Колокольчики Папагено

– А ты вечно опаздывала. Боюсь, что и сейчас опоздала.

– Не беспокойся. Успею. До вылета еще двое суток.

– Извини, а Ефимушка с вами едет? – прервала их перепалку Натали – прервала так, что они разом замолчали, а затем в один голос спросили:

– Какой Ефимушка?

– Ну, Ефимушка-книгоноша. Тот, что достает для него богословские книги и дерет за них втридорога.

– А… этот его дружок. Нет, не едет. Зачем ему туда ехать!

– Так не от него ли он бежит? Не от этой ли дружбы? Вернее, этой кабалы? – Наталья снова подула на ушибленный локоть.

– Зачем ему бежать? – Наталия достала из рукава блузки платочек и протянула подруге, чтобы та – вместо того чтобы дуть – вытерла на локте кровь.

– А затем, что я вас сегодня съем. Я же обещала. Я все у вас выпытаю. – Наталья платок не взяла, и подруга спрятала его в другой рукав.

– Да, Андрей стал им тяготиться. Ефимушка взял над ним слишком большую власть. К тому же Ефимушка как хохол проповедует святую Украину, а сам потихоньку крадет и продает его картины.

– И Андрей от хохла бежит в Киев?

– Вот именно. Здесь он бросает лжесвятую Украину, а там ищет истинную святую Русь.

– Очень сложно. Не по моим куриным мозгам. Мне не понять.

– А здесь и понимать нечего, девы. Ведь святая Русь от Киева, а у нас тут со времен Петра и Феофана Прокоповича все заполонила Украина. Во всяком случае, так говорит Андрей.

– Так говорит Заратуштра. Андрей – это наш Заратуштра и Ницше одновременно. – Наталья лизнула кровоточивший локоть.

– Ницше, но только с русскою душой. – Наталия почувствовала, что устала стоять, и снова села на ступеньку лестницы.

– Ну вот, еще одна фраза, – сказала Наталья без всякого выражения, словно в ее обязанности лишь входило подсчитывать фразы, произнесенные подругой.

IX

С Андреем первой познакомилась Наталья (так уж ей повезло, посчастливилось). И конечно же не утерпела, сразу проговорилась, восторженная дурочка, рассказала о нем подругам на лавочке Гоголевского бульвара, куда те были вызваны по телефону. Весь рассказ сводился к восклицаниям, млениям и замираниям – словом, сплошной сумбур, из которого трудно было извлечь что-либо мало-мальски внятное и разумное. Тем не менее Наталия внимательно ее выслушала и явно заинтересовалась. Произведя в уме какие-то расчеты, что-то взвесив и прикинув, она произнесла:

– Ладно, нас можешь не знакомить, мы не обидимся, но хотя бы покажи.

Наталье, хорошо изучившей подругу, хватило ума не воспользоваться предложенной ею уступкой. Уж она-то заранее знала, что в противном случае ей не раз напомнят и ее не раз упрекнут: ага, не захотела познакомить, утаила, спрятала свое сокровище от подруг. Поэтому она с вызывающим упрямством настояла:

– Нет, почему же? Я познакомлю. И очень даже охотно.

– Не надо, не надо. А то еще будешь жалеть. – Наталия сделала вид, будто сочла это за одолжение, которое либо не может принять, либо примет лишь в том случае, если ее очень попросят.

Наталья же, раз пообещав, уже не стала брать назад свое обещание:

– Мне даже интересно, что вы о нем скажете. Только, чур, не отбивать.

Наталия великодушно пообещала, что чур может быть спокоен: отбивать у Натальи нового знакомого никто не намерен.

Натали при этом спросила:

– Где же ты нас познакомишь? Может, у тебя на даче? Или там, где твой Андрей обычно проводит время?

Выяснилось, что он проводит время в библиотеках, называемых для краткости Ленинкой, Иностранкой и Историчкой, причем заранее невозможно отгадать, где устраивать на него облаву. И вот им пришлось нестись как угорелым сначала в одну, затем в другую, но по извечному коварству судьбы они застали его только в третьей – в Историчке, которую по своей отчаянной, взвинченной, сумасшедшей (ха-ха!) веселости сразу окрестили Истеричкой.

В полном соответствии с этим наспех придуманным прозвищем состоялось знакомство – суматошное, взбалмошное, бестолковое. Несли какую-то чепуху, жеманились, кривлялись, прикидывались глупенькими, задавали идиотские вопросы: «А что вы читаете? А вам не скучно? А вы, наверное, так много знаете – вам это не мешает?» Тем не менее на следующий день их величествами было заявлено: «Нам понравилось. Желаем продолжить». Наталье пришлось их снова вести. На этот раз начали сразу с Истерички и не ошиблись: он вышел к ним из читального зала. Они вели себя серьезнее, идиотских вопросов не задавали – лишь пригласили его прогуляться по Москве. Он не заставил себя упрашивать, сдал книги, и они весь вечер бродили по Покровке, Чистым прудам, Мясницкой, сидели за столиком кафе, и Андрей пригласил их в свою мастерскую – тут же, неподалеку, подвальчик с лесенкой, мутное окно, паутина, ржавые разводы на стенах.

И дальше все случилось, как в сказке: «Я б для батюшки царя родила богатыря». Иными словами, Андрей показывал картины, Наталья молчала, Наталия хвалила, а Натали возьми и скажи: «А давайте я у вас в мастерской уберу». Попросила ключ, в его отсутствие явилась с ведрами, швабрами, тряпками, мылом, пузырьками. И убралась, вымыла, выскребла, навела глянец: уж она это умела – все засияло. Тут и он подоспел – вокруг небывалая чистота – изумился. Сказал, что неловко себя чувствует – боится притронуться. Денег не взяла, хотя он застенчиво мял в руках конверт.

В общем, Андрей был подавлен ее заботой и благодарен. И что-то у них возникло, иначе бы Наталия так не встревожилась и не зачастила в Истеричку. Заказывала себе горы книг, прилежно сидела, выписывала и ждала, когда же он появится. Но он скрывался в Ленинке или Иностранке, а там хозяйничала Наталья и уж больше такой ошибки не допускала – не рассказывала подругам, сама же его к рукам потихоньку прибирала.

Женился он все же на ней, хотя этому чуть не помешал Ефимушка, тогда уже возникший, рябенький, помаргивающий, свистевший в дырку от зуба, со своими книгами. Носил он длинное, почти до пят пальто, похожее на подрясник. И пахло от него всегда противным земляничным мылом, поскольку работал он на мыловаренном заводе. Поскольку Наталья его терпеть не могла, всякий раз грозилась выгнать (вышвырнуть) вместе с его книгами, явно краденными, из разных библиотек (хотя библиотечный штемпель был аккуратно выведен вареным яйцом), он ей мстил. Из мести пытался отговорить, образумить Андрея: «Только не Наталья! Ни-ни!» Но Андрей не послушал, расписались, и уже вскоре родилась Дарья…

И уж она-то, через много лет, повзрослев, повела войну с Ефимушкой, самую настоящую войну, а заодно – и с подругами матери, чтобы отец принадлежал только ей.

X

В разговорах с Натальей Ефимушка (он все же признал в ней хозяйку дома и угодливо занял положение на ступеньку ниже) любил повторять: «Дед у тебя генерал, лампасы носил, а я простой солдат. Сапоги да портянки. Я на генеральские почести не зарюсь и командовать никем не хочу». При этом по привычке помаргивал, носом пошмыгивал, скромно опускал кошачьи, с прозеленью глаза и принимал позу полнейшего смирения. Казалось, любой шлепок, плевок, пинок, подзатыльник стерпит, утрется и еще благодарить станет.

Тем не менее Ефимушка – при своем-то смирении – умел все повернуть так, что и почести ему оказывали, и приказы его выполняли. Но приказы особые, словно наизнанку вывернутые. Его, к примеру, всегда оставляли обедать. Приглашение остаться Ефимушка принимал не сразу и с явной неохотцей (то ли сам был чем-то обижен, то ли считал, что на него обижались). И принужденно садясь к столу, всегда просил: «Только вы мне, пожалуйста, ничего не кладите. Я святым духом сыт. Просто посижу за компанию. Умных людей послушаю». Его тотчас принимались уговаривать – хоть что-нибудь да отведать. Приподнимали крышки над фарфоровой супницей (из трофейного сервиза), над сковородами, где томилось жаркое и рыба, и в конце концов хозяйка выбирала для Ефимушки самый лучший кусочек.

При этом она не осознавала, что тем самым выполняла его же приказ, отданный в столь уклончивой – завуалированной – форме.

Андрей во время этой сцены молчал, Дарья же готова была возмутиться, швырнуть вилку, грохнуть стулом, выйти из-за стола, но отец делал ей незаметный для прочих знак, и она, склонив голову, про себя считала до ста, чтобы усмирить свой гнев.

Если Ефимушка засиживался у них допоздна, за окнами уже темнело и возникало беспокойство, как же тот доберется до дома, он всех успокаивал и увещевал: «Пожалуйста, не беспокойтесь. Я как-нибудь доберусь». При этом не мог удержаться и не добавить с насмешливой и в то же время горькой улыбкой: «Доберусь, словно та лошадка у поэта, что плетется рысью как-нибудь. Как-нибудь, знаете ли. Хорошо сказано». И это был генеральский приказ вызвать ему такси, который неукоснительно выполнялся, несмотря на все его заверения, что он не барин, на такси не поедет, и лицемерные протесты. Лицемерные, по словам Дарьи, которая, не дожидаясь окончания препирательств, сама брала трубку и вызывала такси. На ближайшее время (лишь бы поскорее сбагрить Ефимушку).

Иногда Ефимушка сам выступал против сложившегося положения, грозившего обернуться его культом. Андрею или Наталье он в таких случаях говорил (наставительно выговаривал): «Домашние нуждаются в вашем попечении – вот о них и заботьтесь, а на меня не обращайте внимания. Я из простых и сам простой. Со мной, уж пожалуйста, без церемоний». При этом с некоторых пор стал добавлять: «К тому же я болен и скоро, должно быть, помру».

Конечно, сразу начинались встревоженные расспросы, чем он болен, показывался ли врачу, на что он отвечал с притворным пренебрежением: «Да что там врачи!» Следовали советы, обещания с кем-то договориться, положить в хорошую клинику, устроить консилиум. Все жалели Ефимушку, уговаривали его позаботиться о себе, поберечься и хотя бы не носить тяжелое (под тяжелым разумелся набитый книгами портфель). Словом, искали способ облегчить его участь, и лишь Дарья взирала на это с усмешкой и всегда выговаривала:

– Ничего, пускай тащит. Ему полезно.

Все напускались на нее:

– Как ты можешь! У тебя нет ни капли жалости.

Она же отвечала на это:

– Какие вы наивные! Да поймите! Он же старается за наш счет избавиться от болезни и передать ее нам. Смотрите, теперь кто-нибудь из нас наверняка заболеет.

С ней, конечно, не соглашались:

– Ах, какие глупости! Прекрати! Ну что ты выдумываешь и фантазируешь!

Но к всеобщему удивлению Дарья оказывалась права, и кто-то в семье непременно заболевал: Наталья – ангиной, ее престарелая мать (она тогда еще была жива) – обострением гипертонии, сама же Дарья – воспалением легких или каким-нибудь загадочным головокружением, из-за которого врачи лишь разводили руками, не зная, какой поставить диагноз.