Я просто хочу, чтобы ты ПОМНИЛ…

Знаете, чего я боялась больше всего на свете? УТРА. Утром наша мама собиралась на работу. Я тихонько сидела и смотрела, как она одевается и собирается. Я знала, что пока она дома, брат меня не тронет. Как только она уйдет, тогда и мой ежедневный ужас начнется.

Иногда мама брала меня с собой на работу. Это был для меня настоящий рай. Я могла тихонько сидеть в каком то уголочке, тихой молчаливой былинкой, сидеть вечно, ведь там меня никто не будет бить. А это для меня было равносильно пребыванию в раю. Но такое бывало нечасто.

И вот я вижу, как утром мама опять собирается на работу. Я очень хочу попросить ее взять меня с собой, но замираю от страха. А если она скажет «нет»? Это отказ. Это начало боли. «Нет» для меня – это как удар резиновым шнуром. Подтверждение нелюбви и моей ненужности. Наконец я собираю все свое мужество и говорю: «Мама, возьми меня с собой».

Мама чаще всего говорит «нет», оглашая маленькой девочке очередной смертный приговор.

Сейчас мне сорок лет, и я все еще продолжаю каждое утро просыпаться в состоянии ледяного ужаса. Прошло времени, а тот страх из детства так и не отпустил меня.

Вскоре я пошла в школу. И это было для меня еще одной возможностью на время убежать от брата. Но, увы, в школе я стала прекрасной мишенью для издевок. Я была классической жертвой, и маленькая сплоченная стая молодых и здоровых животных была готова рвать и терзать бессловесного больного зверька, который не мог ни дать отпор, ни постоять за себя. Когда на меня нападали сверстники, я имела привычку забиваться в угол и просто молчать. В школе я была настоящим изгоем. И длилось это много-много лет.

Зачем я выбрала эту жизнь и эти испытания? Почему душа моя решила, что я смогу это вытерпеть? Почему мне не дали при рождении сил сопротивляться, наказывая обидчиков? Я же всеми силами старалась не выделяться и быть как все. Точнее, я всеми силами пыталась быть попросту НЕВИДИМОЙ. Слиться со стенкой. Но увы, я не была «как все», а дети чувствуют эту «непохожесть» на уровне интуиции. На уровне подсознания. Увы, дети не любят «других». И к этим «другим» могут быть, к сожалению, очень жестоки. За 10 лет школы перетерпеть пришлось столько, что я говорить об этом не хочу, но и это сыграло свою роль в моей судьбе. В том чтобы научиться падать бесчисленное количество раз и суметь найти в себе силы снова и снова подниматься. Или для начала просто выжить.

Когда заканчивались уроки, все мои одноклассники, шумно радуясь, бежали домой. Как же я завидовала им! Всем и каждому! Сейчас они придут домой, переоденутся, сделают уроки. Пойдут на улицу гулять. Неужели можно так жить? Жить, не боясь каждую минуту, каждую секунду? Я же шла домой, и каждый мой шаг был наполнен ужасом. Я шла домой. А там, дома, был мой брат. На деньги, что давала мне мама в школу, я старалась купить ему что-нибудь. Мороженое. Булочку. Хоть что-то. Я несла это домой в трясущихся руках, брату. А вдруг ему понравится, и он не будет меня бить? Не будет мучить, не будет истязать. Ведь ему было очень плохо и очень больно. И легче ему становилось только тогда, когда больно было мне.

Как я выжила, я не знаю. Я вдыхала ужас и страх, и я его же и выдыхала. Но меня спасло пение! Да-да. Именно пение пришло спасать меня от ужаса моей ежедневной жизни. В школе быстро выяснилось, что я могу петь. И не просто петь, а петь хорошо и очень сложные вещи. Меня взяли в школьный хор, где очень скоро я начала петь все сольные партии. Это добавило мне «доброжелателей» среди сверстников. Но мне было все равно. Главное, что можно было петь, а для меня это было равносильно тому, чтобы дышать. Всю свою боль и страх я превращала в голос, в пение. Никто не мог объяснить тот странный факт, что стоило мне начать петь, взрослые, серьезные люди начинали плакать.

– Все что сердцу дорого, в песню так и просится. И рассвет малиновый и под небом рощица, – пела я. И люди плакали.

А ведь все было очень просто. Пела моя душа, а не я. А моей душе было больно, одиноко и страшно. Очень страшно. Но еще там жила затаенная надежда и память о чьих-то глазах. Я ИХ обязательно найду, и все будет чудесно, как в сказке.

В хоре я пела несколько лет. Наш школьный хор начал выигрывать один конкурс за другим. Районный, городской, областной. Обо мне заговорили. На меня стали приходить смотреть какие-то серьезного вида дяденьки и тетеньки. Меня вместе с хором собирались отправлять на какой то конкурс в Москву. Но все закончилось внезапно.

Мама ни на секунду не переставала пытаться спасти моего брата от наркотиков. Она любила его, пыталась помочь и верила, что ей это удастся. Она нашла врача за много тысяч километров, в другом городе, на другом конце страны.

Мы быстро собрались и переехали в тот город, имея с собой только самый минимум необходимых вещей. На тот момент мне было 12 лет. Новый город и новая школа оказались хуже предыдущей. Но мое пение снова меня спасло. Только вот к моему великому сожалению, к моей бессловесности и забитости у меня добавилась еще одна проблема. У меня начал явно проявляться очень некрасивый большой нос с горбинкой. Результат то ли генов каких-то далеких предков по линии папы, то ли отработка Кармы, то ли последствия травмы, когда в один день, лет в восемь, я упала и сильно ударилась переносицей о край гитары. Не важно откуда он взялся, этот жуткий нос, но он был и выглядел почти точно таким же, как рисуют в карикатурах о ведьмах. Словно маленькой Алле не хватало слез, унижений и издевательств, и ей дали еще уродство, чтобы ранить больнее. Или убить.

Вот день один из многих. Обычный день.

Я вижу себя в школе, сидящей на полу, окруженной мальчишками сверстниками.

– Уродина! Пошла вон отсюда! Страшная уродина!!!

Они пинают меня ногами и плюют на меня. Я почему-то вместо ненависти к ним испытываю жгучую жалость!

Долго, очень долго ко мне обращались не иначе как «эй, уродина!» Все изменилось когда мне исполнилось девятнадцать лет. Пластическая хирургия в то время существовала только в одном городе в стране. В Москве. Мы с мамой поехали туда, и там мне сделали пластическую операцию. Я никогда не забуду имени этого хирурга. Игорь Вульф. Из гадкого утенка в одночасье я превратилась в красавицу. Но еще много лет после этого, каждый раз, когда мне говорили «ну какая же ты красивая!», в глубине души я не верила. Мне еще долго казалось, что надо мной просто хотят поиздеваться. И что я все так же уродлива, как и была раньше.

Однако наш переезд в другой город и найденный мамой врач для Алексея совершили чудо. Моему брату удалось, как это тогда говорили, «спрыгнуть» с наркотиков.

Самым тяжелым был первый год, и мне страшно вспоминать, каким он был для меня. Ведь в самые тяжелые моменты борьбы моего брата со своими демонами рядом всегда оказывалась я. Были приступы ярости и приступы боли, горя и отчаяния. Были и попытки свести с жизнью счеты. Все это было. И всегда я была рядом. Всегда. Я стала для него каким-то подобием Ангела Хранителя.

Пожалуй, время, когда мой брат уходил от наркотиков, было даже пострашнее, чем мое детство, но я была рядом. Перевязывала ему раны, готовила еду, исполняла какие-то немыслимые просьбы, боясь даже дышать. Мне в голову летели тарелки и чашки и все, что могло попасться ему под руку в приступе гнева или боли. Мне не разрешалось выходить из дому, иметь подруг. О каждом своем шаге я должна была отчитываться, трясясь за каждое сказанное слово. Даже когда он меня не бил, он умел чисто психологически держать меня в таком ужасе, что иногда казалось, что лучше бы бил.

И опять же. В самые СТРАШНЫЕ МОМЕНТЫ МОЕГО ДЕТСТВА И ЮНОСТИ. В самые ЖУТКИЕ МОМЕНТЫ, а их было много, на этой земле меня держали те ГЛАЗА.

Но… хотите честно? Были и такие мгновения, когда я стояла на крыше нашей девятиэтажки с одним желанием. Шагнуть вниз. Лишь бы только это все закончилось. Совсем закончилось. Кромешный ад дома. Побои и издевательства в школе. Иногда мне казалось, что сил нет. Их просто больше нет. И все, что я хочу, – это не жить. Но меня всегда держали эти ГЛАЗА… Начиная с пяти лет и все последующие годы во сне я видела их постоянно.

Нет, это не происходило каждый день. Но каждые несколько месяцев этот сон обязательно случался.

Так я и жила. Изо дня в день. Из года в год…

* * *

– Изо дня в день. Из года в год… – рыжеволосая Жанна опустила очередной листок книги и встревоженно посмотрела на Хана.

Он сидел спиной к ней за большим письменным столом перед монитором, который был бы совершенно не заметен в воздухе, так, слегка голубоватое свечение, если бы не быстро сменяющиеся на нем фотографии маленькой девочки с испуганным лицом, некрасивым большим носом и кудрявой черноволосой головкой, втянутой в худенькие плечики.

Не поворачиваясь, он глухо спросил:

– Скажи, это было необходимо? Вот это все, это было реально необходимо? Вы не могли помочь ей, дать другую семью, других родителей, или хотя бы избавить ее от мучений, причиняемых братом? Я все понимаю, конечно, душа, собственный выбор и все такое… Но это бесчеловечно, нет? Ты же помнишь, меня тогда здесь не было, но ты или Элена, или еще кто-то, кто наблюдал с вами… В крайнем случае эту миссию можно было перенести на следующую жизнь. Да? Вы же могли, например, забрать ребенка? Она стояла на крыше дома. Она хотела. Вы не…

– Это исключено. У нас совсем не осталось времени. – голос холодный и спокойный, как бы вымороженный.

Женщина с белыми волосами вошла в кабинет, «растопив» стену с книжными полками, и подошла к Хану. Стена невозмутимо затянулась, почти не потревожив книги: они слегка вздрогнули, покачнулись, и удержали равновесие. Кажется, перекосился томик Грина. Но этого никто не заметил.

– Вы же знаете, что я с самого начала была против этого решения. Но Лала сама понимала, что надо торопиться. И взяла испытания семи последующих жизней, уместив их в одну. Она знала, что выдержит.

Жанна отложила прочитанные листы в сторону и тихо сказала:

– Мы сами не ожидали. Но были не вправе прервать эту жизнь. Однако мы помогали. Косвенно. Мы поддерживали ее, как только могли. Нашли врача для брата. Помогли с музыкой. Снизили болевой порог. Удержали на крыше от последнего шага. Хотя это было вмешательством. Но мы решили, что сделаем это незаметно.

– Заметили? – заинтересовался Хан. Напряженное выражение не сошло с его лица, но голос уже не был таким злым и сдавленным.

Первый раз на лице женщины с белыми волосами появилась тень улыбки, или это просто показалось?

– Темные – нет. Судьба девочке была выбрана идеально. Они ее в этот период вообще не видели. Не заслуживала внимания. Хранители – да, конечно. Но они тоже понимали, что мы можем не успеть, если потеряем ее в теперешнем воплощении. Боль, испытания, страхи и их преодоление, трудности и борьба с ними – все это позволяет душе сделать необыкновенный скачок на пути роста и совершенствования. Отработать карму и приступить к исполнению своего предназначения.

Поэтому я ограничилась легким наказанием – заточением на Потерянной Земле в Облачном доме.

– Неожиданно. – голос Хана потеплел. – Навсегда?

– Нет, до ее сорокалетия, до третьего преодоления и начала написания романа. – кажется, Снежная Королева на миг улыбнулась. Потом ее лицо опять стало жестким. – Не отвлекайтесь. Теперь ей как никогда понадобится наша помощь. Ее заметили Темные. Она уже слишком открылась.

– Почему?

– Потому что она еще не все помнит. Блокировка памяти. Обязательное условие воплощения и способ защиты, – это объяснение прозвучало из уст Жанны. – Ой, ребята! А кто видел мой мольберт?

Ее голос вдруг прозвучал совершенно по-другому. Беззаботно и радостно.

Объяснение не замедлило появиться: на пороге возникла Птица с корзинкой морошки. Она улыбается.

– Твой мольберт остался в комнате с горами, облаками и камнепадами. Я ничего не пропустила?

Хан подошел к ней, взял корзинку, посмотрел в окно, увидел невысокий лес, сопки, огромные гранитные валуны и белесое светящееся летнее небо. Бросил в рот пару ягод, зажмурился, обнял Птицу за плечи и сказал:

– Ничего особого. Все еще только начинается.

Маленькие радости