Кольцов. Часть 1

Полдня Андрей таскался по полуразрушенной Ялте. Гулял по Ялтинской набережной. Побывал в нескольких скверах. Вечером, за ужином он вновь увидел грудастую повариху Оксану. Сегодня она казалась печальной – большие черные глаза влажнели от набегающих слез. Она то и дело отводила взгляд и утиралась маленьким платочком. Когда все поели, и Оксана убирала со стола посуду, Андрей оглянулся по сторонам и ухватил ее за пухлую ручку.

– Что ты, милая? Что с тобой?

– Ничого, чула, ви завтра, зьежаете.

– Да, мы едем в Коктебель, а потом и в Феодосию надо. Меня же туда распределили в командировку.

– Вси кудись идуть, идуть. Наче помишани. Чого не сидиться на мисци?

Она вдруг отвернулась и заплакала навзрыд. Он обнял ее сзади, стараясь утешить.

– Чего ты, милая? К тебе же муж приехал.

– Приихав, а що толку-то? Життя мое пропаща… – она вырвалась из его объятий и быстрыми шагами покинула обеденный зал.

У Андрея заныло в паху. Ему так хотелось догнать ее и стиснуть в крепких объятиях "Наверное, в ее комнатенке сейчас спит муж", – обреченно подумал он и вышел в коридор.

К вечеру прибежал довольный Сашка и плюхнулся на соседнюю кровать, заправленную серым суконным одеялом.

– Уф, насилу договорился, – тараторил он, доставая из-за пазухи газетный сверток.

От свертка остро и пряно пахло сушеной рыбой.

– Смотри, что мне родители товарища дали. Это же вяленная барабуля и хамса. А в этом свертке – картошка, черный хлеб и ялтинский лук. Налегай, Андрей.

– Да, я вообще-то только из-за стола. На ужин кашу давали. Живем как короли, а в Москве всё еще голодают.

– Ничего, скоро все наладится. Ешь, давай. Нам силы нужны.

– Да я мясо вообще не ем…

– Вот же новости! То-то я смотрю, ты тощий такой. Ну, хоть рыбу-то ешь. Она же не мясо.

– Ладно, – усмехнулся Андрей. – Уговорил. Уж, больно вкусно пахнет.

Сашка достал еще бутылку крымского вина. И разлил его по бокалам.

– Ну, давай, выпьем за революцию и новую республику советов!

Андрей помолчал в нерешительности, а после махнул рукой и выпил виноградное вино большими жадными глотками. По телу разлилось приятное тепло. А в голове будто прояснилось.

"И в самом деле, чего это я? Строю из себя инвалида? Я еще молодой мужик. Вся жизнь впереди. И женщины меня любят…"

– Андрей, ты меня слышишь? – вырвал из грез радостный голос Сашки. – Я им и говорю: нам завтра надо позарез ехать в Коктебель. А они мне: пароход пойдет только через три дня. Я им: да не можем мы три дня ждать. Нам завтра надо ехать.

– Ну? И что? – оживился Кольцов.

– А то! Все одно: плывем!

– Да?!

– Твой Санька хоть с кем договорится, – хвастал молодой лор-врач. – Я им бумагу показал от реввоенсовета, командировку в Феодосию. Ха-ха, даже на дату не посмотрели. Они засуетились. Испугались. Говорят, мил человек, да мы бы и рады, только один пароход ушел у нас с утра в Севастополь. Другой в доке стоит на ремонте. А третий из Евпатории прибудет ровно через три дня. Но, говорят, есть у нас старинный парусный двухмачтовый баркас. Им, мол, заведует бывший капитан, а ныне инвалид Пасечников. Мы его к тебе приведем и попросим доставить вас через сутки в Коктебель. А может, и раньше даже доберетесь. Так что, завтра в семь утра, возле нашего пирса нас ждет пиратская шхуна, доктор Кольцов! Ура! Выпьем за это!

– Выпьем! – радостно отозвался Кольцов и с наслаждением выпил еще один большой стакан душистого крымского вина.

Засыпая, он вновь почему-то вспомнил Ирму, но чертыхнулся и крепко закрыл глаза.

Ему снилось, будто он плавает возле Ялтинского мола в густой синеватой воде и вдруг среди морского безмолвия он видит тут и там – мертвых людей. Это белые офицеры стоят прямо на дне, удерживаемые веревками за огромные валуны. У офицеров бледные лица, искаженные болью и страданиями. И волосы, развевающиеся в воде волосы. Андрей пытается выплыть наружу, но ему кажется, что он один из них, и его ноги тоже крепко привязаны к огромному камню. Он рвется изо всей силы, рвется так, что слышит хруст собственных костей в плечах, рвется так, что трещит кожа и лопаются вены. И вот он слышит над бездной тихий женский голос. Он зовет его. Это голос красавицы Ирмы.

– Андрей, иди ко мне! – шепчет Ирма.

Он делает последнее усилие и появляется над водой. На молу стоит Ирма в легком летнем платье. В том платье, каком он увидел ее впервые в Кашире, на берегу Оки.

– Ирма, любовь моя, – шепчет он, протягивая к ней руки.

Но она отступает назад. Он почти не видит ее, а только слышит ее недобрый смех. И только чайки кричат, носясь над холодным морем и зловещим молом. А после раздался стук. Сначала тихий, а потом более настойчивый. Ему приснился хмурый дворник Тихон с колотушкой, шагающий вдоль берега моря. Шарик от колотушки громко стучал о полую деревяшку: тук-тук-тук.

"Что это?» – подумал он во сне, но вместе с мыслями картинка странного кошмара стала таять, разбиваясь на неровные осколки.

Он с трудом разлепил глаза. Во рту было сухо, хотелось пить. Из противоположного конца комнаты раздавался богатырский храп Александра Миллера, лор-врача из Серпухова.

"Отчего мне показалось, что где-то стучат? – подумал Андрей и медленно поднялся с кровати. Кровать скрипнула. – Надо же, приснится же такая гадость…"

Он натянул на плечи полосатый санаторный халат и пошел к столу, чтобы налить себе воды из графина. И вдруг он снова отчетливо услышал стук. Стучали в дверь. Но, кто это мог быть?

Андрей подошел к двери, помедлил мгновение и тихо отворил щеколду. На пороге стояла Оксана. В свете слабой коридорной лампы он четко увидел ее высокую фигуру с распущенными по полным плечам, черными волосами. Оксана смотрела на него и дрожала. И даже в слабом свете было видно, что она ужасно смущена.

– Оксана, ты? – прошептал он и потянул ее за порог своей комнаты. Он сгреб ее в жаркие объятия и принялся осыпать поцелуями. – Пришла, моя девочка нежная. Ко мне, пришла… Сама… А как же муж?

– Вин спить крепко, – прошептала она. – Я пидсипала йому снодийного, – она смутилась еще сильнее.

Он потянул ее в сторону кровати.

– Тут не можна. Товаришу ваш почують.

– А куда же мы? Пойдем куда-нибудь?

– Пишли на вулицю. Я одияло армийське захватила. Там, на задньому двори, биля старого амбару, е магнолия рожева, дерево велике. Пишли пид нього.

Андрей натянул брюки и рубашку и пошел вслед за Оксаной. Она вела его во двор. Ее пухлая, мягкая ладошка, жутко горячая и такая странная в его худых пальцах, казалась нынче чем-то настолько потрясающим, что он невольно крепко сжал ее руку и тихо рассмеялся. Она оглянулась и удивленно посмотрела на него:

– Який ти сильний.

Они спустились со ступеней главного входа. Белые стены старинного особняка слегка люминесцировали в свете полной луны. Воздух казался сладким, словно напоенным всеми ароматами ялтинской весны. Где-то пели цикады.

– Тихо, тсс, – она приложила палец к губам. – Там сторож в будки сидить. Красноармиець з рушницею.

– Кого он тут охраняет?