Одно солнце на всех

Одно солнце на всех
Лариса Порхун

Любовь и ненависть, предательство и верность, счастье и горе, а также огромное количество других чувств, их нюансов и оттенков переполняют героев данного сборника, состоящего из двадцати четырёх коротких и не очень рассказов. Вместе с ними можно смеяться и плакать, им можно переживать и сочувствовать, но скучать или остаться равнодушным не получится.

Лариса Порхун

Одно солнце на всех

На все четыре стороны…

– Я не хочу их видеть! – даже не сказал, прорычал в телефон он, и бросил трубку. И долго ещё потом не мог успокоиться, хотя и прекрасно понимал, что сестра, с которой он только что разговаривал, здесь совершенно не причём. Но ничего с собой поделать не мог. Он всегда приходил в такое состояние, когда речь шла об их родителях, которые к их обоюдному ужасу, снова затевали что-то сообща.

К тому же, отец звонил несколько дней назад и тоже притворно-таинственным голосом предлагал встретиться «всем вместе, как в старые добрые времена».

Ха-ха-ха! Эти старые добрые времена ему прекрасно известны. Точно так же, как и его сестре-двойняшке Дине. Хотя они оба, он уверен, дорого бы заплатили за то, чтобы всё это забыть.

Всё дело в том, что вплоть до двенадцатилетнего возраста, родители изводили себя и своих детей постоянными скандалами и бесконечными разборками.

Они страшно ругались, изменяли, поливали друг друга грязью, шумно, до поздней ночи выясняли отношения и устраивали из собственной жизни и жизни своих детей, – настоящий ад.

То к матери почти в открытую приходили «друзья» и «коллеги» исключительно мужского пола, то к отцу звонили и просили позвать его к телефону какие-то женщины. Однажды прямо к ним домой заявилась девушка с маленьким ребёнком и громко, на радость соседям, потребовала у отца оставить семью, а у матери дать ему свободу.

После такого, как правило, начинались разборки. Долго и шумно. С криками, слезами, взаимными обвинениями, непременным рукоприкладством, страшными оскорблениями и ужасными проклятиями, от которых у него лично до сих пор мороз по коже.

Затем родители постепенно успокаивались, весьма оживлённо мирились, а затем выходили из спальни пристыженные, умиротворённые и почти счастливые… Чтобы через несколько дней всё началось сначала. Если кто-то вдруг подумает, что хотя бы в эти несколько дней в доме воцарялись мир и тишина, он сильно ошибётся. Всё было совсем не так. Нет… Папе и маме необходимо было закрепить достигнутое таким трудом хроменькое взаимопонимание и отпраздновать шаткое перемирие. Что они с превеликим удовольствием регулярно и делали, организовывая разномасштабные вечеринки.

Причём для них не имело значения, закатить пирушку человек на двадцать или, если финансовое положение семьи плакало горючими слезами, только для них двоих. Эмоциональный взрыв и накал страстей присутствовали в любом случае. На таких мероприятиях, сразу после них или даже на этапе подготовки, чаще всего и происходили новые скандалы и разбор полётов. Потому что кто-то из предков начинал ревновать, предъявлять претензии или перебрав со спиртным, вспоминал прошлые обиды и тогда всё начиналось по новой…

После одного из таких разудалых гулянок, когда папаша с искажённым злобой и ненавистью лицом, начал душить мать прямо посреди валяющихся на полу бутылок, разбитой посуды и остатков еды, его сестра – двенадцатилетняя Динка, рывком распахнула окно и ступила босой ногой на карниз девятого этажа. Он и сейчас помнит её заполошный крик, многоэтажным эхом прокатившийся в предрассветном, холодном воздухе:

– Отпусти её или я прыгну… Ненавижу вас! Господи, как же я ненавижу вас!

Он хорошо помнит, как у него перехватило дыхание, и он был уверен, что сейчас задохнётся. Он хотел позвать сестру, но не смог даже разлепить губ. И молчал почти месяц после этого случая. Тогда это случилось впервые. Но осталось с ним на всю жизнь. В особенно сложные периоды, в случае нервного перенапряжения у него как будто останавливается дыхание, и он теряет речь.

Для его сестры этот опыт жизни с родителями тоже не прошёл бесследно. Она может быть им «благодарна» за то, что к своим двадцати семи годам так и не смогла построить нормальных отношений ни с одним мужчиной. Потому что уверена, что ей непременно изменят или предадут.

После того её демарша, когда она, тоненькая, с горящими от какой-то внутренней решимости глазами, в развевающейся сорочке стояла на карнизе девятого этажа, они выдвинули родителям ультиматум – либо те разводятся, либо они обращаются в опеку с требованием лишить отца с матерью родительских прав. Говорила Дина за них двоих. Он лишь молча присутствовал и крепко держал сестрёнку за руку.

– Вас лишат, не сомневайтесь! – громко озвучила Дина их обоюдное требование, – Все соседи, все родственники подтвердят, что вы за родители такие… Особенно, если мы приложим выписку из Денискиной карты, что онемел он в результате сильнейшего нервного потрясения, спровоцированного вашими попойками, драками и скотским поведением в целом…

Это возымело действие. Динка говорила горячо, убедительно, не зря впоследствии стала юристом по семейному праву. Родители несколько поутихли и вскоре развелись.

И вот теперь, спустя пятнадцать лет, поступает это идиотское приглашение на семейный ужин в ресторан. Дина говорит о том, что нужно пойти. И встретиться, наконец, всем вместе. Особенно в свете предстоящих событий. Он был категорически против, хоть и признавал в глубине души справедливость её слов.

Но что-то недоброе, тёмное и желчное не давало набрать номер сестры и сказать, что он согласен. То, что когда-то в детстве не давало ему уснуть, когда он и под толстым стёганым одеялом слышал грохот музыки или очередную матерную очередь из комнаты родителей. То, что заставляло замедлять шаг, подходя к дому, задирать голову и прислушиваться к долетающим из окон звукам. То, что со всей силы ударило его однажды под дых, заперло дыхание и отобрало речь, когда он увидел свою сестру в белой сорочке на карнизе девятого этажа, которая кричала родителям о своей ненависти…

Он знал, что Динка, единственный близкий человек, здесь совсем не причём… Не стоило орать на неё и швырять трубку… Но…

Дело в том, что невыносимы родители были только в своём разрушительно-увеселительном тандеме. Поодиночке мириться с их присутствием было вполне по силам.

Когда после развода они с сестрой остались с матерью, он даже не может вспомнить ни одного мало-мальски запоминающегося потрясения. А если они приезжали к отцу, который женился чуть ли не на следующий день после развода, всё было тоже вполне пристойно. Не просто терпимо, а мило и славно, даже до приторности. Он подозревал, что мать с отцом и здесь соревнуются друг с другом, кто окажется родителем года на этот раз.

Он взял в руки телефон, чтобы позвонить сестре. Напрасно он её обидел. Вот уж кому доставлять неприятности ему хотелось бы меньше всего. Рука безвольно повисла. Что за чёрт,– думал он… Ну неужели сестра не понимает к чему весь этот китайский цирк. Опять какие-нибудь дурацкие, нереальные планы, которые умница Динка называет прожектами. Что-нибудь неосуществимо грандиозное, многозатратное и настолько же абсурдное.

И самое главное, что они вынесли из своего детства: их родителям нельзя находиться рядом друг с другом. И боже их упаси вступать в какое-либо взаимодействие! Ни под каким видом и никогда! А может, они знают об отъезде и хотят собраться семьёй? Нет, нет… Будь это так, Дина ему обязательно бы сказала.

Он вздрогнул, когда вдруг в его руке завибрировал телефон и секундой позже раздался звонок… Он не смог сдержать улыбки: Динка, сестрёнка… Вот что значит родная кровь… У них и направленность мысли, и чувственная сфера, и побудительная сила мотива взаимосвязаны и идентичны.

… В маленьком, второсортном ресторанчике, который по всем параметрам как бы ни старался, никак не мог перешагнуть планку провинциального кафе, играла бравурная музычка и сильно пахло жареной рыбой. Они сидели за прямоугольным столиком напротив друг друга: папа, мама и их двадцатисемилетние сын и дочь. Все молчали и натужно улыбались друг другу.

Лично он терпеть не мог этих театральных пауз. Он покосился на Дину. Она тянула коктейль через соломинку и сосредоточенно изучала геометрический рисунок на скатерти. Он почувствовал, что начал заводиться.

Денис наперечёт знал все эти штучки. Сейчас родители будут сидеть тужиться, загадочно улыбаться и перемигиваться друг с другом, как парочка влюблённых девятиклассников из коррекционного класса, а потом, стоит заговорить одному, второй тут же начнёт перебивать, спорить и доказывать что-то своё, а там и до скандала рукой подать… А ведь им обоим, он быстро прикинул в уме, уже скоро по пятьдесят… И как их самих не тошнит от всего этого? Он показательно и протяжно вздохнул, давая понять, что пора бы и приступить к сути. Отец откашлялся, сделал большой глоток вина из бокала и заговорил, без конца поглядывая на мать:

– В общем, это, – хрипло начал он, – мы с матерью решили…

– Ну что ты мямлишь, ей-богу, – зарумянилась мать, – мы, дети, решили снова пожениться…

– Ты прямо, как обухом, – покачал головой отец и допил вино в два длинных глотка.

Дина закашлялась и потянулась за салфеткой. Её брат сначала застыл на месте, а затем стал беззвучно смеяться, вздрагивая плечами и вопросительно глядя на родителей.

– Серьёзно?! – сумел сквозь душивший его смех выдавить он.

– Ну а чё, – нахмурив брови, отозвался отец, – мы уж, как говорится, покуролесили достаточно, нагулялись оба точно… Он с неудовольствием посмотрел сначала на сына, заходящегося в безмолвном, и от этого особенно обидном хохоте, а затем на всё ещё странно покашливающую дочь. Что-то шло не совсем так, как он себе представлял, а что именно сказать было трудно. Но не запретишь же собственным детям кашлять или смеяться, тем более что они сами так настаивали на встрече.

– Ничего не хотите сказать? – хмуро поинтересовалась мать через пару напряжённых минут.

Он переглянулся с Диной, заметил её смеющийся взгляд, тут же успокоился и глубоко выдохнул:

– У нас тоже есть для вас новость, – произнёс он, – через месяц мы уезжаем в Канаду… Моя компания открывает в Торонто филиал и я, как торговый представитель, беру Дину в качестве юрисконсульта.

Больше он ничего не сказал. Хотя очень хотел. Например, добавить: «А вы, придурки, можете валить на все четыре стороны и делать со своей жизнью всё, что вам угодно… Но только уже без нас…»

Он посмотрел на сестру и понял, что она думает то же самое. Его это ничуть не удивило. Так было всегда. И, пожалуй, только это и имело сейчас значение. Это было то, что не просто помогало жить. Это было то, что помогло им выжить…

Никто больше не нужен

Он готовился к смерти жены загодя. Целенаправленно и обстоятельно. Сомнений в том, что умрёт она гораздо раньше, чем он, у Никиты Львовича Волкова не было совершенно. Во-первых, это было довольно очевидно. Его Варвара Петровна крепким здоровьем и в молодости-то не слишком отличалась. Во-вторых, Никита Львович, кандидат наук и доцент кафедры прикладной экологии биологического факультета, что ни говори, а кое-что понимал в хрупкой природе живого организма. А в-третьих, он слишком долго и упорно шёл к этому, чтобы вот так вот вдруг, когда слишком много поставлено на карту, взять и сойти с дистанции перед самым финишем.

Ему даже было точно известно, когда именно начался этот отсчёт времени. А с тех самых пор, как сначала на целый год слегла, а затем и тихо убралась тёща, жена, очень на неё похожая, по его взвешенному и авторитетному разумению, которое базировалось на основательном, психофизиологическом и биогенетическом фундаменте, просто не могла не пойти этим же путём. Это было у неё, что называется, на роду написано. А по-другому просто и быть не может, считал Никита Львович. Ведь должна же быть хоть какая-то, пусть самая элементарная справедливость.

Он был уверен, что заслужил это. Даже с небольшим уточнением: хотя бы это. И то сказать, больше двадцати лет он всё ещё остаётся практически идеальным семьянином. Он был терпеливым, воспитанным зятем. Он – внимательный муж и заботливый отец. Его родные ни в чём никогда не нуждались. То, что жена работает, так это её личное дело. Никита Львович, по крайней мере, никогда её к этому не принуждал. Он всегда был центром притяжения семьи, её реальной, движущей силой, её вдохновляющим смыслом и обаятельным рычагом.

Так уж получилось, что супруга его, женщина, безусловно, заслуживающая уважения, представляла собой довольно мелкую и, говоря откровенно, маловыразительную личность. Что ж поделать, так случается. Но он никогда не ставил ей это в вину. Каждому, как говорится, своё. Кому летать, а кому, извините, и ползать.

Кроме того, у него была уже несколько лет отдушина на стороне. Такой, скажем, глоток свежего воздуха. Некая Лилечка. Полненькая в нужных местах, аппетитная блондиночка с ямочками на щеках, очень нежная и женственная, из тех, что всегда нравятся мужчинам. Он добился её перевода из каких-то университетских, библиотечных недр в лабораторию, расположенную у них на биофаке и даже выбил ей место в аспирантуре.

В его глазах Лилечка воплощала идеал женщины. Мягкая, чуткая, улыбчивая, с тёплыми, пухлыми губками, томным взглядом голубых глаз и соблазнительными формами она, к тому же, являлась полной противоположностью законной супруги.