Кольцо с рубином

И всё же возникает вопрос, где первой рождается любовь – в голове, вырабатывающей гормон любви, или в душе, которая, приняв химию, создаёт новую реальность? В любом случае, мы не способны управлять ни тем, ни другим. Так если всё уже решено за нас, не лучше ли прекратить пытаться понять, почему так, а не иначе, и принять старейший божественный дар, который предназначен не для каждого из нас?

Я очнулась от мыслей, когда Бахроз подлил вино в мой бокал. Я думаю, что никто из присутствующих не подозревал, насколько волнительными были для меня эти минуты. Масуд читал стихи на персидском так нежно и так проникновенно, что казалось, я, не зная языка, понимала гораздо больше, чем это возможно. Я понимала всю их суть. Каждое слово звучало для меня как магическое заклинание, как код нашей любви.

Ba to che zendegihai Ke too royaham nadashtam…

У меня никогда не было друзей. Таких друзей, как у Масуда, которые стали родными друг другу, которые знали друг о друге почти всё – знали родителей своих друзей, их корни, знали откуда они и куда идут. Такая близость душ возможна только в том случае, если каждый из друзей чист по отношению к другому, если нет банальной корысти. Я не исключаю, что возможно, кто-то из них и может закусить губу, когда узнает об успехе другого, или сказать: "Эх, а у меня пока ничего." Но в любом случае между истинными друзьями есть надёжность, тихая солидарность, умение без лишних слов поддерживать друг друга. Друзья Масуда понимали его с полуслова, отчего ему было комфортно находиться с ними. Я была рада за него. Ведь с годами многие теряют друзей, а дружба заканчивается без особых причин, просто каждый идёт своей дорогой. Но те, кто остались, становятся больше чем друзьями, своего рода семьёй, в которой каждый имеет ключик от сердца другого.

В моем мире не было таких друзей. В Италии все были сами по себе, дружили парами, и даже те, кого считали близкими друзьями, не были истинно близки. По иронии, сам итальянский язык уровнял слова знакомый, приятель, друг, объединив их одним общим словом – amico. Это потому что в Италии нет и не будет знакомых и приятелей – есть только друзья или совсем уж чужаки. В итальянском есть слово “знакомый”, но нет разделения на малознакомых, знакомых получше, приятелей и друзей разной степени близости. В Италии для всех есть одно слово – друг, и не имеет значения, познакомился ты с ним час назад или знаешь его всю свою жизнь. Для нас друг – и бывший одноклассник, с которым ты поддерживаешь связь уже сорок лет, и бухгалтер в офисе, и бармен, который варит утренний кофе. В Италии уже давно даже самые близкие друзья не ходят друг к другу в гости без предупреждения. Они будут неделями договариваться о том, как наконец соберутся и отправятся все вместе на пикник, в ресторан или к одному из них домой. И если вдруг кому-то уж очень приспичит заскочить к приятелю на кофе без звонка, то ему могут просто не открыть дверь. Но итальянцы никогда не страдали от отсутствия друзей и тем более общения. А вот для приезжих всего лишь небольшое знание языка, общие интересы и работа творят чудеса. Они очень быстро находят себе итальянских друзей и искренне верят, что это надолго. Хотя возможно, именно мне не посчастливилось иметь друзей в таком широком понимании этого слова. И где-то на Сицилии есть такая же комната с круглым столом, за которым собираются друзья, которые умеют радоваться успехам каждого и быть счастливыми просто общаясь друг с другом. Моим единственным другом для меня была и навсегда останется моя старушка – Берта.

Берта

Я родилась в небольшом итальянском городке Местре. Когда мне исполнилось шесть лет и на свет появилась моя младшая сестра, родители решили отправить меня жить в Верону к Берте – матери моего отца. Как потом объясняли они мне, уже взрослой девушке, у них не было ни финансовых возможностей, ни физических сил справляться с двумя детьми. Им приходилось много работать, чтобы хоть как-то обеспечить нам с сестрой безбедную жизнь и образование. Конечно, будучи уже подростком, у меня возникало много вопросов по поводу моего отправления к бабушке. Я хотела понять, для чего нужно было заводить второго ребёнка, если и с одним было не легко. Как можно, родив второго ребенка, отказаться от первого, который был тоже ещё совсем крошкой, и потом забывать про него на праздники или навещать раз в году, скорее ради приличия, а не ради того, что очень соскучились? Возможно, есть нелюбимые дети или дети – жертвы ранних браков, когда ещё совсем молодые родители сами не понимают, зачем родили ребёнка. Позже к ним придёт опыт, и они заведут ещё одного, на котором не будут совершать ошибки и который будет их ребёнком. Но в моём случае я оказалась первой, и карта легла именно таким образом. Впрочем, для меня это оказалось к лучшему – меня вырастила моя старушка Берта.

Ребёнком я любила носиться с детворой по узким улочкам Вероны от дома Берты до Арки делла Коста. Мы снова и снова бежали проверить ребро кита, которое, как рассказывали нам торговцы специями, висело здесь почти пятьсот лет. Мы верили в предание, что ребро когда-то упадет, и именно на того человека, который ни разу в своей жизни не соврал. И я, совсем девчонка, каждый раз, пробегая под аркой, не дождавшись чуда, старалась понять, где же и когда я совершила ошибку.

Позже, годам к тринадцати, Берта стала просить меня сопровождать её на важных городских событиях, которые обычно проходили на Пьяцца Бра. Мы особо готовились к таким выходам. Обе в черных платьях с белыми кружевными воротничками, которые Берта крахмалила до состояния картона, а потом выглаживала так, что они казались сделанными из белоснежной сахарной глазури. Образ дополняли чёрные туфли – сплошные у меня и на низком каблучке у Берты, которые моя восьмидесятилетняя старушка обязательно надевала, захватив к ним черную блестящую сумочку времён её молодости. Жемчужные серёжки в цвет уложенным волнами белоснежным волосам дополняли её безупречный образ. Ах, как же она любила такие выходы! Берта чинно проходила к центру площади, собирая приветственные поклоны почти от каждого жителя города. В ответ она довольно улыбалась, а иногда останавливалась обменяться словом с каким-либо старым соседом или знакомой.

– Abbi cura di te!

– Будьте здоровы!

Летом мы ездили на Рива-дель-Гарда, к подружке Берты, такой же старенькой, как и она. Волшебные закаты сменяли не менее волшебные рассветы. Я бродила там по берегу в поисках понимания себя и своего внутреннего пространства, в то время как Берта, закутавшись в плед, неторопливо попивала чашку кофе. Она наблюдала за мной, за тем, как я росла, мудро предоставляя время побыть с самой собой, не нарушая границ. Она была готова поддержать меня в любое время, в любую нужную мне минуту.

И вот я праздную окончание колледжа, а Берта согнувшись готовит рождественский кантуччи, издревле известный как бискотти. Готовит и рассказывает мне историю этого шедевра, которую я знала на зубок. Как ещё во времена Римской империи сухое печенье пекли для походов, так как специальный рецепт позволял очень долго храниться и не портиться выпечке.

– Не забывай, Джулия, выпекать нужно два раза! Не забывай!

И каждый раз я представляла, как подношу узелок с кантуччи прекрасному рыцарю, а он, поцеловав меня, вскакивает на белого коня и несётся прочь, куда-то в войну, на подвиги. С каждым годом образ моего рыцаря менялся. То он был молоденьким салагой с модной стрижкой, то длинноволосым мурмиллоном Марком Аттилием, а то и высоким блондином с бородой и усами по типу Дэвида Бекхэма.

Но Берта пекла кантуччи именно по рецепту кондитера Антонио Маттеи, который записала в своей записной книжке ещё молоденькой девушкой. Изношенные страницы рукописей с волшебными рецептами Берты хранил лишь кожаный переплёт книжки ручной работы. Такой же надёжный, как и всё, что её окружало. Записи были сделаны моей старушкой в разные времена – пером и чернилами, ручкой, карандашом. Вначале чётким и красивым почерком, потом более торопливым, а последние странички были исписаны совсем коряво. Многие из них почти стёрлись. Но я каждый раз удивлялась, как могла Берта считывать названия ингредиентов с этих "невидимых" рецептов.

И вот запах специй разносится по комнатам нашего крошечного домика, как и наш смех – мой звонкий и пронзительный, и её низкий, с хрипотцой, скрипучий. Как тепло и уютно было жить с Бертой! Рождество для меня было связано ещё и с томболой, играть в которую приходили наши соседи Стефан и Мария с детьми. Помню, как, рассевшись вместе вокруг стола, все разных возрастов, но точно как дети лихорадочно ожидали заветных чисел, которые, выйдя из корзины, сулили выиграть приз – самодельную игрушку-какого-нибудь Пиноккио или расшитый шёлковый платочек или крошечную склянку с духами.

Уже в юношеском возрасте у меня была ностальгия по времени, в котором я никогда не жила. Это было связано с рассказами Берты, её влиянием на меня. Берта часто вспоминала времена её молодости, когда в Италии ещё были строгие нравы, и когда разводы считались позором, а выходить замуж девушки должны были девственницами, как и она сама, невероятная красавица, которую выдали за дальнего родственника. Некогда из Флоренции Берта вышла замуж за деда, который привёз её в Верону.

– Ты знаешь, родная, тогда была только книга, никакого фильма о Ромео и Джульетте не было. Это потом здесь всё так хорошо устроили для туристов. Так вот, твой дед напел мне тогда, что отвезёт меня в самый романтичный город мира и мы будем жить в нём как в книге написано – счастливо. Так он не прочитал за свою жизнь ни одной книги и думал, что Ромео и Джульетта были вместе до конца жизни. Как же он был удивлён и расстроен, когда я рассказала ему печальную повесть Шекспира. Эта история так и осталась навсегда между нами шуткой – что мы "будем жить счастливо, как в книге написано", – смеялась Берта.

Но вместе с Бертой менялась и Италия. Берта старела, Италия становилась всё более раскрепощённой и бездушной. По настоянию Берты я поступила в Миланский архитектурный университет, в котором она когда-то преподавала. Мои студенческие годы не отличались особой динамикой событий. Университет не учил всему, что я должна была уметь на работе по профессии. Он скорее задавал вектор, давал необходимый бэкграунд знаний, чтобы студенты могли освоиться в выбранной профессии. Учёба в миланском университете была практическим служением. Я старалась совмещать и сохранять баланс между учёбой, работой и отдыхом, чтобы не выгореть, что было для меня сложно. Но я не была довольна уровнем преподавания, впрочем, как и многие студенты. Мы учились в напряжённой обстановке, как и в далёких шестидесятых, когда было достаточно одной спички, чтобы вспыхнул пожар.

Тогда, как и в годы моей учёбы, уровень прогулов среди студентов был необычайно высок, и очень скоро многие студенты были вынуждены заниматься самообразованием из-за недостатка занятий с преподавателями. Хотя студентов, «провалившихся» на экзаменах, не всегда отчисляли, процент отсеявшихся возрастал с каждым годом. Хуже всего приходилось студентам из малоимущих семей, которые часто были не в состоянии оплачивать своё образование самостоятельно. Им приходилось работать в нескольких местах одновременно, чтобы раздобыть средства на оплату обучения. Именно из-за этого начались волнения в ряде университетов Италии, когда в ходе протестов университетские корпуса в Милане, Тренто и Турине были захвачены студентами.

В марте 1968 года произошли известные события, которые привели к столкновениям студентов с римской полицией. Предпосылками к этому стал протест против университетской реформы, в результате которой случилась «Битва Валле Джулия». Именно поэтому, когда я шалила в детстве, Берта в шутку называла меня Валле Джулия. Битва охватила от двух до четырёх тысяч левых и правых студенческих групп, где, действуя совместно, они сошлись в схватке с тысячей полицейских. С обеих сторон остались сотни раненых, но в конечном итоге студенты были вынуждены отступить под ударами полицейских дубинок. Таким образом, захваты университетов оказались кратковременными, и к концу года большинство акций было насильственно прервано полицией. В годы моей учёбы противостояние студентов в Италии не было настолько горячим, как в конце 60-х. Но молодых людей, готовых выйти на улицу с красным флагом или портретом Муссолини, не стало меньше. Несмотря на внешнюю раскованность, я всегда была консервативной и старалась держаться подальше от активистов, хотя дружила с Марио, который принимал участие практически во всех акциях студентов.

Его взгляды были радикальными не только по отношению к системе обучения, но и в общем к жизни. Помню наши споры с Марио после занятий, когда срывающимся от эмоций голосом он доказывал мне, что брак – это всего лишь штамп в паспорте и не имеет ничего общего с чувствами и настоящей семьёй.

– От твоих рассуждений прям пахнет нафталином! Ты понимаешь, что штамп не сохранит твой брак, если он трещит по швам. Когда отношения заканчиваются – они заканчиваются!

Мне так и не удалось убедить Марио в том, что этот спорный штамп очень нужен женщине для спокойствия, для какой-то защищённости, для того чтобы быть уверенной в том, что твой любимый человек именно твой, а не свободный парень из соседнего двора. Эх, Марио, я немного скучаю по тебе. Ты был единственным моим другом в сером Милане. После брака Масуд исключил мои общения с подружками, а о мужчинах не могло идти и речи, даже если этот мужчина был нетрадиционной ориентации.

– Джу, мне плевать на его ориентацию. Пусть ищет себе других подружек, друзей, любовников. Твоя жизнь изменилась, ты теперь моя жена.

Быть женой Масуда подразумевало ни один десяток правил. Но я была к этому готова и почти справлялась. Я была готова покинуть Милан, который так и не смогла полюбить. Милан, в котором я получила самое тяжёлое сообщение в своей жизни о том, что моей Берты больше нет. И несмотря на то, что мои родители всё ещё были живы, с тех пор я стала ощущать себя сиротой. Моя старушка ушла, а с ней ушла часть моей души, моей счастливой, беззаботной юности. Берта – единственная, по ком я скучаю всегда. От неё мне осталась лишь записная книжка, если не считать целую вселенную её безгранично большой души, которую она мне подарила.

Тегеран

Иран встретил меня не самым дружелюбным образом. Когда мы с Масудом прилетели в Тегеран, случилось очень неприятное для меня событие. Мой чемодан с вещами задержали.

– У тебя было что-то в чемодане незаконное? Ты точно все правила прочитала, когда собиралась? – нервничал по дороге в полицейский участок Масуд.

Когда мы вошли в комнату, то сразу увидели на столе мой чемодан. Он был не просто раскрыт, а безобразно выпотрошен. Все мои аккуратно сложенные вещи превратились в гору, похожую на мусор. Полицейский вначале обратился к Масуду, потом на очень плохом английском ко мне:

– Вы пытались провести семена неизвестных нам растений и старинную книгу с рукописью, которые запрещается привозить в нашу страну.

Масуд стал что-то эмоционально объяснять полицейскому. Тот строгим жестом велел ему остановиться.

– Мы не будем вас задерживать, однако вам нужно будет дать письменные показания. Все эти предметы будут изъяты у вас.

На отдельном небольшом столике лежала пачка с семенами цветов и… записная книжка Берты.

– Я хочу объяснить, можно?

– Я слушаю вас.

– Это не книга, это рецепты итальянских блюд. Моя бабушка их писала и хранила, эта записная книжка – память о ней.

Полицейский замешкался.

– Послушайте, мэм. Мы здесь не занимаемся исследованием книг и их предназначения. Она старая, что там написано, мне не интересно. Книга и семена будут изъяты у вас, и это не подлежит оспариванию.

Мы вышли из участка, я была подавлена и мне хотелось плакать. Берта… Как бы я ни старалась не показывать своего огорчения, Масуд понимал моё состояние. Он, конечно, не хотел, чтобы моё первое знакомство с его страной началось с конфуза. Масуд не раз описывал мне разные стороны Ирана, желая быть объективным и настраивая меня на реальность, в страхе, что для меня будет слишком сложно принять настолько чуждую мне культуру.

Перед отъездом я намеренно не читала отзывов побывавших в Иране туристов, не смотрела передачи об Иране, где она часто описывалась как чёрная дыра вселенной или наоборот, как страна с изобилием памятников культуры. Я не хотела, чтобы мои ощущения о стране складывались из чужих слов, чужого взгляда на мир, иных суждений. Я хотела шаг за шагом пройтись по земле, где жил мой любимый человек, объективно отмечая все её плюсы и минусы. Но, оказавшись в Иране, мне всё же было не легко осознать, что на одной планете могут существовать два настолько разных государства и что в современное время здесь действуют совершенно иные, подчас дикие на мой взгляд, порядки. Но это был мой выбор. В любви нет понятия компромисса. Поэтому я никогда не сказала бы – "вот, я сделала это ради тебя, любимый!". Я приехала в Иран прежде всего ради себя и ради жизни с человеком, без которого не представляла себя.

Первый шок постепенно рассеялся, и я стала привыкать к Тегерану. В этом важную роль сыграли люди, жители города, которые оказались очень приятными и дружелюбными. Отца у Масуда не было, его семья состояла из матери и младшего брата, которых он обожал. Через неделю после нашего приезда в Тегеран мать Масуда Санубар организовала специальный ужин, куда собрала близких и дальних родственников, друзей и соседей. Я готовилась к встрече с ней и немного переживала о том, как всё пройдёт.

По дороге к ним Масуд заехал в ювелирную лавку, которая принадлежала другу его отца, куда, как он мне рассказал, частенько захаживал за подарками для мамы. Я улыбнулась, подумав, что возможно не только для неё. Масуд сразу же догадался о моих мыслях.

– Нет. Ну честно. Я никогда не дарил девушкам дорогих украшений. Поверь.

– Да ладно тебе. Конечно дарил!

– Джу, я сам подарок. Неужели ты думаешь, что мне когда-то нужно было кого-то подкупать?

– Нет, вообще так не думаю, – продолжала улыбаться я.

Несмотря на то, что лавка была такой же старой, как и её владелец, она была вычищена до блеска, а все украшения аккуратно уложены на прилавке в зависимости от пробы золота, камней и других особенностей. Мы остановились на серьгах с бриллиантовой россыпью, которые выделялись среди других особенным орнаментом и искусной ручной работой. Пока Масуд платил за серьги и вёл тёплый разговор с хозяином, я разглядывала украшения. Ювелирные изделия в Иране создавались с большим мастерством, а некоторые из них были просто произведением искусства. Надувные браслеты-паутинки, тончайшие цепочки и объёмные ожерелья с самоцветами. Но я поймала себя на мысли о том, что совершенно безразлична к драгоценностям. Почему-то я всегда была равнодушна к ним и мне даже было немного обидно за такое своё отношение к украшениям. Ведь они во все времена были символом женственности, и любая женщина, будь то египетская правительница или королева Англии, будет счастлива получить в подарок красивые серёжки или браслет. Что же не так со мной? Продвигаясь по узкому коридору крошечного магазинчика и улыбаясь своим же мыслям, я собиралась повернуть назад, как мой взгляд упал на камень. И я остановилась. Это был крупный рубин с переливающимися гранями, яркий и в то же время очень глубокий. Он не просто излучал свет, а создавал чувство, как будто был живым организмом, готовым вот-вот заговорить с тобой. В зависимости от угла преломления света, камень то темнел, то ярко вспыхивал, как угольки в костре, готовые либо потухнуть, либо раскалиться снова. Каким же интересным может быть минерал и как много тайн скрывали его грани. Кольцо настолько заворожило меня, что я забыла про Масуда, который закончил покупку и обнял меня сзади за талию.

– Кольцо с рубином. Ты на него смотришь?