Арвеарт. Верона и Лээст. Том I

Виргарт сказал – в Арвеарте нет ни кофе, ни чая, ни мяса, одна только рыба, да овощи. То есть чай и кофе имеются, но при этом – всё контрабандное, и цена у всего – соответствующая! А это, конечно, ужасно, потому что я кофеманка. Мы с мамой – две кофеманки. Мою маму зовут Режина. И, кстати, последние новости – из школы её уволили. Она поругалась с директором – обвинила его в невежестве. (Он на публичной лекции перепутал у стран названия).

Ну вот, основное Вы знаете. И ещё я кладу распечатку своей «иртарской поэзии». Я писала всегда на английском, а теперь начала на нашем… то есть – на арвеартском. Уже класса с седьмого, мне кажется. Стихи, конечно, ужасные! (Дривар бы меня убил бы). Но они хорошо отражают все мои «переживания»… У нас Выпускной 11-го. Всего ничего осталось. Я там пою на концерте. Выступаю с сольной программой. А Виргарт сказал, что занятия начинаются с первого августа, и надо быть в городе Дублине, в пабе The Nook at O’Connell, в июле, двадцать восьмого, в шесть утра по местному времени. Это – верная информация? И то, что багаж по прибытию надо будет сдавать кому-то, что всегда бывает встречающий… кто-то из Наблюдателей. И то, что The Nook at O’Connell на самом деле находится на Abbey Street Lower, поблизости с этой O’Connell. (Мне до сих пор не верится, что я буду учиться в Коаскиерсе…)

До встречи,

Ваша Верона.

Вот мой домашний адрес…»

Адрес был дан на английском. На этом письмо заканчивалось. Лээст, раз пять прерывавшийся – чтобы подлить себе виски, глубоко и надолго задумался над образом «Джона Смита» – «иртарского Наблюдателя»: «Нет, это не третий уровень. И он заменил, по сути, настоящего Наблюдателя, в соответствии с обстоятельствами, причём с той долей влияния, что не имеет аналогов. И эта Картина в школе… Это был он, разумеется. Он оставался рядом и примерно в той же позиции – наблюдение и влияние. И это с его подачи она увлеклась биохимией. Он готовил её к Коаскиерсу. И теперь они снова встретятся. В этом нет никакого сомнения…»

II

Пройдя сквозь портал с вещами, Верона спрятала в скалах чемодан и коробки с книгами и вскоре уже вернулась за своим багажом на «фордике» – старом помятом пикапе с проржавевшим открытым кузовом. Режина, не ожидавшая, что дочь появится в Гамлете на сутки раньше обещанного и тем более – рано утром, с учётом сдвига во времени, поспешно взялась готовить – тушёную утку с яблоками, а Верона выпила кофе и, кое-как успокоившись, наконец рассказала о Гренаре – в очень смягчённой форме и даже без упоминания чьего-либо там вмешательства. Затем, пройдя в свою комнату, она занялась вещами – разложила одежду по полочкам, расставила книги, косметику и разного рода мелочи, и перешла на веранду, захватив с собой Volume Двенадцатый. Раздел «Мой Дневник» пополнился довольно сумбурной записью:

«Ну вот – с Иртаром покончено (и с Ардевиром, в частности). Что он теперь? Уволится? Уедет куда-то в провинцию? Обидно, что так нелепо… Но на деле это – не главное. Главное было в следующем: „Я просто хочу уберечь тебя… Семёрки, законодательство… У вас ничего не получится…“ Это уже хоть что-то, хоть какая-то информация. Есть от чего отталкиваться. „Семёрки“ – возможно – полиция, с определёнными функциями по части контроля за нравственностью. Скоро я всё это выясню. А Джон? Что мне делать с Джоном? Где он? Когда он появится? Он знает, что происходит? Что я поступила в Коаскиерс? Что я общаюсь с проректором? Что труба в туалете капает? Как капала, так и капает… Сюрреализм какой-то, все эти консервные баночки под вечно текущими трубами… Хорошо хоть жарко на улице и вода за час нагревается…»

Так начались каникулы. Время тянулось медленно. Двенадцатое июня, тринадцатое, четырнадцатое… Верона пыталась занять себя – то чтением, то рисованием, то огородом с зеленью, то разговорами с матерью – в основном о явлении Марвенсена и, несколько косвенным образом, о письме экдора проректора. Пятнадцатого июня почтовая служба доставила плотный конверт из Лос-Анжелеса, содержавший в меньшем конверте большое письмо от Гренара, которое, не читая, Верона сунула в печку, со словами: «Растопка на будущее». Шестнадцатого июня она наконец не выдержала и сообщила матери о картах из тайной секции и о раскладе на Рейверта. Режина ушла в свою комнату и вернулась с пустым флакончиком.

Карты были разложены – под тускло светившей лампочкой, на веранде, в начале одиннадцатого. Режина ходила, нервничая, взад-вперёд, мимо длинной лавочки, а Верона – сосредоточенная – пыталась считать информацию, но сколько она ни пыталась, в голове её не высвечивалось, как было в случае с Рейвертом, ни ярких картин, ни образов – ничего, что касалось Генри, ничего, что касалось Лондона, ничего, что касалось Англии.

– Бесполезно… – с таким комментарием она собрала колоду и добавила: – То же самое, как с поиском через «Гугл». Физик Генри Блэкуотер почему-то не обнаруживается.

Режина остановилась – с достаточно резким высказыванием:

– Конечно не обнаруживается! Где бы он обнаружился?! Разве что где-то на кладбище!

Верона тоже вспылила:

– Мама, оставь, пожалуйста! Возможно, карты не действуют вне своего измерения! Здесь у нас всё другое! Магнитные колебания, электромагнитные волны! Радиоизлучение! Информация не улавливается!

– Проверь на другом на ком-нибудь!

– На ком?!

– На Виргарте Марвенсене!

– Хорошо! – согласилась Верона. – Я, конечно, могу попробовать, но что мне тогда использовать?! Получить его фото с автографом возможности не представилось!

– Тогда проверяй на Джоне. От него здесь вещей предостаточно.

– А вдруг он сейчас в Иртаре?!

– Попытка не пытка, знаешь ли!

Верона сбегала в комнату и вернулась обратно с книгой – аполлинеровским сборником, в котором хранилось главное – письмо от экдора проректора и обрывки его фотографии. И конверт, и обрывки портрета временно были изъяты и просто отложены в сторону. Проследив за этими действиями, Режина предположила:

– Это, видимо, что-то ценное? Равноценное по значению?

– Это – письмо от проректора и то, во что Гренар в мае превратил его фотографию. Он вырвал её из книги. Она там была напечатана, в одном арвеартском издании.

– Можно? – спросила Режина и, получив разрешение, склонилась к столу – над бумажками.

У лампы роились мошки, дым поднимался над пепельницей. Верона, присев на лавку, взялась тасовать колоду, а Режина какое-то время изучала обрывки – измятые, поднося их к свету по очереди, и в какой-то момент прошептала:

– Он – синеглазый, правильно? А ресницы и брови – тёмные. Ты говорила, по-моему, что он и папа – ровесники?

– Ему сорок шесть будет осенью.

– Он холост?

– Пишет, что холост. Что целиком и полностью посвятил себя Академии.

– Оставь мне его фотографию. Я попробую сделать что-нибудь. Попробую склеить как-нибудь.

Возникла лёгкая пауза, со стороны Вероны полная недоумения, а со стороны Режины – очередным прикуриванием – философским по содержанию. После второй затяжки она спросила с иронией:

– А что тебя удивляет? Я могу хоть раз наконец-таки проявить хоть в чём-то участие?

– Конечно ты можешь, мама, но в обмен на одно обещание. Когда ты ко мне приедешь, и он пригласит нас куда-нибудь, то ты не будешь отказываться, как бывало в случаях с Гренаром.

– Постараюсь, – сказала Режина и, забрав со стола «Минотавр» и обрывки портрета проректора, направилась в свою комнату, а Верона, подумав: «Странно… Странно и неожиданно…» – приступила к раскладу – недолгому и, как ей тогда казалось, скорее всего – напрасному.

Сам Эртебран в это время раз на десятый просматривал подшивку тех документов, что были доставлены Марвенсеном – с контрольными, с разными тестами, с проверочными работами, в том числе – экзаменационными, и в который раз констатировал, что Верона не преувеличивала, говоря, что по уровню знаний давно превзошла первокурсников. «Умница, – думал Лээст. – Здесь не только способности. Здесь ещё трудолюбие. Здесь ещё столько старания…»

Режина прошла в свою спальню – небольшую, скудно обставленную, приблизилась к койке, села и опять принялась рассматривать изничтоженную фотографию, но в какой-то момент прошептала: «Господи, что я делаю? Это же просто безумие…» – вернула флакон на место, а обрывки так и оставила – на тумбочке, в свете лампочки.

* * *

Разложив на столе колоду, Верона внезапно почувствовала пробежавшую дрожь по коже и лёгкое оцепенение – как было в случае с Рейвертом. Следом в её сознании возникла не информация, а фраза извне – одиночная: «Малышка, прости, пожалуйста, но меня не вполне устраивает, что ты намерена пользоваться этим подарком Таерда».

– Джон? – спросила Верона.

– Да вроде бы больше некому.

– Джон?! Это – вы?!

– А кто же?

Верона – дрожа, бледнея – обернулась – в надежде увидеть его, но никого не увидела – ни на самой веранде, ни на тропинке – узкой, освещённой гирляндой фонариков. Перед её глазами – вместо ночного сада и неба с далёкими звёздами, предстал вдруг маяк с картины – на белой скале, над волнами, под грозовыми всплесками. В голове её промелькнуло: «Это несложная травма. Сядь на пол и сконцентрируйся…» – тот эпизод – давнишний, положивший начало общению, мало чем объяснимому, но для неё приобретшему статус огромной значимости.

– «Бресвиарский маяк»… О боже… Это вы со мной разговаривали…

– Да, – подтвердил он. – Конечно же.

Верона схватилась за голову:

– Какая я дура, господи! Как же я не догадывалась?!