Теория поля

Свет… Ты очень неординарная девушка. Ты стала самым ярким моим приключением. Да, ты права, я поначалу не воспринимал тебя всерьез. Но как бы я ни хотел думать иначе, ты сумела оставить след в моем сердце. Не думай, что мне легко это говорить. Но сейчас нам нужно все забыть. Чем быстрее, тем лучше. Я этим займусь немедленно и тебе советую поступить так же.

Lana (11:46:32)

То есть это все? Конец? Никаких вариантов?

ARS (11:47:18)

Если хочешь, можем попробовать сохранить дружеские отношения. Хотя я себе с трудом это представляю…

Lana (11:50:09)

Ты точно не держишь на меня зла?

ARS (11:50:29)

Точно.

ARS (11:51:14)

Если потребуется помощь, любая, ты знаешь, где меня найти.

Диалог на этом закончился, за целый день никто из них больше не сказал друг другу ни единой фразы. Лишь вечером Света прислала ему на почту свое очередное творение:

Мир в тишину погрузился в мгновение,
Как если звук в телевизоре выключишь.
Вот и расплата за все откровения,
И никакими слезами не выплачешь…
Выйду на улицу в поисках счастья я:
Мусор и грязь, и дороги разбитые,
Лица усталые и безучастные,
Радостных нет – попадаются сытые.
Спрячусь в квартирке, где все с детства близкое.
Только друг другу пустые претензии
Люди родные решили вдруг высказать,
И на стихи мои злые рецензии.
Что это, скука? Возможно, привязанность
Или мечта из разряда несбыточных.
Может, и к лучшему, что недосказанность
Мы сохранили как тонкую ниточку…

* * *

Они привычно сидели в креслах-качалках на старой профессорской даче и наслаждались теплом, исходившим от полыхающего камина. Снова, как и тогда, много лет назад, сразу после окончания университета, Малахов пригласил Козырева провести на природе парочку выходных дней. Только теперь ученик был не один: вместе с ним приехали жена и маленькая дочурка.

Женщины хлопотали на кухне, ликвидируя последствия праздничного ужина, Снежана лазила между ними. Мужчины неторопливо беседовали, наслаждаясь вкусом выдержанного шотландского виски и с удовольствием вдыхая ароматный дым дорогих сигар. Этот аристократический антураж, будто сошедший в подмосковный дачный поселок прямо со страниц романов Конана Дойла, неизменно завершал ставшие в последнее время традиционными воскресные посиделки двух семей. Пусть ненадолго, всего лишь на час-полтора, но Евгений Михайлович обязательно разжигал дрова в трескучем камине, доставал из загашника необходимые атрибуты дижестива и собирал мужскую часть обитателей дома в гостиной. Атмосфера располагала к размышлениям, и каждый из участников неизбежно превращался в философствующего романтика.

Но сегодня таковых было всего двое: сам хозяин и его лучший ученик, давным-давно ставший близким другом. Именно опасение за будущее Арсения побудили профессора устроить этот дачный прием, с тем чтобы за бокалом виски подробно обсудить сложившуюся ситуацию и перспективы ее дальнейшего развития. Столько всего произошло за последнее время: хорошего и плохого, интересного и опасного, перспективного и пугающего. Требовалось разобраться, разложить по полочкам факты, оценить их возможные последствия. Предостеречь молодого человека от ошибок, а, быть может, и подсказать правильное направление дальнейшего жизненного пути.

– Видишь ли, Арсений, я уверен, что за все эти годы ты неплохо изучил меня, поэтому не буду ходить вокруг да около, а сразу перейду к главному, – медленно произнес Малахов, как только оба джентльмена удобно устроились в креслах и, закинув ногу за ногу, приготовились вкушать нехитрые радости земной жизни.

Козырев слегка приподнял бокал, направил его в сторону профессора, демонстрируя одновременно согласие, благодарность, а также предлагая пригубить терпкий крепкий напиток. Евгений Михайлович, вынув ненадолго сигару изо рта, зеркально повторил его жест.

– Как ты уже наверняка догадался, сегодня мне есть что сообщить тебе. Но нет, ты не думай, – повысив голос, он предвосхитил возникшие было возражения, – я не собираюсь обсуждать всю эту неприятную ситуацию с «Меркурием». В конце концов, ты взрослый парень, вполне самостоятельный и неглупый, так что способен разобраться с этим без нянек. И ты разберешься, можешь мне поверить. Меня пугает другое…

– И что же это? – заинтересованно переспросил Козырев, потому что он-то как раз был уверен, что речь снова пойдет о Корнейчуке и иже с ним.

– Ты сделал великое открытие. Не думал ли ты о том, чтобы поделиться им с человечеством?

– Право, учитель, вы меня смущаете…

– Брось, Арсений, к чему эта напускная скромность? Тем более между нами. Мы с тобой умные люди и прекрасно понимаем, что стоит за результатами твоих исследований. Даже если ты еще пока в чем-то не уверен, сомневаешься или хочешь дополнительно уточнить некоторые моменты, сути это уже не изменит. Мир стоит на пороге грандиозных изменений, и изменения эти находятся в твоих руках. Поэтому я повторяю свой вопрос: планируешь ли ты обнародовать результаты. Необязательно сейчас, может быть, позже. Меня интересует твоя принципиальная позиция.

– Евгений Михайлович, я об этом пока не думал. То есть я, конечно, представлял, как выйду когда-нибудь на кафедру какого-нибудь представительного научного форума, может быть, даже международного, и толкну речь, которая взбудоражит умы седовласых мудрецов и навсегда перевернет их мировоззрение. Но это были всего лишь мечты, серьезные планы подобного рода я пока не строил.

– Так подумай об этом сейчас.

– Ну, я не знаю, наверное, да. Наверное, нужно поделиться. Так все делают, только так и движется прогресс. Коллективный разум. И потом, мы же не на пустом месте все это построили. Множество ученых трудились до нас, чтобы мы, изучив их достижения, так сказать, «развили бы и преумножили». Вспомните хотя бы Сафина. Было бы черной неблагодарностью, предательством, если бы мы, выжав максимум из его идей, не сообщили об этом общественности.

Малахов, сделав большой глоток виски, неудовлетворенно причмокнул губами. Несведущему человеку могло показаться, что ему не понравился напиток двадцатилетней выдержки, но Арсений слишком хорошо знал своего учителя:

– Разве вы не согласны?

– Нет, ты, конечно же, рассуждаешь правильно. В теории. А вот на практике… Ты можешь с уверенностью предсказать, в чьи руки попадут полученные тобой результаты? Знаешь, чем дольше я об этом думаю, тем больше радуюсь, что группу «Вихрь» так своевременно разогнали. Да нам с тобой надо не обижаться, а молиться на Жидкова! По крайней мере, его прошлые неуемные старания сейчас избавляют нас от необходимости обнародовать столь опасную информацию.

Козырев недоуменно молчал, попыхивая сигарой. Доводы профессора заставили его взглянуть на вопрос с другой стороны. Тем временем Малахов продолжил:

– Вспомни, что говорил Эйнштейн: «Высвобождение атомной энергии изменило все, кроме нашего мышления. Решение этой проблемы лежит в сердце человечества. Если бы я мог это предвидеть, я бы стал часовщиком». У нас с тобой, у тебя, есть редкий шанс хорошенько подумать, прежде чем выпускать из бутылки очередного джина. А ну как им завладеют нечистоплотные на руку политиканы? А вдруг он сам по себе окажется неподконтрольным человеческому разуму? А что если какой-нибудь недалекий всезнайка, возомнивший себя великим ученым, сунет свой нос куда не следует и наворотит такого, что потом тысячи мудрецов не сумеют исправить? Поверь, Арсений, «мы живем недостаточно долго, чтобы учиться на своих ошибках»[62 - Жан де Лабрюйер]. Воспользуйся мудростью поколений, прислушайся к столь почитаемому нами Эйнштейну!

Ты знаком с теми людьми, которые стояли за спиной Ибрагимова? Ладно, пускай даже самого Георгия Александровича мы знаем с лучшей стороны и не сомневаемся в его адекватности. Но не он принимает окончательные решения. А кто? Какие амбициозные планы они вынашивают в своих мелких, жидковоподобных душонках? Ты можешь за них поручиться? Я – нет!

Козырев по-прежнему размышлял в немой задумчивости, а Малахов возбужденно продолжал:

– Понимаешь, Арсений, я искренне убежден в том, что человечество еще морально не дозрело. Ну не готово оно пока принять открытые тобой возможности. Они пойдут во вред цивилизации. Вплоть до полного ее уничтожения! Во всяком случае, если существует хотя бы мизерная вероятность подобных событий, мы должны сто раз подумать, прежде чем принять окончательное решение.

Помнишь, ты говорил мне про новую ступень эволюции, человека «сверхразумного», или, быть может, давай назовем его человеком интуитивным, человеком чувствующим, как тебе будет угодно. Представь, что обезьяны, к примеру, получили бы в свое распоряжение порох. В своей инстинктивной борьбе за выживание, они уничтожили бы друг друга! Эволюционировать стало бы некому! Жалкие крохи уцелевших не смогли бы обеспечить необходимый уровень обновления генома. А если бы это был не порох, а бомбы? А если ядерные бомбы? Эйнштейн не уверен, что «человек разумный» достоин секрета ядерного распада, что уж говорить про наших эволюционных предшественников.

– Ну хорошо, Евгений Михайлович, допустим, вы меня убедили и я согласен. Дальше-то что? Что вы предлагаете? Конкретно.

– Мою мысль объяснить довольно непросто, поэтому я начну издалека. Надо ли говорить, что нас, людей, страстно желающих докопаться до истины, не очень интересует деление людей по религиозному признаку. Мы не делим их на иудеев, христиан, мусульман, буддистов или кого-то там еще. Мы делим людей по степени их духовного развития.

Согласно Ведам, есть три уровня духовного состояния личности. Первый – каништхи – означает новичок, или, дословно, «материалистический почитатель Бога», то есть тот, кто имеет материальные желания. Каништхи несовершенны: у них есть вера, но нет знаний, поэтому они чаще всего становятся фанатиками. В их среде много вражды, сектантских междоусобиц. Такое проявление религии очень опасно.

Следующий, средний уровень – мадхьяма – это проповедник, он уже не враждует ни с кем. У него одна нога в материальном мире, другая – в мире чувств. Он имеет опыт духовной жизни и знает, что Бог один для всех, для любого человека или любого живого существа. Мадхьяма поддерживает мир – вот его главный признак. Он живет в гармонии со всеми. Агрессивных людей, жадущих при помощи силы добиться мирового господства, он избегает. И он несет знание. Несет знание тем людям, которые хотят его услышать. Так действует любой истинный проповедник.

И третий, наивысший уровень просветления – уттама, или пророк. Это люди, которые не принадлежат к нашему миру вообще. Их нельзя квалифицировать в рамках одного конкретного учения. Если мы говорим об Иисусе Христе, мы ведь не скажем, что он христианин. Он как бы стоит над религией. Он и есть сама религия, а точнее сказать, вера. Уттама существует сверх материальных представлений, для него все живые существа – дети Господа. Он то, к чему стремится любой просветленный.

И те возможности человека, которые открывают ему неограниченные материальные блага, достигаются прежде всего посредством изменения мировоззрения, тренировки духовности, если хочешь. Да, просветленный человек может многое, но вначале меняется его изначальное восприятие, его мотивация, его подлинные ценности. Ему открывается истина и, постигнув ее, он полностью утрачивает свои прежние меркантильные интересы, тягу к низменным материальным благам. Ибо понимает он, что не в этом состоит высшее предназначение человека.

Мы смотрим на обезьян, которые не способны к коллективному труду и говорим себе: «Да, мы умнее. Мы сумели абстрагироваться от конкретной ближайшей и очевидной цели. Сумели взглянуть на мир шире. Смогли понять, что если разделить области деятельности, наладить кооперацию, организовать обмен, научиться передавать и сохранять знания, то можно достичь гораздо большего, чем доступно этим примитивным приматам». Мы подавили свои инстинкты, мы внесли в нашу жизнь эмоции: любовь, преданность, радость, печаль. Мы научились чувствовать: плакать и смеяться, восхищаться и ненавидеть. Мотивы животных подчинены инстинктам, мотивы человека – эмоциям. Что там дальше, на следующем уровне? Мы не знаем. Но постепенно мы придем к этому, двигаясь шаг за шагом по дороге просветления.