Наследники князя Гагарина

– Хорошо, Люлька, идем, – машинально ответила похмельная дама и подумала, что ничего хорошего нет. Ни в этом баре, ни в том, что с ней происходит.

Бедная Люсьена все пытается выдать ее замуж. Так уговаривала произвести ремонт в квартире, вызвалась выступать в роли дизайнера и прораба одновременно. Теперь вот тащит в заведение, в котором собираются в основном люди средних лет с целью завести серьезное знакомство с представителями противоположного пола. Женщины при этом даже рассчитывают на брак. И что на это сказать? «Спасибо, подруга, но можешь зря не стараться. И замуж я не выйду, и обстановкой твоей насладиться толком не успею, потому что жить мне осталось всего-то ничего, какой-нибудь там год, а может, и того меньше».

Разве можно произнести такое вслух? Разве возможно передать словами, что испытала в тот жуткий миг, когда обезьянничала в сочинском пансионате у зеркала и вдруг нащупала в правой груди твердое образование размером с крупный грецкий орех? Конечно, надо было сразу же кинуться к врачу-онкологу и проверить, является ли опухоль злокачественной, а если да, то решиться на немедленную операцию. Так бы она и поступила, если бы свято верила в то, что рак излечим, и не знала, чем все это кончается. Но, увы, все этапы этого безнадежного пути уже были ею пройдены рядом с матерью, которая прошедшей весной умерла от рака груди. Рада Владимировна умерла, несмотря на то что ее изрезали вдоль и поперек, удалив вместе с грудью еще целый ряд внутренних органов. Не выжила, хотя сначала мужественно переносила все мучительные процедуры и принимала дорогостоящие лекарства, а затем, когда официальная медицина расписалась в собственном бессилии, еще долго в одиночку боролась со смертью народными средствами и околонаучными методами. Как она радовалась малейшему улучшению самочувствия, веря в то, что ей удалось переломить ситуацию, и теперь дело пойдет на поправку! Но все поблажки и отсрочки, которые она выпрашивала у судьбы, оказывались незначительными и кратковременными, а поражений случалось больше, чем побед.

Лада подошла к зеркалу и принялась расчесывать волосы массажной щеткой. Вспомнилось, как однажды зашла в гости мамина знакомая:

– Ой, Радочка, как здорово ты похудела, а мне все никак не удается! Прекрасно выглядишь. И волосы такие густые и блестящие. Каким шампунем ты пользуешься?

Мать только улыбнулась в ответ – она совершенно облысела после химиотерапии и носила парик.

Нет, Лада не хотела сражаться с неизбежностью, лежать под капельницей и лелеять зряшные надежды. Тем более, начитавшись специальной литературы, успела усвоить: рак груди у молодых женщин приводит к летальному исходу чаще, чем у пожилых. Молодые и умирают быстрее, причем вне зависимости от срока, на котором выявлено заболевание. Так что лучше уж прожить, как последний, сегодняшний день, чем непрестанно бороться за завтрашний, который может и не наступить. Правда, собравшаяся умирать женщина толком не знала, как распорядиться своим «последним» днем.

Сначала она настолько испугалась, что помчалась сломя голову куда глаза глядят, пытаясь убежать от себя собой. Ушла из «Крутой горки» на целые сутки, в течение которых делала все то, чего раньше боялась, не хотела или просто не позволяла себе: пила в одиночку, каталась на аттракционах, тратила деньги без счета, купалась в ночном море, встречала на берегу рассвет… А потом пришло мрачное отрезвление и понимание неизбежности, и тогда захлестнули отчаяние и обида: за что?

Иногда Лада отчаянно восклицала вслух: «За что, за что?» – жалея маму, себя и оплакивая все то, что не свершилось и в жизни Рады, и в ее собственной, уже клонящейся к закату. Чем они так прогневали Бога, что умирать приходится во цвете лет? Или преждевременный переход в мир иной, наоборот, награда, а глупые смертные боятся пересечь черту, за которой как раз и начинается настоящая жизнь? Она не знала за собой грехов, достойных смертельной кары. Может, дело кроется в прошлом матери? Какая-то черная страница в ее биографии точно была. По крайней мере, Ладе иногда вспоминался эпизод, когда дед Владимир истошно кричал на неё, шестилетнюю девочку, не желавшую признаваться, кто подбил ей глаз:

– Молчишь? Давай, продолжай скрытничать! Своим молчанием ты множишь преступления! Ты такая же упрямая дура, как и твоя мать. Это она своим упрямством загубила десяток молодых жизней! Сначала позволила растоптать свою юность, а потом – и других ни в чем не повинных девчонок!

В детстве Лада общалась с матерью только один месяц в году, и потому образ Рады выкристаллизовался в сознании ребенка совершенно идеальным. Мама жила в Москве и казалась самой красивой и умной, а еще – печальной и загадочной. И она уж точно никогда не смогла бы сделать ничего плохого. От обиды за мать девочка разревелась:

– Это неправда! Мама не могла так поступить! Она никого не топтала, никого не губила! Ты злой, злой!

На крик прибежала бабушка Тоня и вступилась за внучку, но непонятные слова деда отчетливо врезались в детскую память, как стишки из «Мурзилки», и до сих пор еще она иногда гадала, что же такое имел в виду дед. Теперь-то она понимала, что он ничего не говорил просто так и никого не обвинял безосновательно.

С матерью разговоров на эту тему Лада не заводила. Только однажды решилась вдруг выяснить тайну своего рождения, спросила: «Может, ты хоть теперь поведаешь, от кого меня родила» – и тут же пожалела об этом. Рада взвилась:

– «Хоть теперь»? Когда теперь, когда я умираю? Не бойся, я не умру! По крайней мере, это произойдет не так быстро, как тебе хотелось бы.

И дочери пришлось успокаивать мать, извиняться и уверять, что она совсем не то имела в виду. Тема осталась закрытой. Как оказалось, теперь уже навечно.

К «Перекрестку» Миленина подъехала на такси, и все равно опоздала. Принаряженная Люсьена, с явным избытком косметики на узком лице, уже ждала ее за столиком, потягивая через полосатую соломинку спиртной коктейль. Лада заказала себе такой же, быстро осушила стакан и снова подозвала официантку.

– Двести граммов водки и лимон!

– Ты же раньше не пила водку, – удивилась Люсьена.

– Надо же когда-то начинать, – беспечно отозвалась Лада, оглядываясь по сторонам.

– Ты хоть расскажи, как отдохнула, – поинтересовалась Люсьена. – Мужика там себе на курорте не нашла?

– Нашла. Да ещё какого!

– Ну, и?

– А не сложилось!.. Знать, не судьба. Слушай, а денег после ремонта не осталось?

– Остались. Я же тебе говорила: в гардеробе, на верхней полке, в коробочке из-под чая лежат.

– Ты говорила? Я не помню. Надо мне телевизор купить, столик туалетный, белья нового…

– Купи, конечно, – бизнес-вумен, слегка прищурившись от начавшего распространяться по залу сигаретного дыма, озабоченно следила за действиями подруги, которая за какие-то десять минут наливала себе уже третью рюмку. – Да ты сегодня явно решила набраться. Что-нибудь случилось?

– Все ерунда. Суета сует и всяческая суета. Пошли, потанцуем, – и Лада, схватив подругу за руку, потянула ее в сторону эстрады.

– Подожди, рано еще, я не созрела, – отбивалась Люсьена. – Постой, чудачка, да у тебя же этикетка на спине висит!..

Разбудил Ладу телефонный звонок.

– Ну, как ты там, отошла? – раздался в трубке насмешливый голос дизайнера-оформителя.

– От чего?.. А, я вчера немного перебрала. Много танцевала и, кажется, с кем-то целовалась…

– Не с кем-то, а со всеми подряд!

– Разве?

– Ты что, вообще ничего не помнишь? Я тебя насилу оторвала от двух мужиков, которых ты обнимала и целовала обоих разом и требовала, чтобы тебя носили на руках! Еле в такси тебя упаковала, а потом тащила до самой двери!

– Серьезно, что ли? – удивилась Лада. Она совершенно не помнила, как попала вчера (или уже сегодня?) в свою квартиру. Впрочем, и не хотела ничего помнить – ей было все равно.

2 октября 2003 года, Москва

Миленина сидела на каменной ступеньке перед входом в «Перекресток» и мучительно раздумывала, что бы ей такое предпринять. Она отчаянно замерзла и слегка протрезвела, но ни одной умной мысли в голову все же не приходило. Полчаса назад ее выгнали из кафе, отказавшись выдать верхнюю одежду. А все тот мерзкий портье, или как он там называется, который невзлюбил ее с самых первых посещений, а в последние два раза просто в открытую издевался.

Три дня назад она пришла сюда с мужчиной, которого просто-напросто «сняла» по дороге. Подошла к одиноко курящему у выхода из метро симпатичному на вид, прилично одетому парню и спросила:

– Кого-нибудь ждем?

– Что? – удивился он внезапному вопросу. – Нет, не жду.

– Тогда пойдем в кафе посидим! В «Перекресток». Тут рядышком.

– Пойдем, посидим, – после некоторого раздумья согласился молодой человек, предварительно окинув ее любопытным взглядом.

– Я – Лада, – представилась она.

Парень тоже назвал свое имя, но она его уже забыла. Не помнила и причины, по которой, изрядно набравшись, она с ним разругалась. Перед глазами стояло только, как она униженно выпрашивала свое демисезонное пальто, а наглый портье по ту сторону гардеробной стойки, премерзко улыбаясь, упорно требовал номерок. Пластиковый жетончик остался в кармане брюк у незнакомца, которого она послала куда подальше – а тот и пошел. Но сначала она этого не поняла, и все шарила по своим карманам, а потом даже вытряхивала на кресло в фойе содержимое сумочки.

– Ну нет у меня номерка и что мне теперь делать?

– Это ваши проблемы, – хамовато отвечал гардеробщик. Для нее он тоже был безымянным, как и многие другие «знакомые на вечер».

– Вы же прекрасно помните мое пальто, вон оно, черное. Я часто к вам прихожу… Я же не прошу у вас чужого «песца». Ну, пожалуйста, – униженно умоляла Лада.

Но лопоухий собеседник был неумолим:

– Когда разберут всю одежду, последнее, что останется – ваше.