Милые призраки

Елизавета Семеновна. Идем, идем! Ну – Христос с тобой… мы скоро вернемся… пожару не наделай… (Громким шепотом.) Господи, еще с Михаил Федоровичем не простилась!

Горожанкин (морщась, шепотом). Эх! Нужно!

Елизавета Семеновна. Нельзя же, Тимофей Аристархович, что ты говоришь: Михаил Федорович всегда так хорошо относился к нам, я так ему благодарна… это было бы просто невежливо! Ну, иди, Сеничка, иди, видишь, папа сердится!..

Сеня уходит во внутреннюю дверь, Елизавета Семеновна окликает студента.

Извините, Михаил Федорович, на одну минуту… Мне так неловко…

Таежников выходит, сухо кланяется Горожанкину.

Хочу проститься с вами, дорогой Михаил Федорович, и пожелать вам всего, всего лучшего… на вашем новом поприще. Мне так неловко, что как раз сегодня, в минуту вашего отъезда…

Таежников. Помилуйте-с, какие пустяки! Пожалуйста!

Елизавета Семеновна. Нет, нет, это так неловко вышло… но как раз сегодня мы званы в гости… такая милая, воспитанная семья!.. будет маленькая стуколка…

Горожанкин (фальшиво улыбаясь). Любит картишки моя супружница! Честь имею откланяться, безмерно счастлив, что имел случай…

Таежников (перебивая). Пожалуйста, не беспокойтесь, Елизавета Семеновна, сегодня мы с Егором только вещи перевезем, а я еще и завтра у вас буду… и, вообще, позвольте быть вашим непременным гостем. Я так вам благодарен!..

Елизавета Семеновна(со слезами). Вы – как родной нам… ну, идем, идем, Тимофей Аристархович, не сердись!

Еще раз обмениваются пожатиями и неопределенными восклицаниями, выражающими взаимное расположение, – и Горожанкины уходят.

Монастырский(издали). Ушли?

Таежников (входя и снова принимаясь за рукописи). Ушли, ушли.

Монастырский. И краснорожий мерзавец ушел?

Таежников (усмехаясь). Ушел.

Монастырский. Видеть его рожу не могу… из-за него я и к Елизавете Семеновне не вышел. Предательская харя!.. (Закатывает в одеяло подушку и все остальное имущество, завязывает веревкой, покряхтывая.)

Таежников читает, улыбаясь.

Я думаю, что и извозчика брать не надо: и так дотащу. Не стоит двугривенный тратить, а?.. Миша!

Таежников (рассеянно). Можно и извозчика взять.

Монастырский. Ну вот еще! Стоит ли! Ты книги возьмешь, а я все остальное… далеко ли тут. (Садится и закуривает.) Думал я, что часа на полтора работы хватит, а вот уж и убрался. – Что – смешно?

Таежников (рвет). Смешно, Егор. Смешно и как-то неприятно, неужели я мог так писать?

Монастырский. Преувеличиваешь. Ведь тогда нравилось?

Таежников. В том-то и беда, что нравилось! Пушкин говорит, что писатель сам свой высший суд[27 - Пушкин говорит, что писатель сам свой высший суд. – См. стихотворение А. С. Пушкина «Поэту» (1830).], а какой же это высший суд, когда я эту жалкую рвань таскал по редакциям… и ведь упорно таскал! Даже жутко подумать, какие еще могут быть ошибки.

Монастырский. Ну, что ты, Михаил: теперь у тебя такие советчики – это не мы с Татьяной Тимофеевной.

Таежников. А если и они ошибутся? Вдруг скажут, что это… ну, новое, что я еще напишу, никому не годится? Тут, брат, можно и голову потерять.

Монастырский. Да зачем же они скажут? Говорили одно, а потом скажут другое? Мнительный ты человек, Миша, недоверчивый… ты вспомни только, что это за люди!

Таежников (задумчиво). Да – люди совсем необыкновенные. Это счастье: встретить таких людей на своем пути. Какая пламенная душа у одного! Какой тонкий и спокойный ум у другого! Ты правду сказал: я мнителен и недоверчив, несчастье и люди научили меня этому пороку, а с ними – я себя не узнаю!

Монастырский(восторженно). Да что ты!

Таежников. Честное слово! Я развязан, я прост, я даже шучу!.. Это я-то!.. и знаешь, довольно недурно шучу, вчера мы все так хохотали, я капитана изображал!..

Оба смеются.

Монастырский. Ну? Капитана!

Таежников. Хотят с ним познакомиться, особенно Григорий Аполлонович. Надо будет повести его…

Монастырский (в испуге). Ну что ты, как можно! Нет, не надо… пустится он еще в литературу, таких цитат наделает! И скажи, Миша: неужели тебе не страшно с ними? Я бы от страху умер, а ты еще шутишь… Какой ты!

Таежников. Да, может быть, я от страха и шучу!.. Нет, сочиняю, с ними я забываю всякий страх. Удивительное явление, но с ними как будто прибавилось у меня и таланта, и души, и ума – не узнаю себя, да и только! И в то же время… будто постарел я, Егор, будто в одну эту неделю мне прибавилось два десятка лет.

Монастырский. Пустяки! Наоборот: ты и с лица моложе стал, и в движениях у тебя появилась этакая живость… даже пополнел как будто! Ей-Богу!

Таежников. Ну уж – пополнел!.. (Задумчиво.) А верить все-таки – буду только себе. Да, себе.

Молчание. Монастырский, покуривая, наслаждается видом товарища.

Монастырский. Ты счастлив, Миша?

Таежников. Счастлив? Право, не знаю. Должно быть, счастлив, а то как же?

Монастырский. Знаешь, как мне представляется этот вечер, когда они пришли? Его тайное значение – понимаешь? Будто это – Введение во храм, праздник… понимаешь?

Таежников (задумчиво). Да, пожалуй.

Монастырский(значительно и тихо). Понимаешь: «Восстань, пророк – и виждь и внемли – исполнись волею моей – и, обходя моря и земли – глаголом жги сердца людей»! (Полным голосом.) «Глаголом жги сердца людей»! (Значительно поднимает руку с папиросой.)

Таежников встает и беспокойно ходит по комнате, хмурясь и кусая губы.

(Нерешительно.) Конечно, тут речь идет о пророке, и, может быть, это не совсем удачное сравнение, но…

Таежников (резко). Не в этом дело. Глаголом жги сердца людей – тебя это особенно поражает, да? Нет, милый, тут дело в другом… вот: исполнись волею моей! Я, брат, человек не робкий, я даже дерзкий человек, но когда я представляю это (тихо и значительно) исполнись волею моей – мне страшно до дрожи, до холода в спине! Ты понимаешь: чья это воля?

Монастырский(тихо). Понимаю.

Таежников. Хочется бежать, как трусу, укрыться одеялом с головой… так это страшно и невыносимо! А вдруг не выдержу? А вдруг – предам?.. мало ли пророков изменяло своему священному долгу! А если еще хуже: погрязши в тину мелочей, предавшись суете бегущих дней, в заботах о ничтожном и земном – забуду я священные глаголы и подменю их… кимвалом бряцающим!.. Страшно, Егор. А впрочем… вздор все это, нервнические бредни. Какие там глаголы! Буду литератором, как и многие другие, вот и все. – Нам надо трогаться. Егор, нынче вечером я опять у них, какое-то собрание. Все готово?

Монастырский. Все. (Хмуро.) Скрытый ты человек, Михаил: иногда даже обидно.