Мелодия весны. иллюстратор Белослудцева Ю. А.

– Я буду лучше. Лучше для себя. И непременно найду способ, как развязать этот гордиев узел нашей зависимости. Не хочу больше носить это унизительное имя «жена моего любовника», – сказала я шепотом спящему Игорю, и, отвернувшись от него, впервые за долгое время, уснула сладким сном.

Глава 8. Таточка

– Он меня бьет, – набралась я смелости и выдавила из себя, словно из мясорубки, эти царапающие глотку слова.

Таточка посмотрела задумчиво и произнесла то, что я меньше всего ожидала услышать в такой ситуации:

– Как интересно…

Интересно? Интересно! Это чудовищно! Трагично! Апокалиптически! Надеялась услышать я. А вот это прохладное «интересно» совершенно не клеилось с ситуацией. Захотелось накинуть плащ невидимку и прекратить этот разговор. Возникло ощущение, будто мои чувства, такие нежные, искренние, ранимые, словно мимоза, обесценили. Взяли с высокой полки раритетных вещей и переложили пониже, к товарам по уценке.

– И как это происходит? – продолжила Таточка.

– Сама не понимаю. Все так стремительно разворачивается. Фрагментами, как во сне. Вот Игорь приходит домой. Я жду его радостная, в предвкушении встречи. А тут он уже кричит. Я не хочу присоединяться, но Игорь делает все, чтоб зацепить меня, утащить в воронку ссоры. И в следующий момент он замахивается, а я закрываю голову руками.

– Страстные у вас игры! Поздравляю, моя девочка, ты стала для него по-настоящему близкой.

– Почему? Не понимаю, о чем ты, – говорю я Таточке, с неподдельным чувством потрясения.

Всегда считала поговорку «бьет, значит, любит» полной ерундой. И все, что между мной и Игорем происходит, я назвала бы как угодно – болезнь, зависимость, одержимость. Как угодно именовала бы наши отношения, но только не как истинную близость.

– Ну, все же просто. Сдержанный на эмоции мальчик, привыкший держать себя в руках всю жизнь, вдруг встречает девочку, которой может открыться, доверить все, что накопилось внутри. Ну, продолжать?

– Кажется, начинаю понимать… – произношу почти шепотом я, хотя в моих глазах, скорее, светится не радость понимания, а ужас. Потрясение, смешанное с нотками ликования.

Это похоже на первое признание в любви. Человек смотрит на тебя, широко распахнув глаза, боясь пошевелить даже ресницами. И тихонько, трепетно рождает на свет эти слова – я тебя люблю. И ты расплываешься в улыбке счастья, закусывая нижнюю губу. Снизу вверх. Сверху вниз. По телу разливаются горячие волны возбужденного наслаждения. Ты сокращаешь дистанцию между вами до уровня, когда можно услышать, как стучат сердца друг друга, и шепотом произносишь…

– И что мне делать с такой его близостью? – выпускаю в пространство вопрос по сути риторический. На душе одновременно тепло, будто я и правда услышала долгожданное признание в любви, и проползают мурашки холода. Любовь-то колючая. Больнючая. Режущая. Гораздо проще приучить себя к мысли о том, что живешь с человеком, который не очень-то тебя любит, чем осознать, что все как раз наоборот. Что ты для него милая, дорогая, необходимая, просто любовь его не теплая и обнимающая, а вся сотканная из боли.

– Попробуй его понять. Чего ему на самом деле хочется? Быть правым? Позволь ему быть правым.

– Но ведь он не прав! Он… – начала тараторить я, желая перечислить все пункты, по которым считала Игоря не правым в наших отношениях.

Таточка прервала меня ледяным тоном, пригвоздив к стенке своими зелеными кошачьими глазами:

– Вот поэтому ты и получаешь! За то, что гасишь его попытки быть мужчиной! Он мужчина, он всегда прав. Но даже, если это не так, не обязательно ему об этом знать. И твоя задача, как женщины, сделать все, чтобы именно с тобой он чувствовал себя мужчиной.

А в постели ты тоже ведешь себя так же? Контролируешь каждое его действие?

– Ммм, ну да, – зардевшись, закачала я головой.

– И зачем? – глаза Таточки поползи на лоб.

– А вдруг он сделает мне больно?

Таточка рассмеялась заливисто и так по-доброму, по-матерински нежно сказала:

– Аль, если вот тут (и показала на голову) все хорошо, больно не будет никогда. Или у тебя там все устроено не как у других?

Мой процессор дымился. Роль героини-жертвы, которую я неосознанно проигрывала день изо дня, никак не увязывалась с тем, что предлагала мне Таточка. В моей слаженной картине мире все было предельно ясно. Если человек не прав, нужно непременно ему об этом сказать, доказать, привести аргументы, тыкнуть носом, как нашкодившего котенка, в конце концов, в то место, где он допускает ошибку. Ведь я-то знаю, как оно должно быть! Как надо любить, чтоб мне понравилось. Что нужно делать, чтоб было хорошо.

Моя голова закружилась, когда в нее начали приходить эти инаковые мысли. Получается, все это время, я занималась любовью сама с собой, совершенно не видя, не принимая чуждую мне любовь мужчины. Даже в постели мы делали только то, что допускала я. Не оттого ли было так однообразно и скучно? Едкая боль просачивалась в сердце. Неужели я сама превратила свои отношения, которым так якобы дорожила, в кромешный ад? Этого совершенно не может быть. Совершенно. Если бы этот вирус внесла в мою программу не Таточка, я бы, скорее всего, развернулась и ушла, оставив при себе свои мысли. Но Таточке мне не было основания не доверять. Таточка было уникальна.

Глава 9. Маугли

Когда мы познакомились, Таточке было немного за сорок, хотя выглядела она гораздо моложе. Большие зеленые глаза, черные, как смола волосы и гибкое живое тело. Да, да, именно живое! Столько в нем было кошачьей грациозности. Когда Таточка шла впереди, не возможно было не любоваться, как ее изящные округлые бедра плавно раскачивались, а ноги так мягко ступали, что казалось, каждым шагом они целуют землю под собой.

Украшения из камней – серьги, бусы, перстни, браслеты – все, что прежде ассоциировалось у меня с атрибутикой бабушек, так гармонично смотрелось на Таточке, придавая ее образу особое женское очарование. А ее атмосферные наряды! Иногда мне казалось, будто они каждое утро рождаются ниоткуда, специально под ее сегодняшнее настроение.

Таточкины руки были постоянно чем-то заняты. Заваривали крепкий кофе, готовили ароматный обед или занимались хитросплетениями пряжи. Таточка, крючок и пряжа были для меня практически синонимами. Яркие платья, воздушные юбки, кокетливые кофточки – все это волшебным образом появлялось на глазах, стоило Таточке только дотронуться до крючка.

А еда! Как искусно она орудовала на кухне!

– Ты любишь рыбу? – спрашивала она у меня.

– Наверное, да. Только я не очень умею ее готовить, – говорила я, пожимая плечами, как бы извиняясь, за свое неумение.

– Все очень просто! Смотри! – произносила озорным голосом Таточка, и ее руки принимались колдовать над рыбой. Нежными движениями она натирала ее специями, выжимала сверху сочный лимон, и все это с таким воодушевлением на лице! С таким аппетитом и любовью, что казалось, рыба сейчас оживет и будет наслаждаться Таточкиными прикосновениями.

Рядом с Таточкой и, правда хотелось быть собой, и никем иным. Можно было плакать и смеяться, злиться и раздражаться, и она спокойно это принимала. Возможно потому, что принимала все эти эмоции в самой себе! Таточка, как природа, могла быть разной – бушующей, как море в непогоду, с раскатами грома и молниями, мягкой и нежной, как первые весенние цветы, томной и жаркой, как летний зной. И все эти состояния вызывали у меня восторг и миллион вопросов. Как можно так естественно себя проявлять в мире? Неужели если тебе что-то не нравится, можно об этом говорить? И злиться? Можно открыто рычать, если тебе делают больно или пытаются забрать то, что ты считаешь своим?

– Да, Аль, все это не можно, а нужно делать. Где ты выросла? В джунглях?

– …я молча пожимала плечами.

– Я буду звать тебя Маугли, – улыбалась своими мудрыми глубокими глазами Таточка.

– А ты будешь моей Багирой, – вторила я ей.

– Смеяться и плакать, переживать боль и радость – это нормально. Это говорит о том, что ты живая. У тебя есть сердце и душа. А вот если все это держать в себе, то можно незаметно стать мумией и перестать жить.

– Багира, как же научиться жить в этом мире?

Таточка подвела меня к большому зеркалу и спросила

– Тебе нравится, что ты в нем видишь?

– Нет, не совсем, – пытаясь не смотреть в отражение, ответила я.

– Тогда сделай что-нибудь с этим. Что с твоей прической? Когда ты последний раз мыла голову? К чему эти балахонистые черные вещи? А эта походка вперевалочку, как у старушки, – Таточка недвусмысленно вздохнула и смерила меня своим пронзительным взглядом. – Ты должна понравиться самой себе, полюбить себя. А уж потом думать о том, чтоб тебя полюбил мужчина.

Мне тяжело было признавать, но я совершенно не понимала, как это ухаживать за собой, делать своему телу приятные вещи, любоваться отражением. Казалось, будто эта функция не встроена в меня. А если и встроена, то глубоко повреждена. Я никогда не относила себя к тем девушкам, которые могут часами крутиться перед зеркалом, разглядывая каждый сантиметр своего лица и тела. Скорее наоборот, мне было комфортнее не думать о себе, занимая свои мысли заботами о близких.

Не знаю, что было в этом разговоре особенного, ведь, по сути, он был горький и вскрывал все то, о чем так долго я старалась не думать. Но именно после него у меня появилось жгучее желание начать относиться к себе, как к самой красивой девочке. Холить и лелеять свое тело, чувства, и, главное, мне захотелось создать вокруг себя такую же ауру волшебства, которую излучала Таточка. Я хотела переродиться, обновиться, сменить имя и перестать таскать за собой эту разъедающую тревогу и неуверенность.

Придя домой в тот день, я скинула с себя в мусорное ведро черные одежды. Расставила в ванной горящие ароматные свечи. И принялась аккуратно, чтоб не напугать саму себя пристальным вниманием, изучать свое тело. Такое нежное, такое чувственное, оно жаждало опыта других прикосновений. Теплых, пропитанных любовью и принятием.

– Никто больше не будет тебя обижать, – говорила я, по-матерински укачивая и обнимая себя за плечи.