Любовь анфас

Наконец нашелся магазин, где работали исключительно ленивые менеджеры, не пользующиеся складами из принципа. Магазин шел под закрытие.

Вера прижалась к лыжной палке, кокетливо подперев щеку пластмассовым набалдашником. Ее спутник покраснел от удовольствия.

Продавец недоуменно разглядывал странную парочку, которая поглаживала лыжи и шепталась о чем-то своем.

Лыжи купили, но катались редко. Чаще дети использовали их для строительства палатки посреди комнаты. Их дети. С которыми так приятно смотреть мультфильм про Влюбленную Ворону.

Конфетные фантики

Лариска была в печали. Без всяких оснований. И это мучило больше всего. Потому что если для страданий есть повод, то это как-то естественно, понятно и правильно. Любой загрустит, если кошка перевернет на белый ковролин банку маслин, плавающих в чернильной жиже. Это был для Ларисы эталон страданий: страдание в одну перевернутую банку, в две банки, в три… А тут нет повода – ну никакого: ковер в порядке, банка в холодильнике, пушистый друг на диване. А на душе – как кошки нагадили.

Все началось с противной врачихи. Лариске подвернулся блестящий повод похвастаться, упустить который она не собиралась:

– Адрес на карточке исправьте. Мы новую квартиру купили. Ближе к центру.

– Неужели кто-то еще квартиры покупает? – возмутительно равнодушно отреагировала врачиха, обновляя адрес.

Отсутствие эмоций задело Ларису, она решила добавить градус:

– У нас-то еще кучерявее вышло. Мы же и старую квартиру не продали.

И тут врачиха оторвалась от карточки, устало обмерила Ларису туманным от переутомления взглядом и сказала задумчиво:

– А по вам и не скажешь.

Всю обратную дорогу Лариска проводила мысленную ревизию своего гардероба: шуба новая, сапоги модные, шапка дорогая… «Блин! Я же в кабинете без шубы была. И че? Юбки такие сейчас в тренде. И шарфик из коллекции… Ну этой… Как его?..» Запоминать названия коллекций она не умела. Просто покупала.

Так вышло, что деньги шли к ним в дом, будто у денег есть ноги и воля и они сами выбирают себе хозяев. Те тратят их, отдают в чужие руки, бросают на улице, оставляют в кафе, а деньги, как верные псы, возвращаются в привычное место. Всему виной был ее муж. Он завлекал деньги обманным путем. Прикидывался если не нищим, то сильно нуждающимся. Деньги пришли к нему сначала из сострадания, а потом привыкли и уже не уходили. Даже водительское удостоверение он носил в кожаном чехле с красными буквами «Член КПСС». Нет, в партии он никогда не состоял, купил на блошином рынке по приколу, даже не догадываясь о воздействии такой упаковки на пожилых гаишников. За первый месяц он отбил стоимость прикола. А потом пошла чистая прибыль.

Деньги ластились к нему, шли за ним по пятам. Возможно, он подманивал их вздохами по ночам по поводу роста цен на бензин. Его рачительность и бережливость не терпели котлет из готового фарша. Он настоятельно советовал Лариске крутить фарш самой, так выходило дешевле. И она крутила. Крутила-крутила, крутила-крутила, пока муж сокрушенно не сообщал, что счет в банке переполнен и придется купить новую машину. Но он не сдавался. Снова принимался строить дамбу, защищавшую его от денег. Например, потеряв перчатку на горнолыжном курорте, надел на руку носок. Так и докатался до финала с носком вместо перчатки. Потому что знал, что на курорте все втридорога. Но деньги периодически прорывали заслон и вынуждали приобрести новую квартиру, потом коттедж, потом еще один – про запас. В период очередного обрушения дамбы Лариска обзавелась шубой и шарфиком из коллекции. А потом снова крутила фарш, чтобы не тратиться на готовый.

Но богатство требовало признания. Лариска хотела обменять деньги на статус гранд-дамы. И не могла. Даже ее подруга Верунчик любила Лариску как-то обыкновенно, без пиетета. Но Вере можно, она своя. Она видит Лару за мясорубкой. А вот равнодушие врачихи было оскорбительно. Ларка с детства помнила, что тощая корова – еще не газель. Вот и выходило, что она в шубе и с квартирой, даже постройнев, будет похожа на похудевшую корову, так и не ставшую газелью. Тем более не стоит худеть.

* * *

«Мы это еще посмотрим, кто газель, а кто ондатр. Или ондатра?» – Лариска не знала, как правильно. Просто слово запало. «Если слово западает, то в душу? А когда глаза западают, то куда? В череп, что ли?» – размышляла она, стараясь отогнать мрачность духа. Врачиха, конечно, еще та коза, но убиваться из-за нее Лариска бы не стала. Тут что-то другое. Тревожит, зудит в душе, царапается, чтобы выйти наружу. Какие-то обрывки картинок, интонаций, запахов, которые она не может собрать воедино… Где-то внутри растет смутная тревога, кажущаяся беспричинной.

Дома ее ждала свекровь. На этот раз с кулебякой. Лариска часто думала, что человеку нужно родиться в свое время, чтобы встать на свое место. Свекровь вполне могла бы потеснить Юлию Высоцкую, родись она лет на тридцать позже. Готовила она не хуже. Хотя кто знает, как готовит Высоцкая. Кто-нибудь ел? Изображать электровеник любая может, а вот готовить, как ее свекровь, – это талант надо иметь. Свекровь явно ревновала Высоцкую к кулинарной славе и пробовала ее рецепты. Когда получался шедевр – семья наслаждалась им молча под сердитое сопение хозяйки кухни. Зато если в рецепте была засада: тирамису расплывалось, коктейль горчил, торт напоминал большую клецку, – свекровь лучилась счастьем и заставляла всех взять по добавке, чтобы почувствовали разницу между ней и Высоцкой. Разницу чувствовали все: Высоцкую можно было выключить, а свекровь – нет.

Она готовила в промышленных масштабах, скрещивая продукты и выводя новые сорта блюд. Как у настоящего художника, у нее менялись пристрастия. От грубого реализма в виде борщей и супов она на полгода перешла в абсурдизм и кубизм, посадив семью на сырые овощи, порубленные в геометрические фигурки. Потом метнулась к импрессионизму, наполнив кухню ароматами утреннего Парижа с круассанами и крем-брюле. Через пару месяцев она поняла, что соцреализм ей все-таки ближе, и семья питалась котлетами с картофельным пюре, получая к чаю по маковой фиге. Но, будучи истинным мастером, она милостиво склонилась к смешению жанров. Чем обрадовала домочадцев несказанно.

Лариска уступила ей кухню без боя. Ей осталась мясорубка – низовое звено кухонной иерархии. Но наличие вкусной еды стало отражаться на телесных параметрах. Лариска всегда знала, что существует три типа женских фигур: «песочные часы», «яблоко» и «груша». Сначала у нее поплыла талия. Лариска решила, что становится наливным яблочком, и снисходительно себе это позволила. Но оказалось, что это только первая стадия ваяния груши. Зад стал расползаться так, что талия снова обнаружилась, но в новых границах. Лариска призадумалась. А потом, глядя на одинокую подругу Веру с точеной фигуркой, решила, что не в фигуре счастье. У нее есть муж и дети, которым она любая нужна. К тому же попытки похудеть воспринимались свекровью как личное оскорбление. А кому радость от конфликтов в собственном доме?

По причине избытка денег Лара не работала. Это был ее посильный вклад в семейную ворожбу по приманиванию денег. Муж с полным правом мог пожаловаться, что на нем одном держится благополучие семьи. Что армия иждивенцев лишает его мысли полета. Что его мечты погребены под грузом ответственности за судьбу родных тунеядцев. И деньги, как доверчивые щенята, зализывали его раны, липли к его карманам.

От скуки Лара заходила на кухню все чаще. Там всегда было что-то новое, теплое, хрустящее, ароматное, сочное, пикантное, воздушное, дразнящее, радующее. Там были эмоции и сюрпризы. Правда, они материализовывались в килограммы и фактурность груши, но можно же все сбросить при желании. Желания не было.

На этот раз ее ждала кулебяка. Лара размашисто налила себе чай с правильной мерой чабреца и мяты. Придвинула сахарницу. И тут тревожный звоночек обратился набатным колоколом: сахар был коричневый. Верка на днях рассказывала, что он вредный, но колокол звонил по другому поводу. Вчера в магазин заезжал муж, она точно это помнила. Коричневый сахар – это расточительство, транжирство, мотовство. Это хуже готового фарша. Что-то происходит. Коричневая зараза пробила брешь в стене смутных образов. Она вспомнила, что муж на днях убрал еще добротные брюки в чулан, что искал следы бицепсов на том месте, где им положено быть, что гневался на домашних по поводу чеснока в злосчастных котлетах из накрученного женой фарша. Лара не была дурой, она поняла все быстро и однозначно. И трусихой не была, поэтому отважно сказала себе: «Ну вот и у меня выросли рога. Лучше быть ондатрой без рогов, чем газелью с рогами. Тем более коровой».

* * *

Поделиться Ларке было не с кем. Ближайшая подруга Вера была доброй, но без житейской мудрости. Ее вечно все бросали. В их тандеме сопли и слезы были за Верой, а сострадание и советы – за Ларой. Так сложилось исторически, и порушить этот расклад Лара не могла. Роли расписаны, занавес поднят. Нет, тут нужны другие ходы. Она решила пойти к Наталье Иосифовне. Они были знакомы через Веру, которая, как связной в партизанском отряде, опосредовала их знакомство. Лара симпатизировала Наталье Иосифовне, но не дружила с ней. И это было то, что надо. Нет заданного формата отношений, зато есть доброжелательность и мудрость, которую Наталья Иосифовна приобрела с годами (она была старше лет на двадцать). Лара нашла телефон и напросилась в гости.

Чай ей предложили из пакетиков. Лара уже забыла, что это такое. Запуталась в ниточке, что не укрылось от глаз Натальи Иосифовны.

– А моя свекровь пакетики не признает, – начала учить жизни Лариска.

Но тут же осеклась, вспомнив цель визита. Она ждала сигнала для откровений. Ей достаточно было условного знака, вроде «Что-то вы, Ларочка, плохо выглядите». Или лобового «Что-то случилось?» Но Наталья Иосифовна была слишком деликатна для торпедирования откровенности.

– Знаете, я равнодушна к чаю. А вот конфеты люблю. В эпоху развитого социализма или, говоря проще, тотального дефицита у меня был один долгий и нежный роман. И мой возлюбленный каждый раз пытался порадовать меня новой конфетой. Я их храню до сих пор.

– Конфеты? – ужаснулась Лариска. Она представила, что сейчас ей предложат погрызть засохшие социалистические сладости.

– Как можно? Обертки. Или, как говорят дети, фантики.

Из комода извлеклась маленькая квадратная книжица, страницы которой были когда-то конфетными фантиками. Они были аккуратно подшиты и, похоже, разглажены утюгом. Наталья Иосифовна стала пролистывать эту книгу. Ее пальцы бережно гладили страницы-фантики. Морщины на руках гармонично сливались с изломами бумаги. На каких-то страницах Наталья Иосифовна улыбалась, на каких-то хмурилась. Вера понимала, что фантики возвращают хозяйку в те дни, когда происходило что-то смешное или грустное. Может быть, эту конфету ей протянули, спрятавшись в куст сирени, а другую вручили жестко, как выговор. Вере почему-то казалось, что «Мишку на Севере» подарили на вокзале, когда красавец-геолог уезжал ковырять полярную землю. Она представила себе сцену расставания в черно-белом формате советского кино. Ей было близко то время. Нет, она не хотела строить коммунизм, но тянулась к какой-то однозначности, определенности – герой, подлец, карьерист, трус, друг. «Не то что сейчас. Сплошные метросексуалы. Только при чем здесь метро?» – взгрустнулось Ларисе.

– И что потом? Вы были вместе?

– Как можно, Ларисочка? Мы были половинками чужих половин, но они были достойными и порядочными людьми. Их не за что было наказывать. И дети, знаете ли, должны жить со своими родителями, – сказала Наталья Иосифовна мягко, но как-то окончательно. Было ясно, что время откровений с ее стороны закончилось.

Пришла Ларискина очередь говорить. Но она уже все сказала. Самой себе. Что история с мужем не стоит страданий. Что единственное, о чем стоит жалеть, – так это о том, что ей никто не дарил конфеты. Такие конфеты, фантики от которых хочется хранить всю жизнь. Да и как может протянуть конфету рука, на которую надет носок?

* * *

Лариса не ожидала от себя такого спокойствия. Пусть муж делает что хочет. И она будет жить как хочет. Проблема была только в том, что она ничего не хотела. Даже есть.

Свекровь не доставала. Интуитивно она чувствовала, что причина кроется в сыне, поэтому избегала прояснения ситуации. Можно предложить сырники, а получить в ответ план размена жилья. Лучше уж недосказанность.

Между тем роман мужа выдыхался. Точнее, выдыхался сам муж. Бассейн, куда он стал регулярно погружаться, раздражал хлоркой, а цены на цветы – дороговизной. Игра, в которую он ввязался, оказалась затратной и хлопотной. На рынке адюльтеров, как выяснилось, все было устроено довольно просто. Мужчины желали купить приключение по цене ниже рыночной, а женщины планировали продать себя подороже.

Его любовная связь сначала имела ударение на прилагательном. Именно что любовная. Это ему льстило. Потом прилагательное отпало. Осталась просто связь. А это уже другая история. Чувствовать себя связанным было неприятно. А когда за это надо еще и платить, то неприятно вдвойне.

Он стал думать, как выпутаться из этой истории. Опыта у него не было. Но оскорбительнее всего было то, что жена бездействовала. И ведь знает все, по глазам видно, что знает. Ну или догадывается. Похудела сильно. Однако ни слежки, ни скандалов, ни ультиматумов. В ее спокойствии была тень презрения и разочарования. И это угнетало.

Попробовал откровенно нарываться, оставлять на видном месте телефон, фаршированный любовными посланиями. В ответ – тишина. Дошло до того, что он, как разведчик, стал класть на телефон волосок, чтобы прояснить ситуацию. Его ждало неприятное открытие: телефон в руки она не брала. Была проигнорирована даже губная помада на воротнике, которую он сам старательно размазал. Получалось как-то странно. С одной стороны, он мачо, поимевший хорошенькую девицу. С другой стороны, он пустое место в глазах собственной жены. И второе обстоятельство явно перевешивало.

Его связь вскоре распалась, хлопнув на прощание ругательствами и обидными словами типа «скупердяй» и «сквалыга». Он не расстроился, скорее вздохнул с облегчением. Все мысли были о жене. Однажды даже проследил за ней. Только время зря потратил. Она дошла до кондитерской лавки, постояла около витрины с конфетами и пошла домой. В контакт с незнакомцами не вступала.

В детстве он мечтал быть разведчиком, и вот мечта сбылась. В сорок лет он начал следить за собственной женой. Радости от этого не было никакой. В доме повисло тягостное молчание. Кот мяукал реже, посуда гремела тише.

* * *

Тем временем Лара пошла работать. Отбор прошла играючи. На вопрос, что она умеет делать, чистосердечно ответила: «Крутить фарш». Тем самым резко выделилась из числа других претендентов. Одуревший за целый день кадровик запомнил только ее, что и решило дело.

Она стала менеджером по торговле памперсами. Оказалось, что ее квалификации вполне достаточно. Имея двух детей, Лариска знала все про опрелые попки. Личный опыт подкупает, она стала нарасхват. Но главное, что вокруг были люди, которые обсуждали присоединение Крыма, рассказывали анекдоты, диктовали рецепты, жаловались на мужей и жен, хандрили без повода, выпивали по поводу. Здесь замечали ее шарфик и скорость похудения. Здесь, пережив шок от ее нагловатых манер и обильного хвастовства, поняли их безобидность и декоративность. За горой памперсов стали проступать человеческие лица. Словом, жизнь резко раздвинула перед Лариской горизонт, пробила кокон ее камерной жизни. В придачу к этому появились свои деньги. На первую зарплату Лариска пошла в дорогой магазин и купила готовый фарш. Наделала котлет с ударной дозой чеснока, запила их коньяком и заснула абсолютно счастливой. Под обеспокоенный взгляд свекрови и страдающие вздохи мужа.

Однако прежний баланс был нарушен. Деньги, льнущие к мужу, почувствовали, что им изменили. Конечно, Лара зарабатывала крохи, но это было делом принципа. Деньги мужа оскорбились, что их верность не оценена, что к их высокой миссии поддержания на плаву отдельно взятой семьи примешиваются еще какие-то копеечные элементы, грошовые прихлебалы, и фыркнули в ответ, что материализовалось в виде кадровых пертурбаций на фирме, где трудился Ларисин муж. Его не уволили, но пододвинули, отдав его место любовнице шефа. Это небольшое изменение имело критические последствия. Теперь его руки не дотягивались до распила бюджета. Зато любовница шефа ходила вся в опилках и стружках, что окончательно и бесповоротно убедило мужа Лары, что любовницы – зло.