Переиграю шторм

– Мамочка, мы уже устроились! Всё классно! Вся бытовушка работает: стиралка, холодильник, телек, микроволновка, – тараторила Варька. – Да, запиши номер домашнего телефона…

– Варенька, вы поужинали?

– Да, мамочка. Но ты столько нам всего положила, что мы и за два дня не съедим.

– Варенька, ты свои вещи на завтра приготовь с вечера.

– Хорошо…

– И позавтракай, как следует!

– Хорошо…

– Мы с папой завтра вечером заедем.

– Ой, мамочка, у нас гости будут.

– Уже?

– Ну, да. Ко мне придут девчонки из нашего класса начало студенческой жизни отмечать.

– Смотри, чтоб тебя опять чем-нибудь не напоили.

– Да ну!

– Будь умницей. Целую, солнышко!

– Целую, мамочка!

Утомлённый домашней работой Лев возлежал на диване с пультом от телевизора. Он только что посмотрел детектив и теперь, видимо, искал следующий.

– Ужинать будешь? – спросила Татьяна.

– Угу, – ответил муж и добавил: – Только давай здесь.

– Как хочешь. – Она выкатила передвижной столик и поставила его у дивана.

– Почему ты целый день не ешь? – Лев заметил, что стол опять накрыт только для него. – Ты меня игнорируешь или объявила голодовку?

– Ни то, ни другое. У меня свой режим.

– Ну-ну… – Лев открыл бар, плеснул в бокал виски. – Будешь? – Он поднял бокал.

– Нет.

– Побудь со мной.

Она села в кресло и выжидательно посмотрела на Льва. Её поражало, как он может так браво, даже высокомерно держаться. Он не испытывает ни раскаяния, ни неловкости. Чувствует себя хозяином положения! Вот и сейчас: сидит безучастно эдакий сам себе на уме. Будто бы и не просил только что её, Татьяну, посидеть с ним.

– «Он в черепе сотней губерний ворочал, людей носил миллиардов до полутора, он взвешивал мир в течение ночи…» – продекламировала Татьяна из Маяковского после затянувшейся паузы и затем насмешливо спросила:

– Эй, Варламов, похоже, ты и впрямь задумался о судьбах мира?

– И ты не далека от истины, – оживился Лев. – Мы и в самом деле живем как-то не так. Надо жить по-другому – в кайф, в удовольствие! Хочется любить – люби! Хочется веселиться – развлекайся! Нужен драйв – получай его! Ты понимаешь, о чем я?

– Конечно! – Татьяна тоже изобразила воодушевление. – Это примерно, как ты – нынешним летом. Да?

– Отчасти – да! – Лев ничуть не смутился.

– Ну, ты-то мог себе это позволить. А у меня кое-какие проблемы случились в семье. К сожалению, надо было справляться с ними, – развела руками жена и, доверчиво глядя на мужа, неожиданно спросила: – А ты колоться не пробовал?

– То есть?.. – не понял он.

– Ну, наркотики употреблять. Говорят, такой кайф!

– Хм! – задумался Лев. – Это уж, конечно, слишком.

– Почему? Кому-то – слишком, а кому-то в самый раз. Может, понравилось бы! – продолжала наступать она.

– Вот знаешь, – Лев проникновенно посмотрел на жену, – я танцевал всю ночь напролет, до самого утра! Практически, через день.

– В кабаке, что ли?

– Да. Я в жизни своей столько не плясал. И в этом тоже был кураж, драйв!

– Ах, Лев, – вздохнула Татьяна. – Я думала, ты летал, как орёл, а ты скакал, как стрекозёл. – Она встала и, направляясь к двери, добавила: – Что ж, коль лето красное ты проплясал, так теперь иди и пой! – И вышла из комнаты, хлопнув дверью.

5

Впервые за последние почти два десятка лет в семье Варламовых осень начиналась не с букетов для школьных учителей, не с ученических хлопот и фотографий на память, а с одиночества вдвоём. Стас, чмокнув маму, умчался в университет. Татьяна, помня о своём обещании «подстраховать» дочь, позвонила ей и поняла, что у Варьки сейчас полный цейтнот.

– Ой, мамочка, некогда – некогда! Всё, пока. Целую.

Лев безмятежно спал. Трогательно беззащитный и невинный, он подпирал щёку ладошкой, а лицо его выражало умиротворение и покой.

Таня, сидя на пуфике, разглядывала этого грешного ангелочка и не ощущала в себе ни злобы, ни обиды, а только грусть. Но грусть глубокую, острую, как нож, не вынутый из раны. И вдруг – такое же острое, внезапно нахлынувшее чувство одиночества, незнакомое, пугающее.

Лев открыл глаза:

– Гипнотизируешь?

– Нет. Замышляю убийство.

– Э-э! Ты так не шути!

– А почему ты решил, что я шучу?

Лев всунул ноги в тапочки и, нахмурившись, сказал: