Любовь по обмену. Разрешите влюбиться

Мы улыбаемся друг другу в вечерних сумерках, почти как старинные приятели, но в этот момент вдруг слева слышится отчетливый щелчок, и свет в комнате Джастина гаснет. Мы переглядываемся.

Мама иногда тоже бывает очень упрямой: она только что снова выключила свет и закрыла окно в комнате Степы.

9

Джастин

– Черт! – Ругаемся мы шепотом, синхронно и сразу на двух языках.

Я понимаю это по тому, как она вдруг смотрит на меня удивленно и ошарашенно, а затем пытается унять улыбку, так и лезущую на лицо.

– Одновременно, – говорит Зоя, поджимая губы, и вскакивает.

Уже достаточно темно, и мне не видно, покраснела ли она. Хотя и так знаю – конечно. Эта ее особенность, краснеть через каждые пять минут, ужасно милая и забавная, а еще почему-то заводит меня не на шутку.

– Blin! – Выдает девчонка, прислонив ладони к стеклу.

Мне плевать, что окно снова закрылось. В душе я рад, как глупый мальчишка, потому что мы с ней теперь наедине на этой крыше, и никто не может мне помешать пялиться на развевающийся на ветру подол ее платья. Мне отчего-то совершенно плевать на все. На Фло с ее попытками всё «уладить», на отца, пытающегося доказать всему миру, что он самый крутой, на то, что мои мечты вдруг в одночасье разбились. Плевать на весь мир, который больше не существует и стал для меня невидимым.

Потому что я спятил.

И это совершенно очевидно. Просто спятил. У меня нет ни прошлого, ни будущего. Стою на краю этой крыши, как на краю собственной жизни, и ныряю в неизвестность. Я только что сам согласился на сумасшествие. На то, что никогда не планировал, и то, отчего готов был отпинываться и руками, и ногами, и всем телом сразу.

Потому что она мне предложила, а я так засмотрелся на ее голубые глаза, что не смог отказаться. Все слушал, как она произносит мое имя – тихо, шепотом, будто катает его, как леденец, на своем языке, и хотел слышать его из её уст еще и еще.

Точно, идиот. Говорю вам.

Идиот, которому все равно, что мы оказались заперты на крыше. Ведь главное – вдвоем. И у меня теперь есть абсолютно законный повод находиться рядом, стоять к ней плечом к плечу и чувствовать, как внутри тела взрываются огненные фейерверки, стоит лишь нам соприкоснуться нечаянно руками.

Я схожу с ума. У меня еще никогда такого не было. Что это?

– Что еще за «blin»? – Спрашиваю, наклоняясь и тоже прислоняя ладони к стеклу.

Зоя печально опускает плечи – окно действительно закрыто.

– Трудно объяснить. – Говорит она, закусывая губу. Убирает руки. – Это как черт, только съедобное… – И прячет лицо в ладонях, сквозь которые тут же слышится ее стон. – Что я говорю? Blin!

– Blin… – Повторяю я, выпрямляясь. – Мне нравится это слово. Blin. Blin.

Осторожно двигаюсь вдоль крыши, то и дело поглядывая вниз. Похоже, придется нам звать кого-нибудь на помощь.

– Есть у нас такое блюдо. – Слышится тоненький голосок Зои. – Вроде ваших панкейков. Тоненькие, круглые лепешки. Сладкие. – Слышно, как она злится сама на себя за то, что не может подобрать нужных слов. – И когда мы ругаемся, тоже говорим blin. Господи, да я даже не знаю, почему!

– Blin. – Улыбаюсь я. Встаю на колени и свешиваю голову вниз, чтобы отыскать что-то подходящее, чтобы спуститься. – А как сказать «черт»?

– «Ch’ort» – Отзывается Зоя.

Пытаюсь повторить и слышу, как она хихикает.

– Что? – Выпрямляюсь.

– Ничего, – мотает головой девчонка, пытаясь выглядеть серьезной. – И что нам теперь делать?

– Я, кажется, нашел кое-что. – Ложусь на живот, подтягиваюсь к краю и проверяю рукой на прочность старую деревянную лестницу, прислоненную к стене. Внизу, под нами, на первом этаже горит свет. – Можно попробовать спуститься.

За моей спиной раздается ворчанье. Зоя уже подползла к краю, сидит рядом и боится взглянуть вниз.

– Что? – Усмехаюсь. – Если хочешь, можем спуститься по дереву.

– Под нами кухня. – Ее голос хрипнет от волнения. – Мама нас увидит.

– И? Она будет недовольна?

– Хм… Даже не знаю. – Глаза Зои распахиваются, когда она видит, что я спускаю вниз ноги. – Ей будет интересно, чем мы здесь занимались.

– А мы делали что-то плохое?

– Вроде нет. Если не считать, что ты… курил.

– У вас что, не курят? – Ставлю ногу на верхнюю ступеньку, осторожно переношу на нее вес всего тела. Та скрипит, но выдерживает.

– Не все. – Она комкает подол платья, глядя, как я, спускаясь вниз, исчезаю в темноте. – И точно не при родителях.

– Хочешь сказать, твой отец не знал, что твой брат тусуется на крыше? У него ведь даже пепельница здесь к стене привернута.

– Я вот не знала… – Голос Зои кажется печальным, и мне приходится задержаться, чтобы попытаться выхватить из темноты черты ее лица. Так и есть – уголки рта опущены вниз, лоб нахмурен. – Видимо, у нас не самые лучшие отношения с братом.

– Бывает. – Говорю, невольно вспоминая о Челси, и делаю еще пару шагов вниз.

– А разве спортсмены курят? – Пищит она, выглядывая с края крыши.

И дрожит, как заяц, боясь высоты.

– Бывает. – Хмуро повторяю я.

Те сигареты, что были у меня с собой, когда я сюда приехал, достались мне от Фло. Помню, выхватил пачку у нее из рук, когда она в очередной раз хотела закурить, чтобы не отвечать мне и избежать неприятных объяснений. Та так и лежала в кармане, а обнаружил я ее только несколько дней назад. Тогда и закурил впервые. Можно сказать, с горя.

– Это же вредно. – Зудит Зоя с крыши полушепотом. – Как ты бегаешь тогда на поле?

– Нормально. – Спрыгиваю в траву как раз в тот момент, когда в окошке света хозяйка дома подходит к плите.

– Но ведь футболисту за время игры приходится делать столько… – она задумывается, – толчков? Ээ… тяги? Всплесков? Буксир?

– Рывков? – Подсказываю я шепотом.

– Да. – Выдыхает она смущенно.

И я вижу, как мелькают в темноте на крыше пряди ее светлых волос.