Падающие тени

– Милая, пригретая на груди змея может носить даже монашеское одеяние…

– Мам! – отец вспыхнул краской.

– Что «мам»? Я встретила твоего отца в двадцать, родила ему четверых детей и любила его всю жизнь! Пока эта чертова ишемическая болезнь не забрала его в лучший мир! Болезнь! А не вот это вот… Как там она сказала?.. Маркус! Да как же она сказала?!

– Мама, прекрати, пожалуйста. Мы собрались сегодня, чтобы поздравить Винфрида с его…

– Да, кстати о Винфриде, – тетя Бирте развернулась к отцу. – Маркус, она ему хоть что-то объяснила? Он же ещё ребёнок! Это такой удар!

…Я был так зол, что уже не видел перепуганного лица Тессы, округлившихся глаз Клауса и нервных поглаживаний отцом волос на затылке. Я вскочил со стула и заорал:

– Да заткнитесь же вы! Заткнитесь!

Бабушка жалостливо свела брови, Бирте неловко протянула ко мне руки. Достигнув входной двери в пять широких шагов, я сорвал с крючка свою куртку и выскочил за дверь, бросив напоследок:

– Лучше бы она умерла.

Глава третья. Заплати за пиво.

Иногда в зимнее время и в межсезонье со Шпрее задувает промозглый ветер, швыряя в окна снежные горошины вперемешку с дождем. Сегодня был как раз такой вечер. Город убавлял громкость, приглушал вибрацию, готовился к ночи. Людские потоки сменили офисных работников, обеспокоенных, что съесть на ужин, на шумные компании, обеспокоенные, что выпить после ужина. Дождь то истончался до колючей мороси, то набухал до крупных капель, словно ещё не определился: пожалеть ли шныряющих по улицам берлинцев или задать им погодную порку.

Находиться наедине со всплывшей невесть откуда фотографией было неуютно. Я прислушивался к шелестящим шагам на лестнице и скрипам входной двери внизу в надежде, что в этот раз это точно будет Бенни. Полутемная квартира давила; сжимала в кольцо обрывочных воспоминаний, догадок, вспышек… но я застыл в замешательстве первого осознания, что запечатлено на фото… И не мог сдвинуться с дивана. Не мог включить свет. Тени мелькали под потолком в судорожной пляске, сплетаясь и издавая ликующие рыки.

Кажется, я провалился в вязкую дрему, не выпуская фотокарточку из рук, и вынырнул из неё под нетерпеливо громкий звонок телефона. Звонил Рихи. Я замешкался на секунду, глядя на его старое фото на экране при звонке, и тут же схватил трубку:

– Да!

– Вин? Послушай, Вин, – в трубки слышались посторонние шумы и хихикающие голоса: должно быть, Рихи на вечеринке и вышел покурить. – Есть на завтра местечко на ЦДФ[20 - Второе германское телевидение (нем. Zweites Deutsches Fernsehen, ЦДФ) – один из телеканалов страны.], – послышалось шипение: Рихи делал затяжку. – Томас слёг с гриппом.

Я поморщился. Снова Томас. Томас, Томас. Выходит, теперь я подбираю за ним объедки? Я уже набрал полную грудь воздуха, чтобы отрезать все пути к ZDF категоричным «Нет», как Рихи мягко произнёс:

– Не отказывайся, пожалуйста. Скажи им, что у тебя готов черновой вариант альбома. И что он очень личный, поэтому так долго пишется. Пожалуйста.

Я сжал фото немного сильнее, чем следовало – на карточке остался след.

– Во сколько?

– В двенадцать. Не забудь только. И оденься поприличнее. Я тебе ещё позвоню.

Рихи отключился, а я продолжал неподвижно сидеть на диване, в одной руке сжимая фото, а в другой – телефон. Часы показывали 22:37. Снова раздался звонок. Должно быть, Рихи решил напомнить мне, что носки тоже должны быть парные. Не глядя на экран, я пробурчал в трубку:

– Ну что ещё?

В ответ послышалось ослепительно холодное и обиженное:

– Ну и где ты был?

Грета.

…С Гретой мы снова встретились два года назад, в аэропорту. Она заметила меня первой и ринулась ко мне под дробный перестук каблуков. Я и опомниться не успел, как Грета уже обнимала меня, трясла за плечи и накручивала на палец мои вихры. Я был в полнейшем замешательстве. В последний раз мы встречались на похоронах Феликса. Так уж вышло, что со многими школьными приятелями я в последний раз виделся именно там. Чем дальше мы шли сквозь тернии к звёздам – к исполнению своих юношеских мечтаний – тем быстрее «отваливались» эти приятели.

Когда ты сворачиваешь с укатанной для тебя общественным мнением колеи, общество удаляет тебя, работает как антитела против вирусной инфекции, и в конце концов ты находишь себя за бортом «общественного» тела. Ровно до того момента, пока не проторишь собственную железобетонную колею. Тогда общество решает, что никакая ты не вирусная инфекция. Чистый витамин. И дает добро на поглощение тебя в больших количествах.

Грета потерялась где-то на пути к нашей общей колее. Вернее, она так некрепко держалась за нас, что ее сдуло порывистым встречным ветром.

После встречи в аэропорту мы несколько раз виделись в кафе, потом в кино, а потом – и тогда это показалось очень естественным – оказались у меня в спальне. Прошлое мы старались не вспоминать, хотя нет-нет да и вылетало «А помнишь?», «Да точно, как тогда!».

Встреча с Гретой и завязавшиеся с ней отношения были мостиком в безоблачное детство, ещё не обезображенное человеческим эгоизмом, болью и пороками. Стоять на этом мосту – как находиться между прошлым и настоящим, между небом и землей: в ушах свистит, сердце трепыхается, ни жив ни мёртв.

– Что? – вынырнул я из мыслей.

– Я говорю, где пропадал весь день?

Я представил, как после этой фразы поджались её хорошенькие пухлые губки, а морщинка меж бровей глубже врезалась в нежную кожу.

– С Рихи. И ребятами. Дома. Нигде.

– И только?

Я задергал ногой, будто Грета была мелкой сварливой псинкой, вцепившейся в калошу. Она хотела знать все, но рассказать о фотографии я не мог. Это принадлежало только мне.

Только мне принадлежали все эти тени, подсвеченные красными всполохами пульсирующих висков.

Только моими были эти жидкие сны, в которые стекаешь, прислонившись к автобусному окну.

Только я помнил липкие похмельные рассветы в чужих квартирах, где по утрам в сортирах встречаешь чужих отцов, отливающих мимо унитаза.

Какое-то время мы молча дышали в трубки. Затем Грета сказала:

– Знаешь, я спрашиваю не потому, что стерва и хочу подловить тебя на лжи. Я просто хочу понять, где ты витаешь. Рихи звонил мне на прошлой неделе, – вздохнула она. – Он беспокоится. Мы все беспокоимся.

Вдалеке прозвучала сирена. Бенни ещё не вернулся?

– Ну-у… Нет причин для беспокойства. Серьезно. Завтра интервью на ЦДФ. Все путём.

Я почесал лоб, снова подёргал ногой. Хотелось закончить разговор прямо здесь, пока он не изошёл на многозначительные вздохи и чувство густой обессиленности. Грета и правда вздохнула, но разговор всё же закончила.

Внизу хлопнула дверь. Я сорвался ко входу в квартиру. Мне был нужен Бенни – живой человек, из плоти и крови, который ничего не знает о моей жизни, который просто плеснёт мне пива – или чего покрепче – и будет без конца травить австралийские байки. Но это был не Бенджамин, а сосед сверху. На секунду я подумал, что стоит позвонить отцу. Плохая идея. Тогда Клаусу?

Вспомнив, что при переезде в эту квартиру притащил с собой коробку с разным сентиментальным хламом, я вскочил с дивана. Заваленная сверху книгами и пластинками, она несколько лет не сдвигалась с места в углу за шторами большой комнаты.

Я по-турецки уселся рядом со шторой, выудил из кучи коробку и долго всматривался в неё. Коробка как коробка. От моих чёрных Адидасов 43 размера. Перехваченная длинным обувным шнурком. Я снял крышку и поморщился при виде содержимого: фестивальные браслеты, наши первые флаеры, первая афиша. В отдельном конверте – старые фотографии с истрепанными уголками: я и Феликс, я и футбольная команда, Рождество 2004 года (с мамой, за столом и с кучей еды), ЛенцВернерКох на Шильдергассе[21 - Торговая улица Кёльна со множеством магазинов и ресторанов.]. Официальное письмо из университета о моем отчислении. Под бумажками – моя любимая футболка с Марадона. Счастливая. Клаус привёз ее из школьной поездки в Барселону. Я очень гордился, что она моя, и надевал под футболку с моей фамилией перед каждым важным матчем: на удачу.

В самом низу коробки было то, ради чего я вскрыл этот ящик пандоры, наполненный удушливым хлором прошлого: записная книжка. А в ней старый номер матери. Я никогда не приближался к нему так близко, как сейчас. Но мне нужно было знать, то ли запечатлено на фото, что я думаю.

Я просто наберу номер и спрошу. Займёт не больше минуты. Я даже не успею словить сердечный удар. Вернувшись на диван, я дрожащими пальцами набрал ее номер, промахиваясь и нажимая неверные цифры.

В ухо врезался женский голос «Вызываемый вами абонент не существует».