Тени ушедших времен

Недолго думая, Елена достала из печи крынку с теплым молоком, смочила в нем мягкую тряпицу и протерла лицо. Кожа заблестела, ожила. Губы порозовели. Она разгладила свой лоб и брови, сняла с головы платок и распустила волосы. Они были все так же прекрасны – густые, каштановые, тяжелые. Своим старым гребнем Елена попыталась их расчесать и уплести в косу.

Потом она снова открыла сундук и с интересом перебрала свои наряды. Их было немного, но кое-что она даже ни разу не надевала. Заботливая мать сшила ей ситцевое платье в цветочек, пару сатиновых юбок с оборками и белую нарядную кофту со стоячим воротничком и маленькими голубыми пуговками.

«Ну что ж, это как раз то, что надо», – подумала Елена.

Сняв с себя старое некрасивое платье, она надела одну из новых юбок цвета перезрелой вишни и белую нарядную кофточку. И тут она вспомнила про сафьяновые ботиночки. Ах, как она их любила когда-то! Петр привез их Елене из города, когда только начал торговать. Порывшись глубоко в сундуке, она нашла их, смазала растопленным салом и, растерев до блеска старой суконкой, надела.

И тут вдруг женщина снова почувствовала себя молодой и красивой. Она закружилась по избе и выбежала во двор. Потом прошлась вдоль улицы, медленно, красиво, коса через плечо.

«Ах, как хорошо…» – подумала Елена и вернулась к себе.

Во дворе она увидела старого Михайло. Тот сидел на завалинке и, прищурившись, смотрел на нее, не узнавал. Елена звонко засмеялась и подошла поближе.

– Еленька, ты что ли? Ты куды это так нарядилась? – спросил свекор, часто моргая слезящимися глазами.

– Вот и хорошо, папаня, что не признали меня. Значит, переменилась я шибко. Ну, пойдем в дом, чего тут сидеть, свечерело уже. Елена помогла Михайло подняться и увела его в избу.

С этого дня Елену было не узнать. Она воспряла духом, расцвела, похорошела. А тут и осень подошла, начало уборочный поры. Матвей приехал к отцу, как и обещал.

***

Елена не искала встречи с Матвеем, хотя знала о его приезде. Она полагалась на судьбу и считала так: если суждено – встретятся, ну а нет, так тому и быть. А коли он сам захочет, то пусть сам и старается повстречаться. Где, как – это уж его забота.

Не из бабий гордости, да не со злым умыслом думала так Елена. Ей просто хотелось быть женщиной, и женщиной желанной. Ей не хотелось нарочитого знакомства, смотрин и сводничества.

Все получилось само собой. Елена была в поле. Стоял прохладный, пасмурный сентябрьский вечер, и слегка капал дождь. Пора было идти домой, но работы было еще много: сено переворошить, стога подровнять. Бабы уж ушли, а Елена еще прибиралась вокруг, когда услышала стук копыт. Кто-то скакал на лошади в направлении их деревни. До дороги было далековато, Елена не стала и присматриваться, все равно не увидеть, кто там скачет.

Но поравнявшись с ней, всадник вдруг остановился, спешился и стал что-то кричать Елене. Она не могла понять слов, далековато, да и ветер не в ту сторону. Решив, что все равно пора домой, она перекинула грабли через плечо и пошла через поле в сторону дороги.

– Здравствуй, девица. Не слышно было тебе, что я кричал, поди? – спросил незнакомый ей мужчина.

– Не слышно. Ветер-то не в ту сторону дует. А чего кричал-то? – спросила Елена, с интересом глядя на высокого широкоплечего молодца.

– Я хотел тебе сказать, что грозовая туча надвигается. Пока она там, за лесом, но, не ровен час, и тут уж будет. А ты в поле одна. Чего замешкалась-то? – спросил незнакомец заботливо, как ей показалось.

– Работы много, а про грозу не знала. Да и какая гроза в сентябре? Так, дождь сильный. Ну а за заботу спасибо, – ответила Елена и пошла в сторону деревни.

– Ты в деревню идешь? И я туда же. Давай, грабли понесу, – предложил он Елене.

Они шли пешком. Мужчина нес грабли и вел лошадь под уздцы. Всю дорогу они разговаривали. О чем? Елена толком бы и не объяснила. Обо всем: о жизни, о деревне, о людях, о работе.

Потом он сказал ей, что приехал к отцу и хочет пробыть с ним зиму, двор поправить, крышу починить надо к зиме. Изба хоть и новая, а крыша неважная, протекает местами.

– А как зовут-то тебя? Я – Матвей Суслов, Прокопа Суслова сын, стало быть. А ты чья? – спросил он Елену.

У нее и сердце зашлось. Все-таки судьба, значит. Встретились.

– Да Елена я, Фокея Митрофанова дочь. Слыхал, небось, – стесняясь ответила Еленька и покраснела.

«Знает он, поди, про мужа моего – убийцу и каторжника», – подумала бедная женщина и ей стало невыносимо стыдно и грустно.

– Ну и лады. Познакомились, а то проговорили всю дорогу, а имен друг друга не знаем. Ну ладно, красавица. Нам теперь в разные стороны. Увидимся еще. Ну, бывай!

Он отдал ей грабли, сел на лошадь и ускакал. Елена долго стояла на обочине и смотрела ему вслед.

– Чего это ты тут стоишь, призадумалась? – услышала она голос и обернулась.

Красиво подбоченясь, укутанная цветастой шалью рядом с ней стояла Сашка, рослая девица отменной красоты. Ее отец, Платон Емелин, имел хлебопекарню, и жили они на краю деревни в огромном доме за высоким забором.

Сашке было лет восемнадцать. Когда она росла и была еще сопливой девчушкой, никто на нее и не взглянул бы. Долговязая, нескладная, с мокрым носом и разбитыми коленками, Сашка всегда вызывала жалость. Каждый старался погладить ее по голове, сказать словечко ласковое. Уж больно невзрачная девчушка росла. И вдруг – откуда что взялось. К шестнадцати годам она превратилась в девушку, а к восемнадцати красиво оформилась, налилась, как спелый фрукт, и все диву давались, до чего хороша стала дочка у Емелиных!

Сейчас она стояла перед Еленой и взирала на нее с вызовом своими карими лучистыми глазами.

– А, это ты, Александра. Никак на прогулку собралась? А ведь дождь вот-вот пойдет. Куда это ты в такую погоду так вырядилась? – спросила ее Елена.

– Да вот, ухажера своего пропустила. Хотел он со мной на пекарню к отцу съездить, хлебушка свежего привезти. Да опоздала я маленько. Он уж и мимо проскакал, – сказала Сашка, с ехидцей глянув на Елену.

– Это Матвей-то твой ухажер? Ну хотел бы шибко, так мимо бы не проехал, подождал бы. А теперь уж не догонишь, девка, хоть бегом беги, – сказала ей Елена и пошла прочь.

А в словах своих она двойной смысл имела: «Мой будет Матвей!» – твердо решила про себя Елена.

Давно готовая к любви, истосковавшаяся в одиночестве молодая женщина была полна решимости. Она встретила человека, от которого исходило столько тепла, доброты и заботы, что она влюбилась в него без памяти с первой же встречи и поняла, что этого сильного плеча, этих улыбчивых глаз и крепких рук ей так не достает! И как бы там не увивалась за ним красивая Сашка, Елена решила добиться своего. А что, она не хуже, всегда своей красотой славилась. Ну, может, не такая холеная и не такая молодая, ну так что?

У Сашки свой интерес, у Елены – свой. И будет она добиваться своего счастья, если, конечно, между ней и Матвеем не порвется та серебряная ниточка симпатии, которая связала их сегодня во время неожиданной встречи.

***

Наступила поздняя осень. В поле почти уже нечего было делать, разве что последнюю капусту подсобрать, которую стал прихватывать легкий морозец по ночам.

Свекор у Елены захворал, с постели не вставал, душил его кашель. Елена поила его теплым молоком с медом, клала горячий песок в мешочке на грудь и спину растирала гусиным салом.

Однажды вечером мать с отцом пришли, кума проведать да на дочь поглядеть. Фокей с Михайло стали о своих болячках говорить, а Арина увела дочь в ее избенку и сказала:

– Еленька, я вот тебе телогреечку новую к зиме пошила. Ты знаешь, что Сусловы-то, Прокоп с Матвеем, посиделки у себя хотят устроить, молодежь собрать. Вот и тебя просили позвать. Ты нарядись, дочка, да и сходи. Чай, не убудет с тебя.

– А чего я пойду-то? Если ты опять про Матвея, так невеста у него есть, поди, Александра Емелина, и я ему без надобности, – грубовато ответила Елена.

– А ты почем знаешь, что невеста? А была бы ты без надобности, так не просили бы, небось, тебя на посиделки прийти, – настаивала Арина.

– Нет, не пойду я. Свекор хворает, не до посиделок мне. Переросла я уж эти забавы. А Александра, говорят, сватов поджидает. Слышала я, как бабы судачили.

– А я ее намедни всю в слезах видела, бежала она, дороги не разбирая, и плакала горючими слезами. А потом Настасья-молочница мне и сказала, что убивается, мол, Сашка за Матвеем, а он ей от ворот поворот дал. Не его поля ягода, уж больно спесива девка, да себе на уме. А Матвей хоть и ищет себе жену, да покладистую, ласковую. А хомут-то на шею, хоть и самый раскрасивый, кому ж охота надевать?

Елена вздохнула невесело и сказала:

– Ладно, матушка, посмотрим. Нужна я им буду на этих посиделках, чай знают, где меня найти. А сама я не пойду.

На том и разошлись мать с дочерью, одна с тоской и печалью в сердце, другая – с печалью и надеждой в душе.