Вкус жизни

– И все же, наверное, Яков Борисович теперь жалеет, что уехал в Штаты. Какой талантливый был! Слава говорил, что фундаментальной наукой все-таки лучше всего заниматься в России. Он у меня убежденный противник всякого рода «фокусов». Искренне не понимал Якова Борисовича. Почему столько несчастий всегда сваливалось на нашего любимого педагога? Может, он все время пытался прожить не ту жизнь, которая ему предназначалась, и она его за это наказывала? Я в последнее время все чаще задумываюсь о том, что каждый из нас пришел в этот мир с каким-то заранее обусловленным предназначением. Некоторые люди, одаренные особым обостренным внутренним зрением и слухом, способны предчувствовать, угадывать свое будущее, а другие постоянно сворачивают с намеченного им пути.

«Она права. Я хоть и в малых дозах, но тоже обладаю этим качеством. Однако, к сожалению, редко доверяю своим ощущениям по причине впитанного с детства жесткого отрицания нашим обществом существования этих явлений. А теперь вот в другую сторону все качнулись: пришла мода на экстрасенсов и гадалок», – подумала Рита.

«Не слишком ли увлекается Кира всякого рода необоснованными теориями? Это при ее-то безоблачной жизни», – удивилась Лена и задумалась, перебирая в памяти, просмотренные на эту тему телепередачи.

– …Петр депешу прислал: завтра приедет! Лена, помнишь его? Примечательная история. Во исполнение родительской мечты поступил в университет. Они исходили из того, что физик – истинно мужская профессия, имеющая многогранное применение, и что найти себя в ней сможет каждый. А Петр оказался гуманитарием. Он долго мучился, плутая в лабиринтах высокой теоретической науки, и вдруг понял – не его дорога. Оставил наш факультет, и без «высочайшего» спросу стал журналистом.

Ты бы видела его счастливые глаза! А если бы не послушал себя? История не терпит сослагательного наклонения, но в результате мы могли бы получить несчастливца и неудачника. Не знаю, что потеряла физика, но журналистика, я думаю, очень даже выиграла. Петя до сих пор прекрасно трудится, приспосабливая свои знания и опыт к требованиям сначала социалистической, а теперь и капиталистической действительности. – Это Лиля потревожила и распугала отвлеченные мысли Лены.

«Здесь не место выпячивать грудь и хвалиться своими заслугами. Здесь хорошо говорят о других», – с удовлетворением отметила про себя Лена.

– …Виктор, выйдя на пенсию, художником стал. В Москве выставлялся. А Светлана! Внешне не примечательная и в общении ничего особенного собой не представляла. И вдруг – талант! Ей назначено судьбой быть поэтом, а она ради надежного куска хлеба подалась в технари. Что поделаешь, положение у нее тогда такое было, только на себя надеяться приходилось. Ничего не могу сказать плохого об ее инженерном прошлом. Умная, трудолюбивая, с огоньком работала, с инициативой. Мужчинам, случалось, фору давала, за что и зажимали ее, придавливали, чтобы не высовывалась. Но сколько бы она ни уходила в сторону от предначертанной ей линии жизни, все же вернулась на нужную её душе стезю.

Уже будучи на пенсии, прислушалась к своему внутреннему голосу и выполнила свое предназначение, издав за короткий срок несколько, с моей точки зрения, очень даже неплохих, зрелых сборников стихов, стала членом Союза писателей. Она состоялась не только как хороший человек, прекрасная мать, достойный инженер, но и как оригинальный, своеобразный поэт. Успела выплеснуть свои талантливые строки, не сгубила их втуне. Поначалу в ее родном городе к ней, как к поэту, никто серьезно не отнесся. Признали, когда начала печататься в Москве, когда премии посыпались как из рога изобилия.

– Признали? Насколько я знаю, у себя она так ничего и не получила, – неодобрительно уточнила Инна. – Светлана раньше не печаталась, потому что биография родителей ее мужа была для нее губительна; она вынуждена была добросовестно отсиживаться в честных инженерах. Вы не в курсе? – удивилась Инна, довольная своей осведомленностью и тем, что смогла хоть чем-то поразить сокурсниц, а значит, выделиться.

«Всякое тайное знание дает ощущение избранности», – сказал Инне когда-то один из ее поклонников, когда узнал, что она работает в номерном институте, «в ящике», как принято было говорить в семидесятых. Ей запомнилась эта фраза, потому что радовала, повышала самооценку», – вспомнила Лена, увидев просиявшее лицо своей подруги.

И вдруг, будто осененная, Инна выдохнула:

– Только что-то не очень мне верится в предначертания. Как же тогда понять гибель человека в расцвете сил, онкологию у ребенка? Неужели свыше подобное заранее планируется? Это же безнравственно, невозможно жестоко. Дикость какая-то. Что-то здесь не то. Мы перекладываем на Высшую силу ответственность за свои ошибки?

Вслед за неожиданными словами Инны последовала растерянная тишина. Инна права, но никто не был готов озвучивать эту трудную тему. Сердца требовали излагать ее с болью, а они собрались здесь порадоваться друг за друга. Обошлись без обсуждений. Кира торопливо сменила направление разговора: стала хвалиться недавним рождением внучки.

Костя

– …Ирина, которая Леонидовна? Они с детства дружили. Он всегда был рядом. Их сердца будто слились в одно… Прихожу как-то к ней на работу. В ее компьютере его портрет во весь экран. «Его уже два года нет… – Говорит так, будто несчастье случилось только вчера. У меня мороз по коже. – Тридцать семь лет вместе… И вдруг рак. Даю ему кислородную подушку, слышу: «Ты не представляешь, какое счастье – дышать». Это его последние слова. С ними и ушел в мир иной». И словно окостенела…

Я тоже в ступоре. Она не могла говорить, ей трудно было дышать. Лицо сделалось малиново-красным. Она сжала виски ладонями и отвернулась к стене. Я уже пожалела, что, проявив любопытство, всколыхнула самое больное…

Она ни разу не сказала «был». Она не хотела говорить «был». Он всегда с ней…

– …А вот небезызвестный, в высшей степени замечательный Костя Литовский! Помню, пришел на первую лекцию не студент, а солнечное сияние! Что-то в его облике было есенинское. Такой светлый, лучистый. Учился, глядя в небо, не замечая земли. Бриллиант искренности и чистоты. В нем было столько жизни, столько любви к Миру! У него тут такой мечтательный вид, – радостно воскликнула Лена, внимательно перебиравшая фотографии их юности, обещавшей каждому немало счастливых минут.

«Ленка обычно не склонна обнажать свои чувства, а тут разошлась, из берегов вышла. Не созвучно это с ее характером, – удивилась Инна. – Вот что значит долго не общаться с друзьями».

– Вынуждена тебя огорчить: отмечтался Костик десять лет назад, да будет ему земля пухом. Пришел час, положивший конец его земным невзгодам. Достойные уходят слишком рано. Но нам не дано изменять порядок, установленный Всевышним, и вмешиваться в волю проведения. В юности мы считаем, что в человеческом существовании нет ничего заведомо заданного, предопределенного, а с возрастом начинаем сомневаться в полной свободе выбора. Что-то подталкивает нас… – вздохнула Кира. – Я до сих пор не могу побороть саднящее чувство утраты. С мучительным сожалением думаю, как несправедливо мало было отмерено счастья нашему Костику. Ты права: золотой души, исполненной полета, был юноша, умница, каких мало, наполненный каким-то неземным очарованием. Чистый сердцем. Отличался вдумчивым и в то же время оптимистическим взглядом на окружающих, умел восхищаться другими, язык его не знал лукавства. Годы житейских испытаний не влили в его сердце ни капли зла или желчи… только чуть-чуть горечи. С его солнечным восприятием жизни ему, казалось бы, еще полному сил, не нашлось места среди нас, грешных. Он унес с собой целый мир…

Он обогащал нас уже одним фактом существования рядом с нами. К людям относился с интересом, с любовью. Крепко стоял на ногах, всегда был готов к мужским поступкам. Не грузил окружающих своими проблемами. Мол, зачем трезвонить. Действовал только на свой страх и риск. Ему бы еще жить и жить. Сердце не выдержало. Смерть никому не делает исключения. Святые долго не живут. Сколько лет его знала, ни разу не усомнилась в первом о нем впечатлении.

– Он казался мне таким уверенным, – сказала Лена.

– Быть и казаться – не одно и тоже. Тебе ли этого не знать, – заметила Лера.

– Каждый год смерть неумолимо забирает наших лучших друзей. На каждой встрече приходится подсчитывать потери нашего неуклонно редеющего племени. Воспоминания приоткрывают бездонность наших утрат. Каких прекрасных ребят мы теряем, мир их праху, – снова горестно вздохнула Кира. – У Костика был талант вознесения взаимоотношений между людьми на небывалую высоту. Такие вот мальчишки были на нашем курсе… Все уже круг друзей.

– «Талант – единственная новость, которая всегда нова», – непонятно зачем с преувеличенными, ничем не мотивированными эмоциями продекламировала Инна строчку из стихотворения Пастернака. – «Понятие таланта – это единственная подлинность, которая не меняется из века в век», – глубокомысленно повторила она чьи-то слова. Наверное, она относила их к Косте.

– Подчас мы доподлинно узнаём человека, лишь расставшись с ним. Надо бережно относиться хотя бы к памяти человека, раз при жизни не получалось. Зачем дан человеку талант, если путь ему закрыт? Умение разбираться в людях часто не совпадает с умением строить синхрофазотроны. Говоря научным языком, не коррелирует это умение с талантом в какой-то узкой области науки. Человеческие отношения – самая сложная наука в мире. Интуитивно я чувствовала его проблемы, и мои ощущения печально оправдались в большей степени, чем я могла предположить. Вот и думай: разве за нами выбор дорог? Судьба Кости – лишнее подтверждение моей правоты, – опять вздохнула Кира.

Кем был закрыт путь Костика в науку, она не договорила. «Похоже, и для нее это вопрос вопросов», – поняла Лена, но заостряться на этом не стала, а просто приготовилась выслушать все, что расскажет Кира о Косте.

– Мне казалось, что в нем все время шел какой-то внутренний процесс борьбы с самим собой. Видно, трудно доставалась ему эта внешне обманчивая легкость, устойчивость и доброжелательность. Слишком трагично относился он к обыденным жизненным передрягам. Да еще с его-то самоиронией до самоистязания… Но какое обаяние отваги!.. Всё через сердце пропускал, но таил этот факт от всех. А жизненный ресурс каждого из нас не бесконечен. Надорвался. Не вынес, перешел в новую реальность. Но во всех нас, его друзьях, остался его добрый свет.

На наши посиделки «между вином и чаем» к Вале не приходил. Все некогда было. Вовлеченный в водоворот сложностей жизни, не мог позволить себе расслабиться. А как-то открываю дверь, – это как раз в канун Нового года было, – и можете себе представить! – стоит Костик. Явился-таки! Вы бы его видели: он был так счастлив, что выбрался к друзьям. Его глаза светились чистым мальчишеским восторгом. «Наконец-то, – говорил, – я воссоединился с вами и попал в оазис дружбы и любви».

Сколько было радости от встречи! Сразу за гитару схватился. Пел тихо, но все сразу замолчали и слушали. Я сама словно онемела от какого-то сверх напряженного внимания, боясь хоть на секунду отвлечься и потерять драгоценные моменты слияния с его сердцем. Я так ему обрадовалась, точно век не виделись. Как-никак двадцать лет в нашу компанию глаз не казал. Все больше по телефону общались.

Мы долго беседовали под тихие аккорды песен нашей юности. Вспоминали шестидесятые – время, когда были молоды и романтичны. Всколыхнул он память тех весенних лет, когда по радио пели одно, а мы другое – свое, студенческое: Александра Городницкого, Высоцкого, «битлов», «Над Канадой небо сине», «Свобода, брат, свобода, брат, свобода», «Журавленок».

С тех пор Костя стал приходить к нам – как он сам выражался – за новыми вливаниями бодрости и радости. Делился со мной: «Какие это прекрасные моменты человеческого общения! Душа от них восхищается, и так жить хочется!» Редко виделись, но каждый раз это было счастьем.

Только год успел пообщаться Костик с нами. Никто не мог предвидеть неожиданной развязки. Как-то пожаловался мне, что имена в памяти обесцвечиваться стали, что силился припомнить названия сел и городов, где вместе были на практике, в стройотрядах, и с тревогой понял – уходит в небытие радостное восторженное прошлое, уже не поддерживает своей положительной энергией. Стало иногда возникать ощущение беспомощности, невозможности выполнить привычную работу. (Наверное, он тогда уже болел).

Сначала предположил подсознательный вымысел, потом понял, что надо себя спасать, приникнув к роднику наших общих воспоминаний, чтобы вновь услышать музыку былой весны, извлечь и оживить в памяти верный, но забытый таинственный оттенок ТОГО чудного времени и воспрянуть духом. Ему захотелось хоть на короткое время возвращаться в теплую, яркую свежесть юности, приводить себя в состояние восторга и восстанавливать нарушенную стрессами гармоничную целостность своей души.

«По прошествии стольких лет я снова, обретя общение с вами, «уловил ликование цвета, пробудил в себе память запахов прошлого, ощутил прежнюю, невиданную мягкость, нежность, облагораживающую душу праздничность». Сколько я пропустил сердечных минут! Зачем лишал себя всего этого?» – с грустно-радостной слезой в голосе вспоминала Кира слова друга юности. – Костик жизнь у нас свою продлевал. И напоследок, помню, пришел как за живительным глотком воздуха… У меня есть право так говорить. По своему опыту знаю, как целительно общение с прекрасным прошлым в кругу старых друзей.

Мне даже как-то показалось, что в последний год жизни он по-настоящему счастливым чувствовал себя только у нас, с гитарой в руках.

– Он знал, что приговорен? – тихо спросила Лена.

– Не знал, но чувствовал. Когда человек неизлечимо заболевает, сначала все в нем затухает, а потом вдруг появляется огромная жажда жизни. Он ярче чувствует, глубже видит, но ненадолго… Гитара затихала, умирала. Тяжко на сердце, когда не можешь помочь, когда даже доброе слово друга уже не доходит, повисает в воздухе. Этого мне никогда не забыть. Его уход был для всех нас страшным шоком. Я до сих пор до конца не осознаю, только ощущаю боль утраты. В юности были встречи, теперь все больше прощания. Я написала о нем огромную статью в местную газету. Считала это делом чести. А там целую жизнь ужали до нескольких строчек некролога. И какую жизнь!

– Боже мой, я же, оказывается, с Костиком за год до его кончины на нашей родной кафедре разговаривала. До такой степени обрадовалась! Он, как всегда, был светел, красив, обаятелен, интересен в беседе, в голосе чувствовалась полнота жизни, строил планы на будущее. Мечтал защитить докторскую. Я поняла, что он на подъеме. Мы с ним целый час проговорили, потом долго стояли на крыльце в молчаливом душевном согласии, но я так и не рискнула сообщить ему о том, что упомянула о нем в своей книге. Вот, думала, выпущу в свет, тогда и вышлю экземпляр в подарок. Удивлю… Удивила. Окончен бал, погасли свечи. И все же я спроецировала его душу на страницы своей повести, перенесла частичку его в завтра, в будущее. Чтобы помнили. Ведь верно писал Роберт Рождественский: «Пока я помню – я живу», – тихо сказала Алла.

– Сгорел Костик в три месяца. И талант от болезни не защитил. Все умирают вне зависимости от ранга и статуса. У всех нас – единственный дубль. И он достойно отыграл свою роль. «В этой шахматной партии по имени «жизнь» человек не бывает победителем, смерть всегда выигрывает». Какие обстоятельства помогли уйти ему из жизни? Кто манипулировал им? Не дают мне покоя его откровения, полные противоречивой недосказанности. Почему жизнь такая непонятная штука?

Так получилось, что угасал он на моих глазах. Какая мука наблюдать, что делает болезнь с обожаемым тобой человеком. А каково было его жене? Они так были привязаны друг к другу. Когда Костика не стало, она плакала: «Как же я теперь одна, без твоего плеча… Мы теперь в разных мирах, но я чувствую, что он смотрит на меня». Надежный был, настоящий. О семье говорил: «Вы – главные бриллианты в моей короне». – Это Лера рассказала.

«Все подсознательно боятся смерти, даже те, кому нечего терять, не с кем расставаться», – подумала Лена и зябко поежилась. Чувство необратимости случившегося заполонило ее. Ей вдруг показалось, что она знала Костика давно-давно, в том далеком, которое бесконечно длиннее ее жизни.

– А какой был друг! Будто осиротел без него Володя. Многое из того, что связывало с ним крепкой дружбой, кануло теперь в Лету…Вместе с ним ушла частичка и меня самой. Народу за гробом была тьма, сколько слез – передать невозможно. Больнее всего было родным и тем, кто знал его юным, – Кира, скрывая подпиравшее волнение, подняла глаза кверху. – Может, ожиданий от жизни у Кости было больше, чем он получил, и это его постоянно точило? Нас ведь в вузе готовили к встрече с чем-то необыкновенным. В жизни слишком много прозы, а его к солнцу тянуло, вот и сгорел до времени наш Икар.

Перед ее глазами поплыли наиболее трагичные страницы биографии друга.

– …Главное, не зря прожил. Много доброго успел после себя оставить. Ах, Костик, Костик, – тихо обронила Эмма.

«Щадящая память, раскручивая назад машину времени, выдает только добрые моменты жизни. Говорить хорошие слова надо живым. Мертвым до ваших речей дела нет», – чуть слышно сердито пробурчала Инна.

– Некоторые из нас слишком быстро ушли под нож нашего времени, но остались корни и им есть из чего и для чего произрастать, – задумчиво произнесла Кира.

– В чем высший смысл раннего ухода из жизни прекрасных людей, не успевших достичь вершины успеха и счастья? – грустно пожала плечами Галя, похоже, думая уже о ком-то другом.

– Сколько раз вроде бы совсем забытая студенческая дружба внезапно подавала признаки жизни, возникал повод откликнуться, напомнить о себе, а я все откладывала встречи на потом, быт не отпускал, и только узнав о смерти Кости, стряхнула с себя груз забот и примчалась на нашу «сходку». С тех пор вот так и прихожу сюда чуть ли не каждую субботу. – Мягкий задумчивый взгляд Милы на миг отвлекся от того, что происходило здесь, сейчас, в эту минуту, но потом она продолжила:

– Надо при каждом удобном случае встречаться и вспоминать ушедших друзей.