Ненадёжный признак

Рисунок в блокноте: мохнатый зверёк обнимает огромную корзину с конфетами.

– Установив доверительные отношения, инвиз проверяет силу своего влияния на ребёнка и пытается заставить того сделать нечто не вполне правильное, не совсем, скажем так, доброе, и самую чуточку – небезопасное. Если ребёнок не соглашается, инвиз откатывается на первую стадию или вообще прерывает отношения. Если ребёнок поддаётся, то «не вполне правильные» шалости становятся вконец неправильными. «Неправильность» усиливается с каждым разом. Одновременно инвиз старается изолировать ребёнка от влияния его семьи и друзей, повторяя, что ребёнку никто, кроме него, и не нужен. Люди, которые не смогли преодолеть притяжение своего инвиза, становятся затворниками и навсегда остаются одинокими, – невесело подытожил он.

Здесь я не смог больше сдерживаться и поднял руку, как на уроке. Доктор посмотрел на меня озадаченно, а потом улыбнулся.

– Простите, господин Тадзири, я совсем вас застращал. Конечно, спрашивайте, – разрешил он.

Я спросил, что такого «неправильного» может сделать ребёнок, которого подначил его инвиз.

Он хмыкнул.

– Ну… Например, шестилетний мальчишка может налить в резиновую перчатку воды и сбросить с пятого этажа, чтобы посмотреть, как водяная бомба взорвётся на асфальте. Полюбоваться на огромную, быстро сохнущую кляксу. А инвиз может предложить сделать что-то получше. Скажем, смешать воду с фиолетовыми чернилами, наполнить перчатку этой яркой смесью и дождаться, пока внизу появится вредная фру из соседнего подъезда.

Я зажмурился. Мне не хотелось даже представлять, как бы я объяснялся со своим семейством, приди мне в голову такая оригинальная мысль. Бррр. Конечно, когда дом полон малышни, обязательно что-нибудь «неправильное» нет-нет, да случится. Когда мне было четыре года, мы с трёхлетней Четвёртой раздраконили отцовский бумажник: достали из него самый красивый радужный листок (там ещё штуки три осталось, не таких ярких) и старательно разорвали его на много-много маленьких бумажек. Потом оклеили этими обрывками коробочку от леденцов, и у нас получилась чудесная разноцветная шкатулка. Прикольно, что я хорошо помню мамино лицо в ту минуту, когда мы пришли дарить ей эту шкатулку, но не могу вспомнить, как отреагировал на наше художество отец. Наверняка как-то пошутил, он ужасно любит нас смешить.

– В конечном счете, – продолжил доктор, – наступает стадия, на которой инвиз полностью контролирует своего подопечного, так что ребёнок делает уже не то, что считает верным, а то, на что его подбивает инвиз. Постепенно личность ребёнка нивелируется, и он превращается в безвольного раба инвиза. Поскольку инвизы не люди, то цели их гуманными назвать сложно. Можно сказать, инвизы тяготеют к хаосу. Поэтому действия, которые дети совершают под их влиянием, уже не вписываются в человеческие понятия о добре и зле, и те, кто имел несчастье подружиться с инвизами, помимо разборок с родителями могут иметь неприятности с законом. В прошлом их просто запирали в психиатрические лечебницы, потому что если твой инвиз невидим, а ты поджёг косички одноклассницы, никто не поверит, что это сделало некое невидимое существо.

Я присвистнул. Фигасе крипота – косички поджигать.

– Помимо невидимости, проблема ещё и в том, что инвизы, судя по всему, имеют прямое отношение к «маленькому народцу» – троллям, домовым, водяным и прочим фольклорным элементам, в существование которых официальная наука попросту не верит, – улыбнулся доктор и погладил лошадку на своём браслете. (Любопытно, мне только кажется, или у зверюшки восемь ног?)

Я улыбнулся ему в ответ, как взрослый человек, отлично понимающий, где реальность, а где сказки. Но если совсем уж по чесноку, моя улыбка не была стопудово искренней. Потому что я помню, как однажды в детстве видел, причем очень близко, водяного каппу, который ловил бумажным сачком головастиков в пруду. Сестрицы мои (все до единой) утверждали, что я выдумал если не каппу, так его бумажный сачок, и я, помню, страшно на них обижался.

– Самих инвизов, – продолжил доктор тем временем, – это всегда немало забавляло: ну как же, если в тебя никто не верит, считай, тебе выдали карт-бланш на любые шалости. Или, скорее, пакости.

Он помолчал.

– Да… В общем, инвизы выбирают детей, потому что они более уязвимы и доверчивы. Взрослый человек вряд ли станет угонять из супермаркета тележку с чужими покупками только чтобы посмотреть, как она будет весело нестись по склону навстречу подъезжающему трамваю, даже если его об этом попросит существо, которое, по его словам, желает ему только добра. У взрослых, правда, есть свои слабые стороны, например, частным случаем инвизов являются горные хюльдры, те запросто справляются со взрослыми мужчинами.

Рисунок в блокноте: силуэт высокой горы с пещерой на склоне. Табличка у входа в пещеру: «Здесь живут хюльдры».

Я не стал выспрашивать доктора, что это ещё за напасть такая. Поскольку он упомянул их мельком и к ним больше не возвращался, погуглю позже сам.

– Долгое время считалось, что никак нельзя помочь ребёнку, которого выбрал инвиз. Как правило, пока родители понимали, что происходит, инвиз уже полностью подавлял волю своего подопечного, и отвадить его не было никакой возможности. Редко, но бывало, что ребёнок был устойчив к влиянию инвиза, но тогда тот пропадал сам ещё на стадии, когда его можно было считать воображаемым другом. Противоборство детей и инвизов – с явным перевесом в пользу последних – продолжалось вплоть до 1956 года, когда в Швеции был изобретен прибор под названием «номокар».

Доктор Свантесон поморщился, словно те сухие факты, которые он излагал, по какой-то причине были ему неприятны.

– Может, нам сделать небольшой перерыв, что думаете, господин Тадзири? Что-то мы с вами засиделись.

05. Частный сыщик Дзиро Тадзири, Стокгольм

Доктор поднялся из кресла, являя весь свой немаленький шведский рост, а я от возмущения сразу не нашелся, что ответить. На самом интересном месте! Ну уж нет, дудки. Нечего тут откладывать! Поэтому я вежливо, но настойчиво попросил его рассказывать дальше.

– Хорошо, – не стал спорить он, – но я и на самом деле засиделся. Давайте глотнём свежего воздуха, прогуляемся на крышу, там и договорим.

И мы пошли гулять на крышу. Оказалось, что помимо офиса, который располагался на последнем этаже, в распоряжении доктора находилась ещё и просторная терраса на самой крыше. Да ладно, при желании он мог бы построить на ней маленький домик! Домика, впрочем, там не было, зато стояла крепкая дубовая скамья и несколько керамических кадок с вечнозелёными деревцами. Взгляд с террасы открывался такой, что мне прямо поселиться на ней захотелось. Как, наверное, здорово сидеть здесь в «синий» час, когда крыши, покрытые медными листами, медленно растворяются в темноте, оставляя только свои силуэты, а в домах начинают светиться оранжевые квадраты окон. А если взять с собой чашку зелёного чаю и парочку моти с голубикой[4 - Моти с голубикой – маленькое пирожное, мягкий круглый шарик из рисового теста с начинкой из голубичного джема.]… Мнямс.

Доктор подошел к стеклянному ограждению, опёрся на него своими длинными руками и посмотрел на район Васастаден, раскинувшийся перед ним. Ровное поле нескончаемых коричневых и чёрных крыш, дымоходы, обитые жестью, купол кирки Густава Васы (это я в путеводителе вычитал), подъёмные краны где-то на границе района и безоблачное июньское небо над ним. Да, ради такого вида стоило сюда прогуляться.

Я решил подкормить свой инстаграм, дважды обошёл террасу по периметру, сделал несколько размытых снимков с тенями и тут же их запостил. Вайфай наверху был чумовой, так что много времени это не заняло. Кстати, я небольшой поклонник чётких фотографий. Люблю, когда на картинке не столько объект, сколько его настроение. Настроения на крыше было хоть отбавляй. Доктор изредка посматривал в мою сторону со своей обычной дружелюбной улыбкой, к которой я уже успел привыкнуть.

– Так что, господин Тадзири, с вашим расследованием? Кого вы, собственно, ищете, и как это связано с инвизами?

Я сунул мобильный в карман, достал из рюкзака прозрачную папку с фотографией Мичико Ёсикавы и протянул её доктору.

Он взял снимок, бросил на него взгляд, и вдруг его брови, похожие на пушистые перья полярной совы, удивлённо дрогнули. Потом он посмотрел на меня, как будто увидел впервые. Я, конечно, начинающий сыщик и пока плохо читаю европейские лица, но в этот момент мне стало кристально ясно, что доктор Свантесон, во-первых, видел Мичико раньше, а во-вторых, его что-то заинтересовало лично во мне.

Я лихорадочно начал просчитывать варианты. К доктору Свантесону мне порекомендовал обратиться господин Ёсикава. Он же сказал, что его дочь сейчас в Стокгольме. Возможно, он знал, что она поехала туда, чтобы встретиться со светилом в области инвизов. Тогда получается, доктор её знает, как свою пациентку. И тогда, учитывая соображения конфиденциальности, доктор не скажет мне о ней ни слова. Я же не из полиции, я же пришёл к нему с улицы. Есть малюсенький шанс, что их с Мичико связывают не профессиональные отношения, а скажем, он видел её на улице, или она его партнер по, ну не знаю, по лыжным прогулкам по крышам Васастадена… Ладно. Брошу пробный шар.

Я вдохнул поглубже и прямо спросил доктора, знает ли он эту девушку.

– Да, – просто ответил он, – но вы же понимаете, я не смогу вам ничего о ней рассказать. Профессиональная этика…

И я остался ни с чем. Доктор вернул мне фотографию и сел рядом со мной на скамью.

– Красивая девушка, – заметил он. – Похожа на куколку-кокэси. Что вы знаете о её инвизе?

– Да вообще-то ничего кроме того, что она зверски по нему скучает, – ответил я, убирая папку с фото в рюкзак. – А… А нельзя ли его как-то ей вернуть? Да-да, я уже понял, что инвизы – поганки ещё те, но если человек так скучает, то может, лучше пусть, а?

Высокий худой старик внимательно рассматривал городской пейзаж и не торопился с ответом. А когда наконец ответил, то голос его был скрипуч, будто заржавел от тех слов, которые нужно было произнести.

– Нет, не пусть. И нет, они не возвращаются. Ушли они сами, или их затвайсили номокаром – инвизы не возвращаются. Никогда.

– Понятно, – нарочито бодро кивнул я, хотя на душе у меня кошки скребли, – тогда давайте вернёмся к вопросу о номокаре, которым можно это самое… затвайсить.

– Давайте, – согласился доктор, а я приготовил блокнот на пружинке. – Итак. На чём мы остановились… Ах да. Прибор был придуман группой учёных, в которую входили как технари, так и медики. Эти люди основали компанию «Nomokar Inc», владеющую эксклюзивными правами на технологию. Первая модель была похожа на классический полароид, у ваших родителей наверняка был такой. Знаете, такая небольшая камера с встроенной кассетой для фотобумаги и реактивов? Наводите фокус, снимаете, и через минуту вам в руки выщёлкивается квадратная фотография, ещё влажная от закрепителя.

Я кивнул. Конечно, я знаю, как выглядит полароид. Мой отец (как и я) обожает фотографировать, и у него в комнате даже есть специальный шкаф для самой разной фототехники.

– Прекрасно. Так вот первый номокар выглядел примерно так же. И схема была похожей. Нужно было навести объектив на инвиза, удерживать его в фокусе несколько секунд, а затем из печатающего устройства падал на стол номо-имидж с изображением. Строго говоря, никто не знает, что происходит в этот момент. Принцип действия номокара является промышленным секретом компании, и этот секрет строго охраняется. Однако действует номокар безотказно: инвиз, номо-имидж которого удалось получить, исчезает бесследно.

– Это и называется «затвайсить»? – уточнил я, торопливо чиркая карандашом по бумаге.

Рисунок в блокноте: пушистый зверёк, обнимающий корзину конфет, перечёркнут жирным крестом. К зверьку крадётся чёрный ниндзя со свирепым лицом и неким навороченным устройством в руках. Это большая коробка, утыканная многочисленными антеннами, которые делают её похожей на квадратного дикобраза. В центре колючего кубика красуется тарелка мини-радара с изображением Весёлого Роджера.

Доктор заглянул в блокнот и покачал головой. Взял у меня карандаш и в несколько штрихов обозначил обычную фотокамеру.

– Да. В официальных отчётах обычно пишут «пройти твайс-инвиз процедуру», то есть как бы сделать невидимое невидимым дважды, но на профессиональном сленге это звучит как «затвайсить». Знаете, во времена, когда фотография была только изобретена, некоторые люди отказывались позировать, потому что боялись, что их душа будет похищена. С людьми этого, к счастью, не происходит. А вот с инвизами именно это и случается: от них остаётся лишь изображение на кусочке картона. Иногда смазанное, расплывчатое, иногда чёткое, но качество изображения никак не влияет на результат: инвиз навсегда исчезает из нашей реальности.

Здесь он притормозил, будто что-то припоминая, потом провёл морщинистой, в коричневых пятнышках рукой по своим безупречно уложенным волосам и закончил мысль:

– Так вот… Инвиз исчезает, будто кусочек картона намертво перегораживает ту прореху между мирами, в которую он сначала так легко проскальзывал.

Доктор рассказывал, не торопясь, а я открыл новую страницу блокнота и начал снова рисовать. Через некоторое время мне стало ясно, что это набросок профиля Мичико, которую я видел только на фотографии и только анфас. Ну, фантазии мне не занимать, справлюсь и с профилем. Кстати, я понимаю, почему доктору показалось, что она похожа на сувенирную куколку: нюансы азиатской внешности для европейцев неразличимы, для меня же её внешность была одновременно и привычной, и милой. Мичико – милая, подумал я, и занялся контуром её лица. Вопросы, впрочем, я задавать не забывал. Раз уж доктор сменил гнев на милость и разрешил мне время от времени его перебивать.

– Значит, чтобы избавиться от инвиза, мне нужно купить номокар, подстеречь инвиза, затвайсить его, и дело в шляпе?

Он усмехнулся, на этот раз не слишком весело.