Присоединились к большинству… Устные рассказы Леонида Хаита, занесённые на бумагу

В рекордно короткий срок он вручил мне клавир всех песен. Затем вместе с Антоном напел для меня все песни, которые мы тут же записали на плёнку. Одним словом, проделал всю свою часть работы, и теперь дело было за мной.

О том, как мне жилось и работалось в Московском театре, рассказ особый. А что касается спектакля по пьесам Окуджавы, то он не был реализован. То одно, то другое обстоятельство мешало осуществить задуманное. С огромной горечью вспоминаю, как позвонил в очередной раз Булату Шалвовичу и пригласил на свою очередную премьеру.

– Что, Буратино готов?! – радостно воскликнул он.

– Нет, Булат, пока я вас приглашаю на пьесу Славкина.

Окуджава на премьеру «Плохой квартиры» не пришёл. А сравнительно скоро я уехал в Израиль, и больше мы с ним не виделись.

Булат дважды за мою бытность приезжал с концертами в Израиль, где к нему относятся коленопреклонённо. А я, стыдясь своей необязательности в его адрес, невозможности, да и ненужности объяснения того, что не смог выпустить спектакль и его труд ушёл впустую, не нашёл в себе смелости встретиться с ним. На его концерты я не пошёл. А его клавир, кассеты с записями хранятся у меня до сих пор. И уже ясно, что этот замысел в условиях Израиля неосуществим: чисто объективно – у меня на это просто нет сил. Да и сама идея уже устарела, в ней нет прежней злободневности.

Сегодня много пишут о шестидесятниках, о тех, кого смерть Сталина, XX съезд партии как бы возродили к творчеству. Сегодняшние аналитики часто с пренебрежением относятся к этому поколению, видя в нём некую безликую толпу, считая, что эта толпа была не способна к энергичным действиям, не способна осмыслить тогда происходящее в истинном смысле. Это очень ошибочная оценка. Окуджава и его друзья с самого начала оттепели не питали иллюзий. Они торопились что-то напечатать, что-то наговорить, надышаться, в конце концов, прекрасно понимая кратковременность и иллюзорность свободы. «Возьмёмся за руки, друзья», – пел Окуджава, имея в виду не стадионы, не поляны любителей авторской песни, а небольшую группу своих истинных единомышленников.

Незадолго до своей кончины, в начале 1986 года, Давид Самойлов написал:

Приснился ласковый Булат,
Он улыбался добродушно.
– Ну, как тебе живётся, брат?