Я, президент и чемпион мира

– Хорошо, па…

Манана не издавала ни звука. У мамы всегда случался спазм горла, когда она нервничала.

– Войдите, пожалуйста, почему стоите в дверях? – Первой пришла в себя тетя Лия и взяла на себя инициативу. – Что делать, Манана, дорогая, такова судьба родителей девушек. И моя Нина сбежала прямо со школы.

– Я никуда не убегала, – пробормотала я, видя растерянный взгляд Нукри.

– Большое спасибо, Лия. Можно, мы с Лалико поговорим отдельно, – наконец выдохнула Манана.

– Ну, конечно, заходите вот сюда, – пригласила Лия в свободную комнату, – а я сладкое принесу.

Грузинский менталитет, порядок, убеждения требуют защиты и уважения «института девственности». Несмотря на то, что моя мама была уроженкой Сочи, эта древнейшая грузинская традиция и для нее была, безусловно, значимой. Ее бирюзовые глаза наполнились слезами, светлые волосы показались поседевшими.

– Ма, я не хотела, меня похитили из школы, между нами ничего не было. Нукри – очень хороший, но я хочу домой. Сперва окончу школу, поеду в Москву, а потом посмотрим, – продолжала я бормотать. – Клянусь братом, он даже пальцем до меня не дотронулся.

– И больше не увидишь Нукри? – спросила почти пришедшая в себя Манана.

– Ну почему это не увижу? Буду иногда приходить сюда со школы. Будем вместе ходить в кино, театры, на дискотеки…

Сказанное мною явно заставило Манану задуматься.

– Это как?

– Что – как? Буду иногда приходить со школы, – повторила я. – Неужели не понятно, просто будем дружить.

– Знаешь, что я тебе скажу, милая моя! Значит, я должна следить за твоим хвостом, где и когда ты будешь, в школе или кино? А что делать с Джонджолой, который устроил засаду в подъезде? Может, нанять тебе охрану? Объясни-ка мне одну вещь. Нукри-то ты любишь?

– Да, а при чем тут это? Люблю, но замуж не собираюсь. Так трудно это понять?

Манана впервые закурила в тот день. Аналогичный разговор состоялся в соседней комнате у Нукри с его отцом.

– Что это ты натворил, парень? Разве так мы с тобой договаривались? Или ты думаешь, было так легко добиться твоего распределения в Сухуми. Вот направят тебя в Читу, тогда увидишь небо в алмазах! А я и пальцем не пошевельну, чтобы что-то изменить, – сердился Леонтьевич.

– Ладно, ну, папа, все наши, кто пошел в армию, накануне переженились. Мне что, дожидаться, пока Лали уведет кто-то другой?

– Потерпишь два года, ничего не случится! – продолжал Лери. – И вообще, скажи спасибо, что ее родня – порядочные люди, а то бы увидел заснеженный Магадан. Пятнадцать лет за похищение, вот что они могли потребовать! И потом, как ты посмел взять мою казённую машину и Алика? Тьфу, безголовый… А теперь пойди, извинись, и на этом закончим. Отслужишь, Лали окончит школу, потом кто вам мешает? – Лери уже собирался выйти из комнаты, когда Нукри, вскочив, как сумасшедший, направился к окну.

– Что, хочешь, чтобы я выпрыгнул отсюда? Ты же знаешь, что я способен! Лали отсюда не уйдет, и точка! А если уйдет, тогда увидите…

Бедный Лери понял, что шутки с самолюбием парня в таком возрасте равноценны игре с огнем. И какой у него был выход? Взяв за руку продолжателя рода, он прижал его к себе и сказал:

– Сынок, генацвале, я говорю для тебя. Учись, гуляй, кто мешает, но если ты так решил, что поделать, я и твоя мать рядом с тобой.

Переговоры входили в третью, решающую стадию.

* * *

В сложную минуту человеку свойственны и самобичевание, и жалость к самому себе. Разница, наверное, в процентном наличии эгоизма. Соответственно, меня больше характеризует второе, да и то крайне редко. Когда я очень устаю, то жалуюсь судьбе, что у меня нет ни богатых родителей, ни накопленного имущества. Да и вообще, в семье уже который год я и мужчина, и женщина в одном лице…

А ведь моя жизнь могла сложиться по-иному: своевременное окончание школы, затем учеба в Москве, потом, наверное, за рубежом, затем, уже где-то после тридцати лет, знакомство с каким-нибудь бизнесменом или дипломатом, замужество «по всем правилам» и беззаботная жизнь где-нибудь на Сейшельских островах. Только с одним, только одна свадьба, а затем деревянная, железная, серебряная, золотая, бриллиантовая и платиновая свадьбы, один семейный альбом и у детей одна на всех фамилия.

Боже, не подумай, что я недовольна, нет же, большое спасибо тебе за все, такова моя ежедневная молитва… Просто человек – ненасытное создание.

Козлом отпущения из-за неосуществимых желаний всегда была моя мама: «Всё было бы по-другому, если бы Манана в тот самый день, 4 сентября 1985 года, взяла меня за загривок и уволокла домой».

…Третий раунд поставил точку 48-часовому марафону – вердикт родителей звучал для меня как наказание: отныне я замужняя, семейная женщина и в перспективе мама, продолжательница рода Чаганава.

Аргумент моей мамы был совершенно беспомощный, но логичный: «Я не смогу целый день бегать за тобой, у меня растет маленький сын. Это хорошие люди, вот и оставайся. Лия обещала, что Нукри не дотронется до тебя, пока тебе не исполнится шестнадцать».

Лия кивала головой в знак согласия. Счастливый, достигший цели Нукри улыбался, а я толком и не понимала суть моей новой функции.

Между прочим, Лия честно выполнила данное маме обещание.

С моими друзьями и их родителями случился такой шок, что целую неделю девочек никуда не выпускали. Все остальное протекало банально: новая вечерняя школа, так как мой «аморальный проступок» осуждала система образования коммунистического режима. Для таких, как я, «осквернивших идеалы компартии», место было лишь в специальной вечерней школе.

До прихода в школу я представляла картинки из советских пропагандистских фильмов о рабочих и служащих, как сяду за одну парту с соскучившимися по учебе сапожниками, домохозяйками, горняками, и так, объединенные в единый советский непобедимый кулак, мы будем изучать Пушкина, Маяковского и Шота Руставели. Но, как всегда, моя фантазия была вразрез с текущей реальностью. В новой школе я обнаружила, что мои одноклассники были не рабочие с завода или, подобно мне, рано вышедшие замуж, а дети богатеньких родителей, которым в обычной школе было сложно получить медаль или аттестат с отличием. А вечерняя школа за определенную мзду давала для этого полную гарантию. Советская система образования так же, как и многие другие сферы, всегда отличалась прозорливыми и прогрессивными идеями. Ну на самом деле, какое время давать образование рабочему классу?

Согласно советскому законодательству, расписаться в загсе имели право только достигшие семнадцати лет, так что нашим родителям пришлось взять над нами опеку, и, наконец, состоялась официальная часть. Моей свидетельницей была Марикуна, а у Нукри – школьные друзья, которых с того дня никто не видел.

По поводу венчания мы получили холодный отказ Леонтьевича, так как коммунистической номенклатуре были запрещены любого рода церковные обряды, в том числе венчание и крещение. В 1986 году действовал «сухой закон», посему свадьба была малочисленной и безликой, ну какая свадьба без домашнего вина и тамады? Тем не менее Ваке-Сабурталинские противоборствующие группировки все-таки умудрились разбить на нашем торжестве один-два сервиза, но, что важнее, ритуал «кровопускания» прошел без крови.

Соглашение родителей о «гарантии неприкосновенности» не могло соблюдаться вечно. Вполне естественно, что 1986 год вошел в мое личное дело тремя знаменательными датами: я окончила школу, стала студенткой, и страна получила еще одного грузина Сандро (Александра) Чаганава.

Экзамен

Лето 1986 года выдалось жарким не только из-за обычной для Тбилиси в этот период погоды, но и потому, что я сдавала вступительные экзамены в институт с семимесячной беременностью. В тот год приемная комиссия Тбилисского педагогического института отличалась особой строгостью. Дело в том, что ректором института был назначен Роин Метревели. Батони Роин отличался особенной принципиальностью и объективностью. Этого он требовал и от других. Главными его требованиями к экзаменационной комиссии были справедливость и строгость, а что касается высшей оценки, она выставлялась лишь только под его личным контролем.

Факультет русской филологии был одним из самых престижных, и без преувеличения можно сказать, что здесь учились самые красивые девушки Грузии. Мой выбор был обоснован любовью к русской классической литературе. Я постоянно отождествляла себя то с Наташей Ростовой, то с Анной Карениной и подозреваю, что история последней стала моей судьбой (с учетом нового столетия, я бы предпочла финал с «хеппи-эндом»). Мысль о том, что когда-нибудь я более основательно приобщусь к этой нескончаемой сокровищнице культуры, приносила мне огромное наслаждение. Обостренное чувство зова крови и русских корней время от времени испытывало приятную нирвану.

Экзаменационная тема была знакомой и тысячу раз пережеванной, поэтому «испеклась» легко и без проблем. С экзамена я вышла первой и показала большой палец болельщикам, ожидавшим меня во дворе института, в знак выполненной на высоком уровне операции. Заслуженная «пятерка» оправдала ожидания родни.

К следующему экзамену по обществоведению меня готовила замечательный человек, отличный педагог и блестящий психолог Зоя Чимакадзе. Главное то, что во время подготовки она постоянно меня кормила, так как согласно ее методике наполненный желудок хорошо питал мозг. А может, шестнадцатилетняя беременная девочка будила в ней родительский инстинкт. Короче, так или иначе, процесс был приятным и, как оказалось впоследствии, очень качественным. Рассказанные ею мировая история, жизнь выдающихся людей, мысли философов и, главное, теория спиралевидного развития Гегеля навсегда отпечатались в моем сознании. Так в один из жарких июльских дней вооруженная чимакадзевскими знаниями я пришла на экзамен. Моя фамилия вызвала странное смятение среди экзаменационной комиссии. После двадцатиминутного совещания меня подозвала председатель комиссии.

– Знаете, Лали, детка, вашей работой заинтересовался сам Роин Метревели, и этот экзамен он примет у вас сам, только не нервничайте, ради Бога, – сказала пожилая дама и посмотрела на мой выпирающий, как каска пожарника, живот.

Дверь отворилась, и в аудиторию вошел высокий, симпатичный мужчина, который необычайно походил на голливудскую интерпретацию итальянского мафиози. Члены комиссии засуетились и подали ректору кресло.

– Морошкина, да? – спросил хриплым, басовитым голосом господин Роин.

– Да, Лали Морошкина, – бойко ответила я.

– Лали, генацвале, ты ведь грузинскую школу окончила? – продолжал ректор.

– Да, но в семье мы разговариваем на русском, – искренне ответила я.

– Удивительно такое знание русской классики, я хочу сам удостовериться в твоем ай-кью, и если хочешь «отлично», ответь, не подготавливаясь, на первый же билет.

Его позиция мне была ясна. Наверное, у господина Роина возникли сомнения, не прибегла ли я к помощи шпаргалки. Я же ни в школе, ни в институте и никогда в будущем шпаргалками не пользовалась. Но откуда ему было об этом знать?