У Беды зеленые глаза

Ка и то, что в кабинете, куда они вошли со следователем, в стене напротив входа располагалось небольшое окошко с двойной рамой. Обычно закрытое, и летом, и зимой. Как говорится: зимой и летом, одним цветом.

У этой же стены стояли деревянные стул, стол.

Вдоль стен справа и слева от входа располагались деревянные скамейки, на которых могли свободно уместиться по два – три человека.

Адвокат прекрасно знала, что ножки стола, стула для следователя, скамеек для допрашиваемого, его защитника, представителя и других лиц, допущенный к проведению следственного действия (не только допроса, но и очной ставки, например) были привинчены к полу. Поэтому сдвинуть их не представлялось возможным. Она и не пыталась это сделать.

Как понимала Татьяна Васильевна, это было сделано опять же для обеспечения безопасности присутствовавших в кабинете людей. Всякое ведь бывает. И разные люди посещают это заведение. В том числе и отпетые зэки, и душевнобольные. Да мало ли кто еще.

Кстати, скорее всего для этого же, в дверях кабинетов для допросов, или их еще называли «следственные кабинеты», обязательно был «глазок. И дежурный или постовой ИВС периодически заглядывали в него.

Только, если в кабинете работали оперативники, никакого просмотра через «глазок» не было.

Суворова привычно уселась на скамейку слева от входной двери и приготовилась вести записи следственного действия.

Напротив должен был сидеть Звягинцев.

Бурый занял свое законное место на стуле у окошка.

В кабинете воцарилось молчание.

Хорошо было слышно, как постовой ИВС вызывал из камеры в коридор Звягинцева.

Через минуту дверь в кабинет отворилась, и постовой ввел подозреваемого. Перепутать его с кем – либо было очень даже затруднительно.

Рост не менее 190 сантиметров, если не больше. Крутая сажень в плечах. Крупная голова. Размашистые движения. Густая шевелюра каштановых волос на голове.

Увидев Татьяну Васильевну, Звягинцев откровенно обрадовался:

– Вот и ладненько. Теперь я спокоен. Никакого беспредела со стороны следаков не будет. Здравствуйте, Татьяна Васильевна!

– Здравствуйте, Александр! – Строгим голосом встретила своего подзащитного Суворова.

Ей явно не понравился игривый тон Звягинцева, с которым тот обратился к ней.

Ладно, если бы это было наедине. А то ведь следователь здесь. И все замечает. Потом будет рассказывать всем со своими комментариями, естественно, о которых можно только предполагать.

«Не хорошо это все. Неуместно».

– Понял. Не дурак. Был бы дурак, не понял.

Задержанный, все с таким же приветливым лицом, на котором просто – таки играла улыбка, уселся напротив своего защитника.

После этого оба они повернулись к следователю, ожидая услышать от него, что будет далее.

Поняв, что все ожидают от него проявления инициативы, Бурый раскрыл папочку. Вероятно, в ней находились материалы уголовного дела против Звягинцева.

– Итак. Приступим.

Голос его звенел то ли от того, что в кабинете воцарилась тишина, то ли от того, что он понимал, что сейчас он крути – верти. А эти двое будут делать то, что он скажет.

– Хотя бы формально, для протокола я должен спросить: задержанный Звягинцев! Вы согласны, чтобы Вашу защиту в уголовном деле обеспечивала Суворова Татьяна Васильевна?

Звягинцев удивленно посмотрел на следователя:

– Я не понял! В чем вопрос? Я же сразу заявил, чтобы мне в защитники назначили Татьяну Васильевну. Зачем еще вопросы какие – то?

– Успокойтесь, Александр, – вмешалась Суворова. – Так положено спрашивать. А Вы, если согласны, просто скажите об этом. И все.

– Ну, так бы и сказали. Конечно, согласен.

– Есть ли какие ходатайства, заявления? – Бурый обратился к адвокату.

– Простите. Но я хотела бы переговорить пару минут с подзащитным наедине перед допросом. Я ведь не знаю его позицию по делу.

– По делам, – уточнил следователь. – Пока он подозревается в совершении трех разбойных нападений. И по каждому эпизоду возбуждены уголовные дела.

– Тем более.

– Хорошо. Беседуйте. Я буду за дверью.

Собрав со стола документы, следователь вышел в коридор.

– Итак, Вас подозревают в совершении нескольких преступлений. Вы действительно их совершали?

– Совершал. Хотя обещал мамке, что завяжу. Но не сдержался. А все водочка. Выпить охота. А мамка денег не дает. Сам не работаю потому, что нигде не берут. Не доверяют, видите ли. Судимого вообще никуда не берут. Только в банду. Туда путь открыт всегда. Да, Вы и сами это знаете. Я все признаю. Не волнуйтесь. И расскажу и покажу. Быстрее бы только суд. Не охота в камере сидеть. Лучше уж на зоне. Там просторнее и все понятно.

– А зачем же тогда я Вам?

– А чтобы по – меньше дали в суде. И потом, поговорить – то в камере не с кем. Вы лучше скажите, как там мамаша? Убивается, наверное?

– Конечно, ей тяжело. И я ее, как женщина, как мать, понимаю. Сердце матери болит и о хорошем сыне, и о плохом.

– И о таком, как я, к примеру?

– Конечно. Тем более, что ты единственный у нее ребенок. К тому же она переживает и расстраивается еще и потому, что считает, что это она виновата в том, что воспитала такого сына, который из тюрьмы не вылезает.

– Понимаю. Я и сам все это понимаю. Но…. Ай! – Он махнул безнадежно рукой и опустил голову.

– Ладно. Оставим эти разговоры ни о чем. Значит, я буду исходить из того, что ты все признаешь?

– Ну, не все, конечно. Подельников я сдавать по любому не буду. Иначе мне вилы. Где находится краденое, я тоже, как Вы понимаете, не знаю. И то, чего не совершал, брать на себя не стану. А в остальном без упрямства, все расскажу.

– Договорились. Так, я зову следователя?

– Зовите. Чего уж.

***