Присоединились к большинству… Устные рассказы Леонида Хаита, занесённые на бумагу

Афанасьев был, безусловно, отличный администратор, «танк» с партийным билетом. Свой на всех этажах советской и партийной власти.

А уж скрутить в бараний рог артистов в театре, других сотрудников ему ничего не стоило. Несчастные, ущербные, полунищие, бесправные, лишённые возможности перейти на работу в другой театр, они были превращены в абсолютных рабов, доносящих обо всём на свете своему повелителю.

Афанасьев обладал безупречным чутьём на талантливых еврейских мальчиков, на которых держалась художественная жизнь театра. Обращался он с ними беззастенчиво. На репетициях почти не появлялся. Приходил на генералку и, убедившись в художественной состоятельности спектакля, подписывал афишу своим именем, даже не упомянув в ней истинного создателя. Так ставили в театре спектакли Володя Тихвинский, Витя Шрайман, Валера Вольховский, Женя Гимельфарб.

Когда чаша их терпения переполнялась, они покидали театр. Афанасьев находил новых – так он и прожил всю свою жизнь в театре.

Во многом он старался подражать Образцову. Завёл канареек. Организовал музей. Экспонаты были ничтожны, но музей был. Установил в кабинете агрегат для черного кофе – результат зарубежных поездок.

За эти годы стал народным артистом, вице-президентом советского УНИМА, профессором института искусств, заведующим кафедрой… При этом не окончив среднюю школу. Вот уж поистине был продуктом советской эпохи.

Мой конфликт с ним возник после постановки «Двенадцати стульев» и открытия выставки «Ильф и Петров»

В афишу спектакля Афанасьев в качестве режиссёра-постановщика меня не включил, обозначив своим ассистентом. Потом моё имя вообще исчезло с афиши. С этим смириться я не мог и в 1960 году покинул театр.

Через год (я был в это время главным режиссёром Ташкентского театра кукол) я получил от Афанасьева письмо на многих страницах. В первой половине письма Афанасьев сообщал, что его посылают на три года в Египет, в Александрию, для организации египетского театра кукол. Что он готов принять это, с его точки зрения, более чем заманчивое предложение. Но единственным человеком, кому бы он мог доверить на три года руководить театром, являюсь я и только я. Поэтому он настоятельно просит меня вернуться в Харьков и заменить его на три года.

Однако кроме моего согласия есть ещё ряд препятствий, не преодолев которые, поехать он не сможет. Этому была посвящена вторая часть письма.

По существующим тогда правилам, уехать на три года за границу можно было только вместе с супругой. А его жена, актриса Русского драматического театра Ляля Столярова, ехать с ним отказывается, если он не выполнит ряд её условий. Условия эти заключались в том, что Афанасьев должен приобрести для неё значительное количество нарядов и драгоценностей по составленному ею списку (список этот я впоследствии читал). Кроме того, Афанасьев должен уволить из театра одну актрису – фамилию её я не помню, помню, что звали её Эмма, – которая являлась любовницей Афанасьева. Если он не выполнит эти и ещё другие условия, перечислять которые мне лень, Столярова согласна отозвать из обкома партии своё заявление о моральном разложении своего мужа и поехать с ним на три года в Египет.

Поэтому Афанасьев просит меня не только вернуться в театр, но и повлиять на тёзку мадам Бовари, чтобы она добровольно уехала из города и театра.

Должен заметить, что в жизни Виктора Андреевича Афанасьева женщины играли ничтожную роль. История же с Эммой имела следующую подоплёку. Жену Афанасьева, в отличие от мужа, сексуальные радости интересовали больше всего на свете. Её ненасытность не знала границ. Буквально не было ни одного мужчины, с кем бы Ляля не заводила роман. В первую очередь в список её любовников попадали все актёры всех харьковских театров. Естественно, всё это Афанасьев прекрасно знал и, безусловно, страдал, мучился, особенно тем, что рассказы о Лялиных приключениях ходили по театру. А тут, кажется из Симферополя, в театр приехала новая актриса, своими устремлениями мало чем отличавшаяся от Ляли Столяровой. И Афанасьев демонстративно начал проводить с ней время, показывая всем в театре, что он тоже не лыком шит.

Однажды, где-то в пять часов утра, родители Ляли нагрянули на дачный участок Афанасьева и обнаружили, что молодой любовник, их зять, копошится в огороде, а в домике преспокойно спит коварная Эмма.

В результате этого внезапного визита на стол областного комитета партии легло заявление от оскорблённой жены Афанасьева с просьбой примерно наказать зарвавшегося руководителя. Об условиях перемирия я уже написал выше.

Было всё это давно, в 1961 году. Афанасьева уже давно нет в живых. Молодые партийные акулы периода перестройки съели когда-то непотопляемого народного артиста. В последние годы своей жизни он совсем опустился, беспробудно пил, кстати с той же Лялей, и, утратив все свои многочисленные должности, скончался.

Человечество тем временем, современная наука всё настойчивее приближаются к созданию «параллельной памяти», когда электронный чип-микропроцессор можно будет вживлять в мозг с целью сбора информации от органов чувств. С помощью искусственной памяти человек сможет восстановить события своей жизни. Более того, информацию можно будет передавать прямо в мозг другого человека или на экран монитора. «Через три десятилетия мы сможем „восстановить человека“» – говорят учёные.

Является ли человеческая личность всего лишь подобием компьютерной программы, которую можно сохранить в памяти ЭВМ? Британские учёные разработали революционную технологию, которая позволит записать чувственные переживания человека на протяжении его жизни и создать дубликат его памяти.

Речь идёт о центральном микропроцессоре, вживляемом в мозг и выполняющем роль «чёрного ящика»: он будет получать информацию от других чипов, на которые поступают электронные сигналы от органов чувств.

Создание новой технологии позволит человеку восстановить все события его жизни, информацию можно будет представить на экране монитора. Более того, её можно будет передать на чип, вживлённый в мозг другого человека, то есть всего за считаные секунды жизненный опыт одного перейдёт к другому.

«Вместо того чтобы в разговоре пересказывать свои переживания, – говорит Крис Винтер, руководитель учёных-разработчиков, – можно непосредственно передать их на экран компьютера». Он считает, что менее чем через 30 лет можно будет «воскрешать» умерших путём полного воссоздания их жизненного опыта и параллельного генетического картографирования. Кроме того, будет возможна борьба с болезнью Альцгеймера – с помощью восстановления забытого из памяти компьютера. Задача только в том, чтобы прожить ещё тридцать лет. Обидно умирать, не дожив столь ничтожного для истории срока.

Исследователи рассчитали, что через несколько лет ёмкость микропроцессоров достигнет величины в 10 миллионов мегабайт – в миллион раз больше, чем сегодня. Согласно этим расчётам, такой ёмкости будет достаточно, чтобы собрать всю информацию, получаемую человеком за 80 лет жизни.

Сегодня даже самый большой скептик относится к подобным открытиям со всей серьезностью.

И тут в очередной раз встаёт проблема человеческой личности и достижений науки в будущем веке. Эта проблема не даёт покоя, интерес к ней возрастает практически ежедневно: появляются всё новые и новые научные разработки.

Ведь в разработке и создании «параллельной памяти» можно увидеть не только беспредельный расцвет человеческой мысли, но и угрозу человеческому роду.

Винтер гордится тем, что «полиция сможет раскрывать преступления, подключившись к микропроцессору, вживлённому в мозг преступника или свидетеля». Однако то, что воодушевляет учёного, одновременно пугает.

В ходе дискуссии, развернувшейся в последнее время вокруг «параллельной памяти», вспомнили и роман Джорджа Оруэлла «1984». Если новая технология окажется на службе у тоталитарных режимов, они смогут осуществлять полный контроль над своими подданными.

Пока же передать свои эмоции другому под силу единицам – Поэтам и Художникам, которые, как говорится, сумели выразить чувства и мысли своего поколения. Для меня одним, может быть главным, таким «выразителем» был Булат Шалвович Окуджава.

В формуле «выразитель поколения» наличествует сплошная пошлость. Поэт есть поэт, а не «выразитель». Просто я вряд ли найду слова для рассказа об Окуджаве.

В свою первую после возвращения из лагеря поездку в Москву Лёва Лившиц взял и меня. Однажды он привёл меня в дом бывшего харьковчанина Гриши Левина и его жены Инны Миронер. Их квартира, вернее комната, помещалась в большой московской коммуналке. Комната была завалена книгами и остатками завтрака. Набилось в неё много народа, сплошь литераторы, поэты, до утра читавшие свои стихи.

Лева Лившиц и Булат Окуджава

Гриша, высокий, худой, уже к тому времени совершенно седой человек, был автором известного тогда стихотворения: «На привокзальной площади ландыши продают! Ландыши продают! Почему не просто дают?» Поэзия была и формой и содержанием его жизни. Он относился к тому редкому типу поэтов, которые в равной степени любят и свои и чужие стихи. Был он руководителем замечательного литературного объединения «Магистраль», в которое входило много поэтов, впоследствии прославившихся на всю страну. В тот вечер (впоследствии я много раз оставался ночевать в этой квартире) помню, что познакомился с Новеллой Матвеевой, Сергеем Наровчатовым, совсем молодым литературоведом Станиславом Рассадиным. Кажется, был ещё Винокуров. Был и Окуджава. Может быть, он тогда уже сочинял свои песни, но в тот вечер под гитару пел не свои, а чужие, преимущественно фольклорного содержания.

В 1958 году Лёва рассказал, что был снова в Москве и впервые услышал песни Окуджавы, и что он потрясён ими, и что считает просто необходимым эти песни иметь, пропагандировать их, и вообще, по его мнению, в поэзию пришёл Поэт с большой буквы. Лёва уговорил меня купить магнитофон, помню, что назывался он «Астра», и мы отправились в Москву записывать Окуджаву. Песен у Булата было тогда совсем немного. Пел он их, смущаясь, иронически относясь к нашим комплиментам.

Помню, что это был «Лёнька Королев», которого сначала Булат назвал Ваней, потом Витей и в конце концов Лёней. Уже тогда были «Из окон корочкой несёт поджаристой», «Муравей», «Ванька Морозов», «А мы швейцару: „Отворите двери“»…

Ближайшее окружение Окуджавы приняло его песни сразу и безоговорочно. С тех дней они сопровождали нас постоянно. Вне зависимости от наличия слуха мы их постоянно напевали, цитировали, каждую новую передавали друг другу как важнейшее событие жизни.

Между тем его публичные выступления далеко не всегда имели успех. А иногда проходили в атмосфере откровенной враждебности. Так, однажды, в помещении бывшего Дома кино на улице Воровского в Москве, пришедшая на выступление поэта так называемая творческая интеллигенция проявила в его адрес откровенное хамство, а выступивший после Окуджавы драматург Ардаманский, обращаясь к залу, сказал: «Вот, товарищи, мы сейчас с вами встретились с воинствующей пошлостью!» А знаменитый Соловьёв-Седой публично заявил, что Окуджава сочиняет белогвардейские мелодии.

Если власти запрещали песни Галича, то было совершенно очевидно, почему они это делали. В песнях Окуджавы ничего антисоветского не было. Власть предержащих просто бесила та культурная, духовная высота поэта, которой они не могли простить.

Возмущение вызывал уже тот факт, что Окуджава жил и писал, будучи внутренне абсолютно свободным, как будто бы советской власти вообще не существует.

Когда-то Наум Коржавин, говоря об Окуджаве, сказал, что он наблюдал, как в большом зале читал стихи Евтушенко, а потом пел Окуджава. «Евтушенко читает – все восхищены им, его глазами, его голосом, ну и стихами тоже, весь зал заслушивался и любовался. А когда вышел Булат – на него никто не смотрел. Все в себя смотрели…»

Мне кажется, что это очень точное наблюдение.

В 1960 году, когда я поехал работать в Ташкент, бобины с песнями Окуджавы и магнитофон «Астра» составляли основную часть моего багажа.

После моего отъезда в Ташкент и последующего возвращения в Харьков с Окуджавой я больше не встречался. Хоть и с прежней любовью и восхищением относился к его творчеству, постоянно следя за всем, что выходило из-под его пера.

Через много лет, когда я жил и работал в Москве, ко мне попала кассета с песнями Окуджавы, которые я никогда не слышал. Не помню, то ли мне её отдал Зяма Карагодский, тогда главный режиссёр Ленинградского театра юного зрителя, то ли наш актёр Игорь Овадис, раньше служивший в Ленинградском театре. На этой плёнке было записано выступление Окуджавы перед актёрами этого театра с песнями на тему Буратино.

В своё время Окуджаву пригласили написать песни к фильму «Буратино». Он написал, естественно на свою музыку, три песни, ставшие очень популярными: «Поле чудес в Стране Дураков», «Не прячьте ваши денежки» и «Пиявочки-козявочки». Потом, в результате каких-то интриг, Окуджава был от этой работы отлучён и вместо него песни написали поэт Юрий Энтин и композитор Николай Рыбников.

Несмотря на прекращение договора, Окуджава продолжал писать песни на понравившуюся ему тему. Уже потом, спустя какое-то время, я узнал, что таких песен он написал 24.

Сначала пришла в голову мысль просто инсценировать эти песни и так и назвать спектакль: «24 песни Окуджавы». Потом родилась другая идея.

Я решил поставить спектакль о дальнейшей жизни Буратино после того, как папа Карло открыл потайную дверь золотым ключиком, который сумел добыть Буратино, и получил свой театр.

По моему замыслу, папа Карло, став хозяином этого кукольного театра, постепенно сам становился Карабасом Барабасом. Он беспощадно эксплуатировал имевшегося у него Буратино и других кукол, в новых уже не нуждался, а новому папе Карло не давал возможности создавать новых кукол. Всю эту затею я назвал «Театр времён Карабаса Барабаса».

Когда я всё это сочинил, я позвонил Окуджаве и договорился с ним о встрече. Встретил он меня очень радушно. Мы принялись вспоминать молодые годы, покойного Лёву Лившица, поездку Булата в Харьков, наши встречи в Москве. Познакомил меня со своим ставшим уже совсем взрослым сыном Антоном и женой Олей.

Мой замысел привёл Окуджаву в восторг. Он немедленно согласился без всякого договора написать недостающие для спектакля песни, принялся фантазировать, тут же взял гитару, начал сочинять…