Короткие истории

В детстве мне казалось, что взрослые всегда были взрослыми, а уж дедушка и бабушка вовсе были всегда. Я представлял себе происхождение взрослых так: мама и папа были взрослыми, вот такими, какие есть. Бабушка тоже. А дедушка, как самый-самый древний, как «динозавр» появился… из земли. Сам. Я это так видел: вот он мой дедушка, такой же, как на фотографии, в рубашке белой, пиджаке, галстуке – появляется из земли. Я даже помню место, где мне это «рождение» дедушки представлялось – как идти от остановки «кинотеатр Старт» вниз, мимо забора, к рынку – там есть насыпь такая, не доходя школьного забора – вот будто бы там.

2.

Меня мучил одно время конъюнктивит. Мама мне промывала глаза чайной заваркой. Сажала меня в кухне напротив маленького зеркала. По кухне сновали соседки. Они готовили, иногда разговаривали на повышенных тонах, иногда ругались – все, как положено, делали.

Когда я бегал, крутился у них под ногами, бабуля, та, что жила с нами в коммуналке по соседству, несла горячий чайник, и я пробежал у нее под ним таким образом, что чайник очутился на мгновение у меня, аккурат на голове. Дальше я полетел еще быстрее, уносясь в коридор. В коридоре где-то на холодильнике стояло радио, оттуда доносился голос Юрия Антонова чаще всего…

Приезжала бабушка моя, мамина мама, – Валентина Васильевна Маленко. Забирала меня к себе, на Горный. Помню, почему-то, как она укладывала меня спать и пела мне тихо: «Там, вдали за рекой, Загорались костры…» Голос у нее был шикарный, поставленный. Вместе с дедушкой они после войны играли в нашем Музыкальном театре, – тот, что сейчас театр Музыкальной комедии, – это были 1947 – 1949 годы. Дедушка танцевал в кордебалете, бабушка пела в оперетте. Затем за ней стал ухаживать режиссер, стал давать крупные роли, после чего пригласил ее в столицу, в знаменитый Государственный академический народный хор имени Пятницкого. Дедушка, будучи, человеком очень ревнивым, запретил ей это делать, – ехать в столицу, и совсем «забрал» ее из театра. Ушел он и сам из театра, и они уехали на какое-то время на его родину, в Украину, в город Кировоград. Уехали, чтобы вновь вернуться.

Дедушка мой, Борис Порфирьевич Маленко родился в селе Аджамка Кировоградской области Украины 22 июля 1924 года. Село это, насколько мне известно, ничем интересным не выделялось, не выделяется, полагаю и сейчас. Население его по переписи 2001 года составляет 4-е тысячи человек, – как подсказал мне только что «Гугл».

Закончил дедушка до войны итого семь классов. Затем – Дальний Восток и война с Японией. Два ранения. Что не помешало бить чечетку и здорово танцевать, а также всех бороть в соревнованиях по заводу в армрестлинге.

У меня сохранилась о нем информация – это зеленая папка с разными документами. На папке надпись, по-моему, моей же рукой: «Маленко Б.П.» – сделанная еще когда учился в школе. Храню я эту папку всю жизнь, поскольку, я давно понял, что в родителях и родственниках моих напрочь почти что отсутствует чувство историзма, и им доверять ничего хранить нельзя – они все растеряют, или чего хуже выкинут, – мол, а зачем оно нам нужно. Так, я еще со старой квартиры, с Горного, перевез дедушкины карты, которые он, видимо, когда-то покупал, большую настенную карту мира и волгоградской области – последнюю пришлось несколько лет назад выкинуть, так как состояние ее было крайне плачевным.

В папке этой лежит профсоюзный билет темно-зеленого цвета, еще один – красного. Профсоюз рабочих строительств и промстройматериалов – значится в ней. Профессия: слесарь. Почти на всех страничках – наклейки-марочки разноцветные – отметки о членских взносах от 10 копеек до 1 рубля.

Трудовая книжка лежит, – совсем потертая. Дата заполнения: 18 декабря 1948 года.

Военный билет. Информация такая. Национальность: украинец. Беспартийный. В ВЛКСМ не состоит. Образование 7 классов и техническое училище №7 в 1963 году по специальности газосварщик. Женат. И так далее.

Вот что интересно. Место службы. 63-й разведывательный мотоотряд ТОФ (тихоокеанского флота, – прим. авт. – Л.Х.) По специальности электрик-связист. Период: июль 1942 – сентябрь 1945. Далее идет 354-й отдельный батальон морской пехоты ТОФ. Также электрик-связист. Период: сентябрь 1945 – декабрь 1946. И с декабря 1946 по апрель 1947 – служба в 162-ой отельной роте связи ТОФ.

Награжден медалью «За победу над Японией», медалью «За отвагу». Медаль эту, как собственно и другие боевые медали, мой дядька, Леонид Борисович, его сын, поменял в 80-е годы на водку спекулянтам и скупщикам. Комментарии излишни здесь. До меня дошли только трудовые награды: «Победитель соцсоревнования» за 1973 год и за 1979-й, и «Ветеран труда». Больше – ничего.

Далее в папке хранится два удостоверения ударника коммунистического труда, раскладная карта из серии «Города-герои», многочисленные грамоты, удостоверения, открытки, и самая древняя газета которой я обладаю: «Волгоградская правда», датируемая 28-м декабря 1986 годом.

3.

Дедушка с отцом как-то пошли пить пиво. Оно тогда продавалось в зеленых крашеных железных будках на улицах. Будки эти – отдаленное подобие нынешних ларьков. Они подошли, спросили, – но оттуда, из будки, не ответили. Дедушка спросил еще раз. То же самое. Опять. Ноль ответа. Тогда он взял, ухватился снизу за железку, и перевернул ее вместе с торгашами внутри. И ничего ему за это не было.

Другой раз он познакомился с актером Алексеем Смирновым, тем самым, который играл Федю в известном фильме Гайдая. Они, съемочная группа, актеры, прилетели в Волгоград, снимать какой-то эпизод. И актер Смирнов стоял на улице и пил пиво. Борис Порфирьевич подошел к нему, и они разговорились. Дедушка поведал ему и о своей жизни на сцене в конце 40-х годов.

Дедушку я, безусловно, помню. Но плохо. Моментами. Он умер в 1988 году, в конце декабря. Вот несколько моментов, эпизодов.

Первый. На Горном. В их с бабушкой квартире, по улице Ополченской. «Играем в хоккей». Дедушка на воротах, с клюшкой, я, маленький с каким-то мячом и тоже детской клюшкой.

– Вратарь волнуется, волнуется! – говорит Борис Порфирьевич, – и показывает то, как он, вратарь волнуется, защищая импровизированные ворота, – руки на коленях. Ноги полусогнуты. Мы обожали играть в хоккей. Мне рассказывали все, как он меня очень любил.

Эпизод два. Он в комнате лежит, накрыт одеялом атласным. Наверное, уже болеет. Рядом бабушка с ним. Я зашел в комнату.

Эпизод три. В больнице. Там же, на Горном поселке. Зима. Мы пришли в больницу. Родственники. Тетя Люда. Мои родители, бабушка.

– Хочешь к дедушке? – спрашивают. – Да, хочу. Захожу вместе с мамой, кажется, к нему в палату. Он меня обнимал.

Под новый год, когда я буду с мандарином в руках фотографироваться возле елки, в белых гольфах, мне скажут: «Ленечка, дедушка твой умер». – Я вряд ли буду понимать это. Елка была огромная, во всю комнату. Под потолком ее венчала красная звезда. В этом был действительно, какой-то траур, – в этой ярко-красной звезде.

Были и другие эпизоды. Они совсем, – слишком обрывочны. Хотя до сих пор бывает, что-то вдруг пронесется в голове какое-то воспоминание; достанет память моя какой-то кусок энергии, – вот например фотографии, где дедушка с дядей Леней (тем самым, своим сыном и моим дядькой, тезкой) стоят возле дерева – оба худые и стройные. То ли видел я это сам, то ли так фотография запомнилась – сейчас уже я не скажу точно. Наверное, нет, вживую не видел; фотография все-таки это.

У бабушки моей хранились фотографии их совместной жизни. Она мне их часто показывала. Сейчас они лежат у меня дома. На дне коробки всегда находились большие дедушкины «негативы» и снимки в цвете. Я, все задавался вопросом сам себе: вот так вот лежат фотографии, а на самом дне – дедушка под их толщей лет. Значит, он так и на кладбище сейчас лежит?! А над ним толща земли, и возможно, других черно-белых фотографий. Я говорил бабушке, что когда вырасту, обязательно придумаю, как его оживить, как его достать из земли. В детстве представление о смерти совсем-совсем иное. Будто бы и нет ее. Она, смерть – в другом измерении, в твоем сознании ее просто нет. Это представление еще не сформировалось. Представление о ней складывается в причудливую форму, в форму отсутствия.

Смерть дедушки была для меня, ребенка, началом времен «моего тысячелетия», и являлась прототипом истории какого-нибудь, чуть ли не Древнего Рима.

«Давно ли он умер?» – спрашивал я потом. – «Нет, не сказать… недавно, – три года назад» – «А три года назад это давно или нет? Это значит, сколько прошло?» – «Значит, три года» – «А три года это как примерно, что? – все допытывался я».

Взрослые, мама и бабушка, не всегда, наверное, знали, что на это ответить. Их разум работал уже «правильно», по-другому, в отличие от моего. Я это все вдруг понял этим летом, когда, играя на даче с Вероникой, дочерью Нади, трех с половиной лет от роду, не смог ответить ребенку на простые вопросы ее мироздания и мировидения. Значит, постарел, – вступил в следующий этап своего пути из пункта «Жизнь» в пункт «Смерть».

И еще. Про дедушку всегда говорили, что он не рвался в лидеры, никогда не шел по головам, работать любил один, и делал это добросовестно. Членом партии не был, в иных организациях тоже не состоял. Коллеги его уважали. В компаниях всегда был в центре внимания. Знал культуру пития, – никогда не напивался, но любил выпить. Курить бросил задолго до смерти. Был отзывчивым, веселым. Честным. Деньги тратить любил. На подарки жене и детям. Все другим – и ничего себе.

Сейчас их уже нет, ни такого как дедушка, ни других, таких как он. В лучшем случае, люди, родившиеся в 20-е, это нынче глубокие старики, увы, уже ни на что не способные. Не они определяют сейчас тон времени. А если бы определяли, омолоди или воскреси их, мне кажется, мы бы, современники наших дней им не понравились, они бы нас попросту не поняли.

(90-е)

Наткнулся в интернете на очень интересное и ценное, как мне показалось, наблюдение; ну, знаете, всякие рассуждения пишут в таких прямоугольниках в виде риторических вопросов, и вешают где-нибудь во всевозможных группах по интересам и размещают на страницах. Суть его, рассуждения, высказывания такова: «Когда говорят фразу: «десять лет назад», – я себе представляю 90-е, но никак не 2002 год». А мой знакомый добавил: «Когда говорят пятнадцать лет назад, – то я себе представляю не 1997 год, а какой-то еще более поздний». Я подумал, – а ведь так и есть. Я согласился. И я тоже себе представляю не начало нулевых двадцать первого столетия, когда речь идет о фразе «десять лет назад», а гораздо более поздний отрезок времени.

Эта смена времен почти незаметна. Во все эпохи так и было. Когда заканчивался, скажем, век пятнадцатый, никто не выходил на площадь посреди города и не провозглашал: «Товарищи, пятнадцатый век закончился, именем короля, объявляю начало века шестнадцатого! Можете расходиться!» Всегда о предыдущих временах высказывали свои суждения последующие поколения, условно разделяя былое на века эпохи и десятилетия.

Вот уже выросли те, кто родился в середине и даже во второй половине 90-х. Этим людям сейчас около 16-17 лет. Это вполне взрослые люди. Их «подростковость» и юность пришлась и придется на вторую половину нулевых, так как первая половина нулевых завершилась в 2010 году. То есть как раз для нашего наблюдения – еще минус десять лет, начиная с 2000 по 2010. Таким образом, уже сменилось одно поколение, если брать за основу такие данные, что одно макро-поколение «родителей и их детей» – это период 30-35 лет. Поколение – 10 лет. И смена микро-поколений непрерывно происходит – каждые три-пять лет. Так, если родители от своих детей, а дети от родителей отличаются очень сильно по всем социальным показателям: увлечениям, родом деятельности и т.д., то поколение «братьев и сестер», которое укладывается примерно в 10 лет, уже чуть менее отличается друг от друга. И менее заметно, но все же, отличаются друг от друга микро-поколения.

А теперь несколько вольных исторических привязок.

Когда я пошел в школу, (а это был 1993-й год) то те, кто в последствие родили нынешних 16-17 летних, ее как раз заканчивали, обучаясь на тот момент примерно в 10-11 классе.

Мне всегда есть что вспомнить, и над чем подумать. Так, мы например, были последними первоклассниками, кто надел еще советскую школьную форму. Помню ожесточенные разговоры взрослых: почему нас не посвящают в октябрята?! Многие родители негодовали, но естественно были и те, кто откровенно выступал за «новую демократию». Я еще пошел учиться в Советскую школу, со всем еще «тем самым» советским антуражем: доброй первой учительницей в очках, тем самым синим букварем, красной прописью и другими неотъемлемыми сопутствующими атрибутами всех предыдущих поколений первоклассников. Вот, передо мной фотография моего первого класса, цветная, но с блеклыми какими-то тонами, – сейчас таких понятно не делают. Мальчики и девочки – все в форме. Лица еще советских детей. Сейчас у детей совсем другие лица, – давно подметил. Мне они не очень-то нравятся.

Почему-то когда я хочу вспомнить те годы, то мне, прежде всего, вспоминается именно тот наш букварь, картинки в нем, и уроки в первом классе, по изучению букв алфавита. Сейчас, спустя многие годы, меня берет гордость за ту, нашу, советскую школу, в которой и мне довелось какое-то время поучиться. За то, что и я застал часть «того» времени.

1993 год – период переломный для нашей страны. Наш Древний Рим – Советский Союз рухнул, но по инерции продолжил свои осевые и колебательные движения (продолжает, и по сей день, но очень-очень медленно, поскольку большой гигантской машине невозможно остановиться сразу). Благодаря этому, мы еще и живем на тех старых ресурсах заложенных в те времена; вот поэтому у страны есть еще запасы, а точнее их жалкие остатки. И люди, и ресурсы, и культура в целом – все это заслуга того режима.

В 1994 – 1995 году была введена уже форма нового российского образца, и мы ее были вынуждены надеть, поскольку события октября 1993 года провалились, и нам пришлось жить при «новой власти» и новой конституции. Нас, за счет родителей наших, нарядили в костюмы и галстуки, а девочек в будущих «бизнес-вумен». (Именно с этого периода пошла мода на поборы с родителей, которые теперь были вынуждены сдавать деньги на ремонт, на охрану, на столовую и прочее). Слава богу, эта форма продержалась лично у нас недолго, и уже к пятому классу, мы ее сняли, и благополучно о ней забыли. Затем пришло время совершенно расхлябанное. Все носили мастерки с рынка, дешевые кроссовки, джинсы, – кто во что горазд, – и это считалось тогда хорошо. У ребят со двора тогда не было другой одежды, поэтому «правильным» считалось носить спортивный костюм, почти налысо стричься и ходить в школу с пакетом, а никак не с портфелем или рюкзаком. Если ты с пакетом, – то это означало как бы презрение к учебе, и неподчинение. Еще, по-моему, именно в те годы, «правильным» стало считаться в холодное время носить шапку на макушке, – так ты мог относиться к «правильным». При чем снимать ее в помещение было нельзя, – это расценивалось как еще одна форма протеста – ходить в шапке. Сейчас, когда я вижу дурачков и дурочек «одетых по спорту» и с другими атрибутами (агрессивные фото, сигарета, батл выпивки, «опасный» оскал лица, и т. п.) подражающих и играющих в «пацанскую тему» 90-х мне становится очень весело и смешно, правда. Я полагаю, если бы все эти юноши и девочки действительно жили в то время вместе со мной, то, как минимум, у «правильных пацанов», поверьте, получили бы статус далеко не самый высокий – это в лучшем случае. В худшем – боялись бы без родителей идти из школы, и возвращаться из нее. А гулять со своей девушкой отважились бы только вокруг своего дома.

Еще в 90-х у нас было такое понятие как дружба и товарищество, в хорошем смысле слова. Оно, должно быть, само собой сохранилось от предыдущих времен.

Родители записали меня в районную детскую библиотеку, и я ходил туда раз-два в неделю, за что сейчас очень благодарен, что привили мне эту привычку к чтению. Пока я выбирал книгу, мама стояла на улице, и говорила по висящему на подъезде телефону, – туда опускалась монета, и можно было говорить пять или десять минут. Никто не ломал эти аппараты. Их демонтируют, когда всем в микрорайон проведут домашний телефон.

Домашний телефон нам провели только спустя пару лет, в 1995 году. Мобильные телефоны во всей России были у единиц. И выглядели они как огромная черная коробка. У меня первый мой «современный Сименс А35» появится только в 2003 году.

До нашего микрорайона не ходил троллейбус, а только автобус №25, как помню, от Центрального рынка. Троллейбус стал ходить позже и то, только до 126-го квартала, это то место, где сейчас Парк-Хаус стоит. А на месте Парк-Хауса была лесополоса вся почти сплошь из елок и елей. И мы туда ходили на субботники от школы убирать мусор. А за лесополосой, вплоть до улицы Землячки шли военные части, построенные чуть ли не в 60-е годы. Сейчас их уже как лет пять-семь полностью расформировали.

Маршруток тоже не было. Были машины «Latvia», отдаленно напоминающие нынешние «ГАЗели». Они-то и исполняли роль маршруток. Чтобы уехать в другой район быстрее, нужно было идти до той же улицы Землячки и ловить маршрутку №1. Кстати, кто-нибудь, помнит, что когда появились современные «ГАЗели»-маршрутки, то их первое время называли почему-то «автолайнами».

Дороги между домами состояли из бетонных плит. Растительности во дворах почти не было. Осенью было чудовищно грязно, а летом также чудовищно пыльно.

Значительная часть моего поколения пополнила ряды наркоманов, и просто русских жлобов, заменив своих родителей, в более гипертрофированной форме.

Летом мне довелось встретить товарища моего детства, у магазина. Я ходил кинуть денег на телефон, а он шел мне на встречу, обрюзгший с очень несвежим лицом, с жестяной банкой литровой «Балтики», с пузом, – перед собой он вез коляску, рядом, чуть поодаль шла его, как я понял, супруга, – бесформенное после родов и неправильного питания существо. «А ведь я с ними одного возраста!» – пронеслось в голове.

Мы поздоровались. Перекинулись ни чем не значащими фразами. И я обратил внимание на тот, как мой товарищ детства одет, – он был одет уже так, как мой отец был одет тогда, когда я был маленьким мальчиком. И тут я со стороны посмотрел на себя (я люблю это делать) – я был в летних кроссовках, своих любимых летних подвернутых штанах и футболке. И главное – выражение моего лица было совсем другим. Я обрадовался себе, подмигнул другу детства, и побежал весело дальше по своим делам. А он тяжело поплелся к себе домой.