Барсуки

– Голова для понимания дадена, – из последних сил оборонялся он.

– Вот и слава богу… А я думала, орехи колоть. Они остановились у ворот Настина дома. Матрёна Симанна ушла вперед.

– Ну, спасибо вам за интересный разговор, – сказала Настя, готовясь отворить деревянную глухую калитку.

– Пожалуйста… ничего, очень рад, – с отчаяньем сказал Сеня и снял картуз; ярость раздразненного тела боролась с непонятной робостью.

– Теперь марш спать! – крикнула Настя. – Больше не подходите. Адью!.. – Она прихлопнула за собой калитку и исчезла.

Он все стоял, озадаченный и обозленный происшедшим. Непонятное слово хлестнуло его, как кнут. Мускулы лица перебегали жалкой улыбкой. Вдруг он срыву нахлобучил картуз и ударом ноги распахнул тяжелую калитку. Настя медленно уходила в воротах, – так медленно, как будто ждала чего-то, – не оглядываясь. Он догнал ее почти при самом выходе и больно, по-хозяйски, заломил ей голову назад. В следующую минуту не было ни холодных Настиных губ, ни растрескавшихся губ Сени: все слилось в один темный цветок.

– Пусти меня… – запросила Настя, обессиленная борьбой, прижатая спиной к стене. Голос ее был низок и томителен.

Сенина рука слабнула. Ярость и страсть уступали место нежности; Настя была гибка и хитра, она воспользовалась этим. Ловко извернувшись, она уже стояла в трех шагах от него, прямая и насмешливая, держа в руке сорванный с Сени картуз.

– Лови!.. – крикнула она и швырнула картуз вдоль ворот.

Тот, вертясь, описал дугу и звучно шлепнулся в лужу; сощуренными глазами Сеня проследил его полет.

– Ничего-с. мы другой купим. На картуз у нас найдутся! – сказал он осипшим голосом и обернулся.

Насти уже не было. Жалкий, как озябшая птица, мерцал посаженный в закопченное стекло огонек. Сеня вышел из ворот с пылающими щеками, остановился смахнуть грязь с картуза и вдруг засмеялся. Ночное происшествие представилось ему совсем по-другому, чем за несколько минут перед тем.

…Настю, пришедшую домой, встретил отец.

– Богомолкой стала? – подозрительно заметил он. – Старуха-то уж дома!

– Ботинок развязался в воротах, – сказала Настя.

– Тут к тебе подруга приходила. Приезжая. Я оставлял ждать, не осталась. Минуты три назад вышла.

– Какая она? – встрепенулась Настя. – Не Катя ли?

– Катя не Катя, а очень такая… играет, – неодобрительно заметил Секретов.

«Наверно, видела все, – думала Настя. – Она могла стоять там, за выступом стены, возле кожевенного склада… Бежать догонять, чтоб не проболталась?»

Она прошла к себе, поправила волосы перед зеркалом и тут заметила, каким неугасимым румянцем горело ее лицо. Оставшись наедине с собою, она подошла к окну и поочередно прижимала лоб и щеки к холодному потному стеклу.

XII. Катя

Настя не такого к себе в сердце ждала и даже удивилась Сене, когда вошел он. Но, значит, его и звало к себе в полусне цветенья девическое сердце, иначе не боялась бы, что с крыши упадет… Впрочем, все это было так неточно и неокончательно, что Настя промолчала на Катин вопрос о сердечных привязанностях.

Катя была единственной дочкой у зарядского торговца разным железным хламом; ей было двадцать три. Ясноглазую, пышноволосую и всю какую-то замедленную, Матрёна Симанна прозвала ее клецкой. После жмакинского происшествия Катя уехала к тетке на юг, но и там шалила, приманивала провинциальных женихов и вдруг на званом обеде отшлепала по щекам теткина мужа, который, несмотря на почтенность чина и возраста, сохранял излишнюю живость воображения. И вот в осеннее утро снова прикатила к отцу.

Она пришла к Насте на другой день после истории в воротах, вся шуршащая, дышащая незнакомыми Насте запретными духами, покорительница. Настя, выбежавшая отпереть, даже не узнала ее. Катя стояла на пороге, щурилась и улыбалась.

– Ну да, я, – утвердительно кивнула она. – Здравствуй, крошка! – и протянула руку в тугой перчатке.

Настя так и прыгнула на шею к подруге, но радость ее быстро поблекла.

– Ну, полно, хватит… – смеялась Катя, легонько отпихивая Настю от себя. – Разве можно так! Всю пудру смахнула… Ну, веди меня к себе.

– Вот сюда, за мной. Тут сундук стоит, я всегда коленки об него расшибаю… не зацепись!

Настя провела гостью через темный, с закоулочками, коридорчик и ввела к себе. Керосиновая лампа в фарфоровой подставке горела на комоде, бросая скудный свет из-под бумажного кружка. Катя обвела комнату любопытным взглядом и улыбнулась: в самых неприметных пустячках и подробностях светилась строгая, нетронутая чистота. Это впечатление усиливали цветы в банках, обернутых цветной бумагой, белые глянцевые обои, туго накрахмаленные занавески.

– Я очень рада, что застала тебя. – Катя сняла шляпку и пальто сбросила на спинку стула. – Тут можно?

– Ты садись, садись… Я повешу все! – хлопотала Настя.

– Не торопи, дай оглядеться. – В голосе Кати звучало сознание своего превосходства; она прошлась по комнате, трогая каждую Настину мелочь: повернула ключик в шкатулке, мельком заглянула в книжку на кровати… – A-а, грибок! – сказала она с легким смешком и повертела в руках деревянную бесполезную вещицу.

– Он открывается, я туда пуговицы кладу… – торопливо объяснила Настя, боясь, что подруга осудит ее именно за этот грибок; проходя мимо угла, Настя мимоходом затушила горевшую лампадку.

– Ты прости, что я не писала тебе. Все как-то некогда было. Ах, вот, кстати, и зеркало у тебя есть! – открыла она и пошла поправить волосы; они были, как и вся она, шуршащие и ленивые. – Вот теперь я сяду…

Шумя юбками, она опустилась на Настину кровать, и тотчас же гримаска сдержанного изумления обежала ее грешное лицо.

– Однако! – заметила она. – Ты что, в монашенки готовишься?

– Я люблю спать на твердом, привыкла… – засмеялась Настя, садясь на стул против подруги и пристально всматриваясь в ее лицо.

– Что так глядишь? – улыбнулась Катя.

– Ты красивая стала, – ответила Настя робко.

– Да? – и еще раз окинула себя быстрым взглядом. – Да и ты… выросла тоже. Только уж очень тонкая какая-то… – Катя искала, что еще можно похвалить в подруге, но мальчишеский задор Настина лица ей не нравился. – Нет, а ты, вообще говоря, хорошенькая! – с внезапным хохотом открыла она. – Ты не красней… право же, им такие нравятся! Только вот тут у тебя мало… – мельком указала она на грудь. – Знаешь, ты на Дианочку похожа. У греков такая была, помнишь?.. Ты ешь больше!

– Не говори мне так, – тихо попросила Настя. – Мне стыдно от твоих слов…

– А ты не стыдись. Папенька замуж-то еще не выдает?

– Я сама себе найду, – загоревшись, смутилась Настя.

– А может, уж и нашла?.. Какой-нибудь такой, а? – и подмигнула.

– Катя! – попросила Настя, присаживаясь рядом. – Закрой глаза… я спросить хочу. Ну, закрой…

– Закрыла… Ну?

– Ты вчера видела что-нибудь или нет?

– Нет, не видела. Я мимо прошла… Это в воротах-то? Нет, не видела.

Обе хохотали, белая комнатка повеселела, лампа стала гореть как-то ярче.

– А у тебя тут славно, – все еще смеясь, сказала Катя. – Ты в зеркало-то часто глядишься? Нет, тебе непременно надо больше есть. Глупая, чем ты ребенка-то кормить станешь? Ну, не буду, не буду! – Катя притворно испугалась помрачневшего Настина взгляда.