Хаос

Хаос
Лана Тимофеева

История художника, которому приходит заказ на портрет от создателя. Во все века и времена именно олицетворение создателя выводило человечество из кризиса. Художник проходит стадии совершенствования собственного поля сознания, для возможности написания портрета.

Хаос

Лана Тимофеева

© Лана Тимофеева, 2020

ISBN 978-5-0051-6758-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пустое

Утро выдалось пасмурным. По стеклу глухо постукивали капли осеннего затяжного дождя. День не обещал ничего хорошего. Голова болела, и во рту полыхало отвратительное варево из вчерашнего веселья и сегодняшнего похмелья. Не хотелось открывать глаза. Он знал, что утренняя грязь и разруха сопутствуют всегда настоящим творческим вечерам. Особенно, когда происходят жизненно важные события. А такое событие произошло. Персональная выставка в одном из самых престижных выставочных залов страны, после длительного застоя. Когда целых восемнадцать лет он находился в забвении. Все отказывались его выставлять, абсолютно все.

Ну, конечно, так было не всегда. Было время, когда никто не отказывал. Глядя портфолио, вначале высказывали немое удивление, затем восхищение, затем неизменно задавался вопрос, – а вы собственно кто, откуда, и где вы были раньше, то есть, почему о художнике такого масштаба никто никогда не слышал.

Он отвечал всегда одинаково, – я из другой страны, работаю под прикрытием. Это было шуткой, конечно.

В ответ понимающе улыбались. И пересматривали портфолио. Затем, шел главный вопрос, – чем будете платить за аренду помещения?

И он как истинный творец неизменно отвечал, – денег нет! Берите картины. И как это не странно, соглашались, и за две, три картины, впускали неизвестный талант на свои дорогостоящие арендные площади.

Эзотерический портрет «Я», А. Смолич

И по началу все шло превосходно. Все радовались, что открыли новый талант, можно сказать талантище. И были пресс-конференции, и телевидение, и радиовещание, и просто газетные статьи. Завязывались контакты и даже в некотором смысле дружба. Женщины кокетливо поглядывали, стараясь рассмотреть в симпатичном провинциале именно того, ради которого можно и в изгнание, и в забвение, но только уже с известностью и гарантиями на бессмертие! Ведь помнят же люди Галлу Сальвадора Дали, Лауру Петрарки. А что уж говорить о Моне Лизе Леонардо да Винчи – но это вопрос спорный, да и какая уважающая себя современная столичная женщина захочет походить на Монну Лизу? Но не это важно, а только лишь то, что быть музой таланта это и достойно, и модно, тяжеловато, конечно, но ради вечности, можно потерпеть!

Все начинало рушиться, когда птица счастья, казалось, уже была в руках. Главный, от которого зависела судьба выставки, как-то смущенно подходил с вопросом, а долго ли еще планируется демонстрация экспозиции. На удивление художника, как правило, отвечалось, что в столице своих талантов хватает, а аренда дороговато обходиться, и вообще, пора прощаться!

Конечно, бывали нюансы, и даже кое-что удавалось продать, до разрыва. Но разрыв был неизбежен и художник, которому хотелось только одного, творить и творить, вынужден был все снова и снова искать арендные площади, спонсоров, и средства к существованию, перебиваясь заработками в изостудии и мелкими заказами.

Необходимо заметить, что те самые женщины, которые так рьяно боролись за место у творца, куда-то испарялись, оставляя по себе лишь легкие приятные воспоминания.

Так было всегда. Одна и та же схема. Один и тот же конец. После очередной неудачи, он возвращался измученный, опустошенный и обозленный к своей провинциальной жене. Она его отогревала, откармливала, излечивала, вселяя веру в его абсолютную гениальность, и он шел дальше.

Да, так было всегда! Затем, ситуация совсем ухудшилась, толи потребность в искусстве как таковом значительно уменьшилась, толи его полотна стали совсем уж несовременными, только выставлять, отказывались совсем. Поэтому, лежа утром на измятой постели в своей столичной мастерской, ему не хотелось открывать глаза и возвращаться в мир, в котором все уже случилось, все схемы созданы и пройдены не один десяток раз. Пройдет и это, – сказал когда-то философ. Пройдет и значит повториться вновь.

Он был опустошен. Случилось все! Спустя восемнадцать лет, опять выставка, опять телевидение, газетчики обещали сенсационные статьи. Он решил в последний раз испытать судьбу, продал родительский дом, в очередной раз бросил надоевшую, как ему казалось, жену и переехал в столицу. На вырученные от продажи дома деньги, снял мастерскую в коммуналке, такие еще остались на окраине, а остаток суммы пошел на оплату тех самых арендных площадей. Несколько месяцев подготовительных работ, налаживания связей, знакомство с репортерами, поиск официальных лиц способных поддержать хоть словом, хоть делом. И если на сей раз, ничего не выйдет, все! – он «ломает кисти»! То есть уходит из искусства навсегда. Но об этом думать не хотелось. Потому-что это навсегда не сулило ничего хорошего. Без искусства может и можно прожить, а вот без жилья сложновато. Конечно, оставалась еще жена, но эта мысль совсем портила ему настроение. А менять профессию, не очень то хотелось, да и моглось.

Так он лежал и размышлял, глотая приторно обжигающую слюну – остаток воспоминаний от вчерашнего банкета.

До сознания донеслись какие-то звуки из ванной комнаты, женский голос напевал популярную мелодию типа «о, майн гот…» и журчала вода.

О-о-о! – мысленно вздохнул он. Пришлось разлепить одно веко, чтобы идентифицировать певицу. Девушка уже вошла в комнату, скинула полотенце и неспешно надевала на себя видимость белья. Незнакомка была что надо! Стройная, на длинных ногах отливающая не осенним бронзовым загаром. Профессиональным взором он оценил, что фигура у девушки безупречна. Он пошевелился, вынимая из-под себя затекшую руку, и девушка обернулась. Лицо ее оказалось довольно приятным. Все оказалось не так уж плохо, одно обстоятельство его тревожило, он совсем ее не помнил. Девушка улыбнулась, демонстрируя безупречную белизну ровных зубов. Анфас был тоже на уровне, высокая шея, плавные плечи, чуть великоватые для ее стройной хрупкой фигурки выпуклости грудей, готовы были выпрыгнуть из кружевной дымки белья, подтянутый живот, и далее…

Перед ним стояло совершенство, а его тошнило. Она призывно улыбалась, а он мечтал об одном, поскорее пробраться в туалет.

Наконец девушка оделась. Вопросительно, посмотрела не него, видимо чего-то, ожидая, но, так и не дождавшись, достала из сумочки визитную карточку и положила ее на стол. Последними и собственно единственными ее словами были, – позвони мне.

Когда за ней захлопнулась дверь, он опрометью кинулся в туалет. Его долго истошно рвало.

Месяц пролетел между интервью, переговорами с покупателями, пирушками с друзьями и беспорядочными связями с женщинами.

Деньги заканчивались, но он надеялся, все же надеялся на то, что в этот раз ему улыбнется удача и старой никчемной нищенской безвестной жизни наступит конец! Ему уже поступило пару предложений на портреты. И даже один он успел создать и отдать серьезному заказчику, заплатить тот обещал позже. Обретенные друзья сулили помощь в поиске контактов. Жизнь налаживалась, одним словом!

Гром грянул, когда его не ожидали, как говориться. То есть были, конечно, сообщения по телевидению и в газетах, что грядет финансовый кризис, но казалось, что все это где-то далеко и кризис – это для структур, трясущихся за свои миллиарды, а нам-то честным творцам чего опасаться. Мы то сеем честное доброе, вечное и пару десятков тысяч за картину, это же смешно для тех, кто заказывает эту жизнь, оперируя цифрами с бесконечными нулями. Ан нет! И на этот раз не пронесло.

Приехав на встречу с тем самым серьезным заказчиком в очень серьезное заведение, он получил категорический отказ в выплате гонорара. И на него даже прикрикнули и намекнули, что тревожить серьезных людей в период кризиса, это безнравственно и даже неосторожно для жизни.

Остальные желающие увековечить свои сущности в информационном пространстве оказались просто недоступны. Их телефоны отвечали на различных языках о временности бытия, и в этом бытии клиенты отсутствовали.

Один за другим начали пропадать друзья. А за ними и те, кто призван на эту бренную планету, чтобы утешать и быть рядом в тяжкую гадину. Та самая прекрасная половина человечества, которая так скрашивала его существование на чужбине в последний месяц.

Он остался один. Выставку давно сняли. Почему-то искусство, которое способно излечивать и исцелять, вести к прозрению и открывать истину, оказывается всегда забыто, как только рушиться самая великая человеческая ценность – экономическая политика!

Он запил. Еще оставалось немного денег, и он просто их тратил на возможность своего забвения, не желая даже думать, – а что же дальше?

Так продолжалось неделю, а может и больше. Но внезапно деньги кончились, (а деньги всегда заканчиваются внезапно). Одним скверным вечером он очнулся и понял, что возможность ухода из реальности исчерпана. Пришлось шарить по карманам, выгребать вещи из шкафа, перетрясать страницы книг (деньги любят прятаться в книгах, может они мудрее людей?), – все тщетно. Он впал в исступление, плакал и катался по полу. Казалось, что его внутренности завязывают в тугой узел, а мозг жарят на раскаленной сковородке. Да… Ему необходимо было исцеление. Так он выл, пока не наступило что-то вроде забытья. Он лежал, не шевелясь, целую вечность. А когда он открыл глаза, его взору предстал грязный персидский ковер, такие раньше были у каждого уважающего себя обывателя, а за истлевшей каймой ковра, плотным мхом покрывала дощатый пол пыль. Она серебрилась в блеске смотревшей в окно луны, и уходила дальше под тень старого обшарпанного шкафа. Там под шкафом он разглядел какую-то бумажку. Подползя ближе, он протянул руку в темный проем и достал оттуда карточку. Она уже успела обрасти пыльным мхом. Он очистил ее рукавом свитера. Карточка было небесно голубого цвета и золочеными буквами на ней было написано одно слово Руах и номер телефона. Это та самая визитка, которую оставила незнакомка. Он сидел и тупо всматривался в карточку, как будто желая отыскать ответ в этом странном названии или имени, он не знал. На время он не глядел, рука сама потянулась к телефону, и он набрал номер.

После трех гудков ему ответили.

Руах

Через два часа он сидел за столом, накрытым чистой салфеткой, перед, неизвестно откуда взявшимися, серебряными приборами и маленькой хрустальной стопочкой. На столе дымился ужин. А в центре возвышалась бутылка витиеватого стекла с прозрачной жидкостью. Иностранными буквами на ней было написано Джин. Девушка, улыбалась, и казалось, что от ее улыбки по комнате прыгают солнечные зайчики.

Она одним движением откупорила бутылку, и по комнате разлился хвойный аромат. Насыпав на дно рюмочки несколько гранатовых зерен, девушка налила джин.

– А ты? – хриплым голосом спросил он.

– Я не пью, – покачав головой, в раздумье ответила девушка.

Он поднял рюмку, гранат заполыхал кровавыми слезинками. Он выпил залпом. Джин обжег горло, хвойный аромат ударил в мозг, огонь пошел по животу. Раскусив ядра граната, он ощути приятную свежесть. Как будто свежая кровь разлилась по жилам. Сознание прояснялось. Он смотрел на девушку, не зная с чего начать разговор. Как-то странно, он видит ее всего второй раз в жизни, и она его, наверное. Но она приехала по первому звонку. Приехала, чтобы излечить, исцелить его раненную душу. Да и тело, – не мешало бы.

Девушка улыбнулась и налила вторую, заботливо положив три гранатовых зернышка на дно рюмочки. Он выпил молча. Теплота уже не была столь обжигающая. Пришло время закусить. Она открыла блестящую кастрюльку, и от вареной картошечки повалил пар. Это не была та самая голландская картошка, которая похожа на клонированные абсолютно одинаковые овальные куски белого мыла. Это была настоящая белорусская бульба, впитавшая в себя ласковое белорусское солнце и силу белорусской земли, желтенькая, разваристая, немыслимо аппетитная. В овальной мисочке красовалась тихоокеанская сельдь, оплывающая пряным посолом, посыпанная черным жемчугом душистого перца. А на большом блюде лежали истомленные куски жареного мяса. Из баночки задиристо выглядывали корнишоны.

Он почувствовал зверский голод и понял, что уже не может вспомнить, когда ел в последний раз. О! как это было вкусно, еда таяла во рту. Он выпил третью! Девушка ни к чему не притронулась.

– Ты что, на диете? – с набитым ртом спросил он.

– Мне надо быть всегда в форме, – ответила девушка улыбаясь.

Она ему явно кого-то напоминала. После первой их встречи, он абсолютно не помнил ее лица. В памяти остался только удивительный загар ее тела. И теперь он всматривался в ее черты. Она не была в полном смысле слова красавицей, но в ней было что-то завораживающее. Узкое лицо, чуть великоватый с горбинкой нос, четко очерченные губы, правильной формы подбородок, ровные дуги бровей и странные миндалевидные глаза. Голубые почти бесцветные. Но завораживали даже не глаза, а взгляд. Казалось, что она смотрит не перед собой, а в глубь себя. С какой-то вековой грустью и насмешкой в то же время. На мгновение взгляд вспыхивал, когда он к ней обращался, и она возвращалась в реальность, но затем заволакивало дымкой задумчивости эти немыслимые завораживающие глаза и оставалось только сидеть и созерцать эту бесконечную почти бесцветную глубину.

Но на то наш художник и мужчина, чтобы не бездействовать бездарно в компании с такой прелестной спасительницей.

– Руах, что это за имя такое? – спросил он, откинувшись, наконец, в кресле.