Арбуз

– Мы тут группой собрались. Наши девочки тут живут, – сказал Леша, словно оправдываясь.

– Я знаю. А почему рано уходите?

– Попросили проводить.

Люде не понравилась безличная форма его ответа. Мало того, показалось, что в Лешиных словах прозвучали нотки сожаления. А рыжая теперь бросила на Люду совсем не любезный взгляд. Люда демонстративно поглядела на часы. Она видела, как Леша, краем глаза державший ее в поле зрения, сделал было полшага в ее сторону, но остановился.

– А я искал тебя в колонне. Но не мог отойти. А потом уже вообще не видел, пока с транспарантом разобрался, – сказал он.

– Ну, сейчас-то ты без транспаранта. Хотя…

Последовавшая усмешка разозлила Люду окончательно. Все можно простить, но не насмешки. Она даже не знала, что лучше, уйти с гордо поднятой головой, или подойти и оторвать Лешу от этой мерзавки. Пока она решала, помощь подоспела с неожиданной стороны. От той самой группы, где сначала стояла Ира, отделился молодой человек.

– Ну, кто тут у нас девушек переманивает? – молодой человек, высокий и узкоплечий, похожий на отточенный карандаш, подошел к Ире и игриво приобнял ее за плечо.

Его слова были обращены не Ире, а Леше. Его улыбка должна была показать, что это, конечно, шутка, но в каждой шутке есть доля шутки. Но самое обидное, что Ира не сбросила с плеча худую тонкую руку узкоплечего.

– Ну ладно, – сказала она, – Еще увидимся.

К ночи нагнало тучи, и пошел ноябрьский коктейль: дождь со снегом. Люда подняла высокий пушистый воротник своей дубленки, придерживая его одной рукой, и стоя у обочины, принялась голосовать.

– Я угощаю, – предупредила она.

Леша в Москве на такси ни разу не ездил, но знал, что сегодня таксисты будут заламывать цену. Ну, раз она не хочет ехать, как все, и угощает, кто против? Ему, положим, в центр без надобности. Он ради Ганиной даже ушел в разгар танцев. И ненужный крюк сделает. И, главное, разговор с Ирой был оборван на самом важном месте. Она сказала, еще увидимся. И, кажется, она тоже была не рада тому, что узкоплечий оборвал их разговор. Ганина, конечно, в этом не виновата. Хотя, и она своим поглядыванием на часы давила на психику. Раз давила, пусть угощает.

В темноте в длинной расклешенной дубленке Ганина смотрелась. Таксисты уважают девушек в таких дубленках. Такие не крохоборятся. И первое же свободное такси остановилось.

Ганина не назвала таксисту адрес, а сказала ехать пока вперед, к центру. Опытный таксист знает, если такая фартовая девушка голосует, значит, одетый победнее, молодой человек рядом с ней, он ей не пара, а временное недоразумение. Хоть, по всему видно, едут из компании, и, наверное, в другую. Все равно, недоразумение. Когда девушка придет в разумение, появится другой, который будет сам командовать, куда вести машину. Таксист, как гадалка, догадывался, что было, что будет. Если девушка, садясь, не называет адрес, значит, у нее есть выбор на праздничный вечер, и она пока не определилась.

Таксист был близок к истине. Но той тайны, что таилась, как кощеева смерть, за железными воротами, за замком с секретом, не знал. Люды были ключи от замка с секретом на железных воротах папиного гаража. Но то, что у нее есть ключи и она знает секреты замка, это было ее большим секретом. Как-то с год назад подруга Таня поделилась с Людой своей тайной. Она умыкнула у отца дубликат ключей от гаража. И вечером в отцовской «Волге» очень приятно провела время со своим тогдашним молодым человеком. Отец ничего не узнал. Его возят на служебной машине. А «Волга» в гараже только для дачи. Конечно, Танин молодой человек был порядочным. Он знал правила и касающиеся того, чтобы не оставлять следов в машине, и касающиеся того, чтобы не оставлять следов, о которых придется жалеть. Он делал вид, что посягает на самое сокровенное, но покорно удовлетворялся тем, что Таня ему позволяла.

Долго слово дубликат не давало Люде покоя. И у Людиного отца «Волга» в гараже. И тоже только для дачи. И гараж находился недалеко от дома. И Люда знала, где дубликаты ключей. А отец машину в гараже не запирает. Она нашла слесаря, сделавшего копию ключей. Только Люда была не так глупа, чтобы делиться с подругой своими техническими достижениями. К сожалению, технические достижения не гарантировали гуманитарных. Их пока не было. Ключ в кармане, а приличного поклонника в кармане не было. Люда уже не в первую компанию ходила с ключом от папиного гаража. На всякий пожарный. Взять с собой ключ от гаража стало обычным, как взять ключ от квартиры, подкраситься и подушиться. Но все как-то ситуация до гаража не дотягивала. Кавалеры казались ей, то слишком ушлыми, то слишком пошлыми. И вот подвернулся Леша, закомплексованный, но не ушлый и не пошлый. Родители в гостях, будут поздно. Отец выпьет. В гараж не попрется. Люда колебалась. Даже забавно посмотреть, на что способно это провинциальное чудо. До квартиры он не дорос. Но и вести его в гараж может выглядеть очень вульгарно.

Вот уже пересекли Кольцо. Люда пришла к выводу, что Леша и до папиной «Волги» не дотянул, и назвала адрес дома. Окна темные. Родители еще не вернулись. Да и понятно, она ведь уехала со Стромынки в пионерское время. Леша был удивлен, когда у двери подъезда она полезла в карман, достала ключ и вставила в замок. Он прежде не видел, чтобы подъезд запирался на замок.

– Это чтобы всякие не шастали, – объяснила Ганина, – И подъезд чистый.

– А как же, если к вам гости приходят? Как им в подъезд зайти?

– А у нас звонки вниз выведены.

– Что же, если позвонят, нужно спускаться вниз, открывать?

– Ничего не нужно.

Она произнесла это так обыденно, как будто в этом нет ничего удивительного. Они поднялись на третий этаж. Ганина остановилась, оперлась спиной о стену и слегка потянула Лешу на себя, скорее показала ему, что сейчас следует делать. Или его еще и этому учить? Что-то он очень напряжен. Решает ту би, ор нот ту би? Она решила его успокоить.

– Тут мы в полной безопасности. Как на необитаемом острове. На этой площадке в одной квартире вообще не живут, они за границей работают, а в другой старики. Вечером никогда не выходят. Мы живем на четвертом, над ними. Так что, на второй ходят пешком, на третий ходить некому, а на четвертый – на лифте. А если кто-нибудь будет пешком подниматься, слышно.

Леша никак не мог сосредоточиться на Ганиной. Сначала из его головы не выходила Ира, с которой, к великому сожалению, так ничего не завязалось. Потом его мысли занял замок на двери подъезда. Потом он сосредоточился на лестничной площадке. Очень ярко освещенная, с розоватым кафелем по стенам, чистым полом. Не площадка, а операционная. Потом дверь квартиры, где хозяева уехали работать за границу. Он стоял спиной к этой двери. Но при беглом взгляде ему показалось, что дверь выглядит не так, как простые двери. А как? Повернуться и рассмотреть внимательнее он уже не мог. Он был во власти Ганиной. Но главное, что потрясло его, как, походя, между прочим, упомянула Ганина о соседях, работающих за границей. Никто из тех, кого он знал, кого знали его родители, его родственники, не то, что не работал, никогда не бывал за границей, и не знавал тех, кто бывал за границей.

Поняв, что он витает где-то далеко, Ганина стала возвращать его к реальности. Самый действенный метод – искусственное дыхание изо рта в рот. Она властно притянула витающего в облаках к себе, к объекту, так сказать, к телу, и полонила теплыми ухоженными, но настойчивыми, руками. Притянула нежно, но напористо, одурманив ароматом заморских духов. Разве ее большие синие глаза, густая тушь на ресницах, аккуратно выщипанные брови, гладкая светлая челка, душистая алая помада на сочных, как черешня, губах и нежный дымчатый мех на воротнике дубленки – разве этого всего мало, чтобы пленник выполнял ее желания?

Слух пленника был напряжен. Вдруг кому-нибудь вздумается подниматься пешком. Но, за время пока он чувствовал нежность ее губ и ментоловый холодок жвачки, он слышал только стрекот лампы дневного света, и хоть пару раз хлопала дверь подъезда, но затем гудел лифт и поднимался куда-то выше.

Самая большая доля информации к человеку приходит посредством зрения. Второе место занимает слух. И только на третьем месте осязание. Лешин обзор был ограничен стенкой и воротником. Да и слушать в подъезде нечего. Оставалось довериться осязанию. После того как Ганина распахнула свою дубленку, его руки неторопливо поднялись от ее поясницы к тому месту, где смыкаются лопатки. Там они лениво затихли на тонкой вязаной импортной кофточке, не проявляя никакой охоты к перемене мест.

Ганина, видно, ожидала более раскованного поведения. Вместо заранее заготовленной фразы «ух какой ты быстрый», она назвала его, нецелованным мальчиком. Леша подхватился доказывать, как она заблуждается, но, наверное, перебрал в рвении и торопливости, и Люда, слегка оттолкнув его, сказала:

– Осторожнее, ожерелье мне не порви. Оно дорогое.

Дорогое ожерелье осталось целым. Люда, убедилась, что напрасно она в самый разгар веселья уехала со Стромынки. Оставаться на площадке – воду в ступе толочь. Оставались два варианта. Первый – все-таки повести его в гараж. Слишком вульгарно. Так он может о ней черти что подумать. Второй – пригласить в квартиру. Посмотрим, как он на ключи отреагирует, подумала Люда. Если собаке показать кусочек сахару, у нее потечет слюна. А потекут ли у него слюнки, если при нем начать открывать дверь? Если кто-либо, перед дверью, достает ключи, а не звонит, следовательно, в квартире пусто. А если после поцелуев с молодым человеком на лестничной площадке, девушка не прощается, а достает ключи? Что это должно сказать молодому человеку? Люда чуть отстранилась, порылась в сумочке достала зеркальце, поглядевшись, вытерла платочком губы, и достала ключи. Не все же ему объяснять, как в школе. Но, как видно, Леша на своей периферии застрял на октябрятском уровне. Если бы Люда заметила, что он при виде ключей хоть как-то возбудился, завелся, что ли, она бы … Она могла допустить, что на самый короткий момент потеряет голову, или сделает вид, что потеряла самоконтроль. Но соло нежного мурлыкания замка его не тронуло. Он не встрепенулся, не услышал в этих звуках обещания радостей рая. Дверь открылась, как бы говоря: финита ля комедиа.

Люда бросила долгий прощальный взгляд на своего провожатого и, поняв, что ничего дальше не произойдет, закрыла дверь. Щелчок английского замка, короткий, как выстрел не убил ее, но зацепил. Она минуту-другую стояла у двери, прислушиваясь. Пошел на выход? Шагов не слышно. Она плавно отжала язычок замка и открыла дверь. Площадка была пуста. Казалось бы, после того, как замок щелкнул, разъединив молодых людей по разные стороны двери, а тем более, повторно щелкнул, после того, как Люда убедилась, что провожатый ушел и говорить не о чем. Однако! Жизнь продолжается. И она полна неожиданностей.

На столе в гостиной лежала мамина записка: «Мы останемся на даче у Мартыновых. Приедем завтра. Не скучай». О, черт! Теперь заламывай руки: а счастье было так близко, так возможно. Если бы родители хотя бы предупредили, что едут на дачу к Мартыновым. Все было бы иначе. Люда бы знала, что если они и вернутся, то поздно. Тогда бы Люда вела бы себя не столь прохладно. А они не только поехали на дачу, а еще и с ночевкой. Кто они после этого? Если бы мама, хотя бы положила записку в коридоре перед зеркалом, Люда успела бы ее вовремя прочитать, пока Леша не успел уйти. Все бы было прекрасно.

А она все делала не так. Она боялась, если родители вернутся, такой и застегнуться по-человечески не успеет. А мама, едва взглянув на его башмаки в прихожей, поняла бы, что у дочки в гостях совсем не то, что надо. Люда тоже была привередлива в одежде, но более демократична, чем мама. А если бы мама увидела, из каких ботинок гость перекочевал в чистые теплые тапочки, ее бы удар хватил. И Люде бы потом не поздоровилось. Мама часто повторяла, что квартира начинается с вешалки. А значит и с тапочек. Мама говорила, что пусть она консервативна в вещах, что пусть в Америке тапочек не знают, но она привыкла к тапочкам. К хорошим тапочкам. Тапочки дают отдохнуть и ногам и паркету. Надо же, в конце концов, уважать труд домработницы. Лешины башмаки не стоили самых плохоньких тапочек в их доме. И пальто годилось только что для пугала на их даче, но не для вешалки в их коридоре. Но, если бы Люда знала, что родителей не будет, вешалка, и даже их шикарный диван, Люду бы не выдали.

И еще пишут, не скучай?! Хорошо сказать, не скучай. Как тут не заскучаешь среди маминых тапочек? Завоешь. Если бы на Люду не давили мамины установки, или хотя бы мама положила записку, на тумбочку в прихожей, а не на стол, вечер мог пойти иначе. Люда первым делом обиделась на маму, потом на Лешу. Мог быть и напористей. Но и редкое для нее чувство осознания собственного промаха и сожаления тоже имело место. А когда ты чувствуешь, что виноваты не все кругом, но и ты немного, какой уже тут праздник?

Все-таки нужно было его пригласить. Приступ одиночества заставил ее еще раз изучать себя в зеркале. Тщательно, как астроном изучает звездное небо. Сначала – в большом зеркале в прихожей. Она смотрела в зеркало, морща нос от запаха какого-то пахучего средства, которым всякий раз домработница протирала мебель, а перед праздником, постаралась на всю катушку.

На пятерку с плюсом, поставила Люда себе оценку. Но эта оценка не была окончательной. Она прошла в ванную и стояла пред зеркалом, закрывая то один глаз, то другой, прищуриваясь, то надувая, то втягивая щеки. Наконец, сняла кофточку. У Ганиных полнота была семейной напастью. Но зеркало в ванной находилось на уровне головы и груди. Чтобы увидеть ниже, нужно было потянуться. А Люду и не тянуло увидеть ниже. Грудь на пятерку, даже на шестерку. Прекрасная белоснежная грудь с красивыми сосками персикового отлива. Пикантная родинка как пограничный пункт. Как раз по ней обозначала Люда границы дозволенного при первом близком контакте. И лицо – картинка. В самом соку бабенка! Как говорит мама, хоть сейчас на бал невест.

Но бал невест в этот раз для нее не заладился. Лешу она, конечно, могла бы и впустить. На ее мягком диване целоваться куда приятнее, чем в подъезде. Она могла бы даже напоить его чаем. Но он какой-то потусторонний. Одно слово – провинциал.

А что, если позвать его на день рождения? День рождения у нее скоро, в начале декабря. В прошлом декабре, на первом курсе, почти год назад, она никого из группы к себе не звала. Только школьных подруг. Для этого были причины. Когда Люда провалила вступительные экзамены во второй раз, папа сделал выводы: достаточно отдохнула после школы. Диплом и в Африке нужен. И на третий раз папа подключился. Люда поступила, но оказалась старше всех в группе. Разница в два года несущественна на лекциях и в лабораториях. Но даже для невинного флирта это серьезно. А для серьезных отношений – пропасть. Неприятно чувствовать себя старухой. Люда вспомнила девицу в коридоре общаги. Привлекательна, нельзя отрицать. Но главное – пышет юностью. И тут ничего не исправишь. Никакой тушью не замажешь.

С этими грустными мыслями Люда включила телевизор. «Ленин в Октябре» Что они там обалдели? В то время как в праздник душа требует чего-нибудь веселого. Издевательство! Люда имела свой ответ на издевательство. Нагрела чаю. Подошла к огромному, как шкаф, импортному холодильнику, в отражении на белом лаке которого она выглядела стройнее. Извлекла «Наполеон», купленный к празднику мамой, не в магазине, а у женщины, которая печет прекрасные торты. Люда отрезала большой шмат. Да грянет пир у голубого экрана! Она принципиально не станет убирать за собой. Хотя бы чем-то она должна ублажить себя? Как-то нарушить заведенный ход вещей. Положили записку в комнате – так получите два съеденных куска и немытую посуду. И Люда отрезала второй кусок. Она думала о Наполеоне, не торте, а о настоящем. Могла бы она очаровать французского императора? А почему бы и нет? Ну ладно, наполеон из другого столетия. А могла бы она очаровать кого-нибудь из той прослойки, куда немного вхож ее папа. Конечно, не стариканов, о которых он иногда говорит маме, а их детей. Даже скорее внуков. Нет, у них там своя компания. Одно дело, что папа иногда бывает на совещаниях вверху, и совсем другое дело, чтобы они с ним дружбу водили. Она пыталась представить, как выглядят молодые люди из этих семей. Конечно, они прекрасно воспитаны, красивы и элегантны. И Люда забыла о том неэлегантном гражданине, который довел ее до двери. Какими дорогами он добирается до дома, ее не волновало.

Проснулась она поздно, когда приехали родители, и некоторое время, лежа в постели в своей спальне, обдумывала вчерашнее. Родители не входили. Не трогали ребенка. Мама увидела крошки на диване, увидела изрядно похудевший торт, разобрала, внимательно осмотрела сброшенную в ванной дочкину одежду, и даже понюхала в некоторых местах, и поняла, что праздничный вечер у дочки не удался. А ведь отговаривала она ее ехать в общежитие. Что общего может быть у Люды с общежитием.

Когда за Людой закрылась дверь, Леша не стал прислушиваться, что там в квартире. Ему не было необходимости вычеркивать Люду из памяти. Она, если и была прочерчена, то едва видимыми штриховыми контурными линиями. Он спустился и вышел под холодный дождь. Что теперь? Ехать обратно на Стромынку никакого смысла. Нужно бы конкретно поговорить с Ирой. Без свидетелей. А то все не получается, то транспарант, то Ганина, то узкоплечий. Но сегодня для этого поздно. Значит, домой.

Ему не повезло. Проходя в темноте мимо разрытой траншеи, он поскользнулся и упал. Мало того, что выпачкался порядочно, так еще и еще поранил руку. В комнате еще никого не было. Он, как мог с раненой рукой, выстирал и повесил сушиться брюки. И лег спать. Он думал о завтрашнем дне. Если завтра приехать на Стромынку, можно увидеть Иру.

Человек строит планы. Краткосрочные и долгосрочные. И на день, и на неделю, и на месяц, на год, и даже на жизнь. И все это планы будних дней: буду учиться, закончу учебу – буду трудиться. И нет в его планах, по крайней мере, в планах советского человека, такого: буду ничего не делать и плевать в потолок. Праздник не продолжается все его жизнь. Поэтому он знает, те праздники, что обозначены в календаре он проведет, как давно заведено, как встречали их его родители, его старшие братья и сестры. В отличие от западного, наш советский человек знает, что два праздничных утра в году он отдаст прогрессивному человечеству, демонстрации трудящихся. И это прогрессивной общественностью ему зачтется. А после демонстрации праздник перекатывается в личную колею. Какие тут планы? Планы яркие. Но праздник оказывается коварнее будней. Он непредсказуем, часто поворачивается совсем не тем боком, не так, как планируется, и выходит боком.

Пьянице проще. Он знает, что в праздник напьется, и распустятся перед его очами яркие цветы, а по углам запрыгают зеленые человечки. Он выпьет и увидит то, что ждал увидеть: цветы и человечков. А если ты не пьяница, ждешь большего, чем человечков. Тогда сложнее. Праздник зависит от многих слагаемых: что за компания, о чем в компании говорят, кто тебе улыбнется, и с кем ты потанцевал. Увы, эта мозаика нечасто слагается в прекрасную картину. Хочется необычного, волшебного, а получается заурядное.

Наступил второй день праздников. Люду разбудил приезд родителей. Она не торопилась встать, давая им время, чтобы привести себя в порядок с дороги. А родители не тревожили ее. Если у дочки не задался первый день праздника, не нужно портить второй.

Приводя себя в порядок в ванной, и вглядываясь в зеркало, Люда подумала, что еще полпраздника впереди, что все поправимо. И даже к лучшему. Леша рядом с ней все-таки не будет смотреться. А вчерашнее приключение ровно ничего не значит. Все вчерашнее в мусор, как крошки от вчерашнего торта. Вчерашнее – это каприз, прихоть, как торт. Каприз, который ни к чему не обязывает. Более того, как торт вреден для здоровья, так и вечер с провинциалом. И дуля этому Леше с маком, а не приглашение на день рождения.

Время шло, за окном было сыро, телефон молчал. Никто о ней не вспоминал. Она сама позвонила своей школьной подруге. Девочка серенькая, но повезло, сразу после школы поступила в МГУ и обскакала Люду, училась теперь на четвертом курсе. Подруга сообщила, что предки вечером отвалят, а к ней подвалят ребята из ее группы. То есть, с четвертого курса МГУ! Звучало заманчиво, и Люда, можно сказать, напросилась.

Леша проснулся первым. Его планы на день были туманны. Во-первых, Рогов так и не приехал. Девочки обещали на ночь пристроить на Стромынке. Наверное, пристроили. Отсутствие Рогова мешало Леше определиться, что делать в этот день. Он ушел с Ганиной рано и не знал, на чем остановились. Может быть на Стромынке сегодня продолжение банкета? Стоит ли теперь ехать? Брюки еще не высохли, штанину, нужно еще подшить, рука болит, вспухла, хлябь за окном, да и Иру вряд ли найдешь. И все это отбивало желание ехать. О Ганиной он и не вспоминал.