Нет, я не ошибся, поверьте… Не боюсь ли я конкуренции? Нет, не боюсь, разумеется. В нашем случае это преемственность… Да, уникально, естественно… Да, совершенно верно. Отправим Виргарта Марвенсена. Мы должны утрясти вопросы с документами и финансами… Немного, несколько тысяч… Пусть лучше летит на Ястребе… Если возникнут проблемы, мы обратимся к Кураторам… Да, конечно, я всё понимаю… Я беру на себя всю ответственность… Пусть вылетает немедленно… Спасибо, экдор… До свидания.

Завершив разговор с Креагером, Лээст связался с Джошуа и обратился с просьбой прислать к нему Виргарта Марвенсена. Виргарт, поднявшись в «проректорский», узнал о своём поручении и кинулся собираться – в лихорадочном состоянии, а Лээст в первую очередь наведался в банк за финансами, причём, финансами собственными – в необходимом количестве, следом, вернувшись в Коаскиерс, заглянул на кухню к шеф-повару, оставил распоряжения и сел за письмо к Вероне – более чем спонтанное и мало в чём официальное. Затем, всё с тем же Маклохланом, он вывел из грота «Ястреб», поднялся над крышей Замка, приземлился во внутреннем дворике и там, поджидая Марвенсена, посвятил своего приятеля в известную ситуацию. Когда Виргарт возник – с вещами, готовый к дальнему странствию, Эртебран передал ему деньги в алюминиевом чемоданчике, где находились также документы для Гиварда Таерда, вручил письмо для Вероны и произнёс, расчувствовавшись: «Я на тебя надеюсь! Это крайне важная миссия!» Тут появился шеф-повар с двумя большими корзинами – провиантом для отбывающего. Дорверы простились с Виргартом крепкими рукопожатиями и вернулись обратно в Замок. Шеф-повар прошёл на кухню, Маклохлан – в обсерваторию, а Эртебран – в «проректорский», откуда связался с родителями и сказал, что приедет вечером – «отметить одно событие».

* * *

Неделю спустя, в Иртаре, свежим июньским утром с помощником Гиварда Таерда связался начальник охраны при Центре медитерации и взволнованно сообщил ему:

– У нас здесь студент из Коаскиерса! Альтернативщик Марвенсен! Появился с норвежским паспортом и вретгреенской регистрацией!

Помощник воскликнул:

– Вот как?! Неужели просит убежища?! Или это – конец конфронтации?!

– Не думаю, что убежища. Просит встречи с экдором Таердом. У него на руках направление от руководства Коаскиерса.

– Пропускайте! – велел помощник. – И пока никому не рассказывайте!

Таерд, узнав о случившемся, догадался, с чем это связано и сразу распорядился: «Кофе к столу, пожалуйста! Лучший из всех имеющихся! И вызовите начальника финансового департамента!»

Верона в эти минуты сидела в саду, в беседке, и читала письмо от матери, где постскриптумом было сказано: «Из школы пришлось уволиться. Я публично сказала директору, что надо хотя бы изредка исследовать карту мира (после его заявления на лекции „Наша Политика“, что Катар – столица Омана, а Арабские Эмираты по размеру больше, чем Мексика)».

Примерно без четверти десять Ардевир получил от Гиварда прямое распоряжение:

– «Подготовь-ка мне файл на Блэкуотер, включая все курсовые, все её рефераты и результаты тестов, а также рекомендации. Появлюсь у вас ровно в полдень. (Понимаешь, с чем это связано?)»

Гренар стёр сообщение, активировал все динамики и объявил по школе: «Верона, ко мне! Немедленно!» – мало что понимая, кроме того, что теряет её – теряет в текущей действительности, и теперь уже окончательно.

Как только она примчалась – возбуждённая и запыхавшаяся, Ардевир, не сдержавшись, потребовал:

– Как ты связалась с Коаскиерсом?! Хотелось бы полюбопытствовать! Давай объясняй, пожалуйста!

– Через экдора Таерда! Экдор, меня что, зачислили?! У вас уже есть информация?!

После тяжелой паузы Ардевир произнёс: «Похоже на то, – и, закурив, продолжил: – Будем готовить файл. Результаты тестов и прочее. Таерд скоро появится. И давай, если ты не против, обойдемся без фотографии».

– Почему?! Это что-то изменит?!

– Потому что официально ты ещё ученица школы, а это дает мне право накладывать ограничение на распространение имиджей вверенных мне учащихся. Мера предосторожности. Это – параграф пятнадцатый в медитеральном Кодексе…

В полдень и три минуты Гивард и Виргарт Марвенсен подъехали к Гоэр-Дверу – к парковке у главного здания, и прямо на входе узрели яркое объявление: