Земля Одиноких Странников

Вскочив с пола, на котором мы катались от смеха, мы быстро освободили Стасика и спустя пять минут были готовы покорять «суровые джейские просторы». Стасик с нами не разговаривал всю дорогу.

* * *

Экипировавшись, мы дали сигнал, вошли в шлюзовую камеру, а оттуда – на поверхность.

И сразу же обдало морозом. Скорее чисто психологически, чем на самом деле. Кругом на сотни километров простиралась ледяная пустыня, и снег непривычно пружинил под ногами (он здесь на удивление упругий), а где-то вдали смутно просматривался забранный зыбкой пеленой тумана горный хребет. Мы зовем его Тянь-Шанем.

Поземка намела большой бугор возле люка, а вокруг его обогреваемого отверстия густым частоколом наросли здоровенные сосульки, так что пришлось возвращаться за лопатой и ломом.

Голубой мечтой моей юности было изловить архитектора, проектировавшего нашу станцию, комиссию, утвердившую проект и строителей – и запереть их на этой станции. Ненадолго. На месяц-другой. За это время они вполне успели бы насладиться всеми достоинствами своей конструкции: от единственного туалета, в который приходилось маршировать через всю станцию и порой выстаивать очередь, до гаража и кладовки, куда приходилось собираться, как на Северный полюс.

Внутри нас ждали три железных мастодонта: прекрасный вездеход со сломанным редуктором, бульдозер со снегозаборником и платформа с катком и водяным баком. В принципе всю эту технику можно было запускать и без экипажа, задав нехитрую программу, но, памятуя, как в прошлом году один снегоход уполз чуть ли на за хребет, запутавшись в излучениях магнитной бури, мы предпочитаем не рисковать. Каин сел в кабину бульдозера, мы со Стасиком погрузились на платформу, по радиосигналу отворились исполинские ворота, и мы с ревом и скрежетом выползли на поверхность.

Посадочная полоса начинается в трех километрах от нас, но все равно, когда «челнок» заходит на посадку, у всех на станции начинает ломить в ушах, самописцы регистрируют двенадцатибалльное джеетрясение, а аппаратура начинает дрожать, как в лихорадке, и выдает она нечто несусветное, а порой и вовсе расстраивается. Поэтому на период приема гостей из космоса мы все приборы блокируем и укутываем одеялами. И на денек-другой у нас появляется возможность поиграть в снежки и насладиться «блаженным ничегонеделаньем».

По пути мы слегка привели в порядок дорогу, а выйдя на полосу, Каин опустил ковш, включил винт и принялся бросать снег за обочину. А мы медленно ползли следом за ним и трамбовали снег, сбрызгивая его водичкой. Таким образом, мы накатывали гладкое и прочное хоккейное поле, на котором могучие шестиметровые лыжи «челнока» будут стоять прочно и уверенно.

Взлетно-посадочная полоса имеет в длину четыре километра, а в ширину двадцать два метра. Чтобы как следует ее укатать, надо было сделать восемь ходок туда и обратно. С этой работой мы вполне смогли бы управиться часа за три, но Каина угораздило своротить фонарь и намотать кабель на винт. Поэтому еще два часа пришлось убить на ремонт. Окончили его к полуночи, когда начало светать. Взмокли – хоть выжимай!

Потом связались со станцией, они дали ток. Фонари нарядными гирляндами засияли по обе стороны полосы, правые красным светом, левые – зеленым, и отбрасывали при этом искрящиеся блики на сахарные изломы ледовых глыб, высившихся коридором по обе стороны дороги. Зрелище – феерическое!

По возвращении мы узнали не самую приятную новость. Оказывается, у геологов ледник вполз на посадочную полосу, а новый подходящий участок в тех местах трудно отыскать. Они стали просить «Босуорт» посадить «челнок» на проходящий мимо ледник, но капитан наотрез отказался. Так что им волей-неволей придется пожаловать нам в гости за восемь тысяч километров за своими контейнерами. Волею судеб Эдна оказалась в радиорубке и перехватила переговоры геологов со звездолетом. Она вышла оттуда слегка ошарашенная. По ее словам, за десять минут она значительно расширила свои представления о богатствах английского языка. Она потом попросила Алину расшифровать некоторые вставленные в разговор русские словосочетания. Алина весь вечер сидела красная.

За ужином разговор шел только о событиях сегодняшнего дня.

– Капитан Шарт безусловно прав, – заявил Кроуфорд, расправляясь с бараниной по-ньюбургски, которая сегодня Алине изумительно удалась. – Это полное безумие – сажать стотонный самолет на движущийся ледник или, хуже того, на равнины, усеянные подледными трещинами и кавернами.

– Но согласитесь, – возразил Водяницкий, – не меньшее безумие – гонять вездеходы через половину планеты и, может быть, не один раз.

– Неужели им так трудно отыскать где-нибудь три километра достаточно твердого грунта? – спросила Алина.

На нее посмотрели с сожалением.

– Да будет вам известно, мадемуазель, – изрек Ламарк, воздев в высь свой палец, – что нашу станцию поставили здесь именно потому, что смогли отыскать эти самые пять километров достаточно твердого грунта.

На десерт был «Киевский» торт. К сожалению, после того, как в детстве я на спор умял целую «Сказку», я не выношу кондитерских изделий, тем более кремовых. Тем не менее, сражение с этим куском приторного бисквита стало для меня принципиальным и жизненно важным вопросом. Поэтому я набросился на глыбу сладкого теста с маслом и орехами, как на дифференциальные уравнения седьмого порядка на госэкзаменах – с отчаянием обреченного и не глядя по сторонам. И, к собственному удивлению, расправился с ней раньше всех. На меня посмотрели и заулыбались.

– Мой Сонни в детстве точно так же кидался на сладкое, – с улыбкой проворковала «бабуля», – а потом ходил весь перемазанный кремом и старался облизать себе нос.

– Вам понравилось, Сережа? – робко прошептала Алина.

– Это было восхитительно, – тая, ответил я.

– Тогда я положу вам еще!..

Спас меня Каин, который, заметив мое состояние, перехватил тарелку и разразился возмущенной тирадой, обвинив Алину в том, что она лучшие кусочки скармливает любимчикам, а другим вообще ничего не остается, – и всучил торт Стасику, который хлебал пустой чай без сахара с выражением смертной тоски на упитанном добродушном лице. Подобно змию, искушавшему Еву отведать плодов запретного древа, Каин уговаривал его отведать хоть крошку этого великолепного блюда… И Стасик не устоял. Он через силу съел первый кусок, лихо расправился со вторым и потянулся было за третьим, но торт кончился.

По старинному, заведенному еще до нас обычаю, дежурному предоставлялось право комплектовать вечернюю видеопрограмму по собственному усмотрению. Мы уселись вокруг экрана, и Алина смущенно сказала, что хотела бы показать нам свой любимый фильм, привезенный ею из дому. Все с восторгом приняли это предложение. Этим фильмом оказался снятый на пленку балет «Анна Каренина». Зрелище было весьма волнующее, но приблизительно на восьмой минуте я понял, что оно слишком гениально для такого погрязшего в эстраде циника, каким был в то время ваш покорный слуга. Как можно тише я выскользнул из кают-компании и пошел на пульт.

Он, как обычно, жил своей спокойной, размеренной жизнью. Я послал «мозгу» «дважды два». Он ответил нулем в квадрате. Таково было наше приветствие. Компьютер уже знал, что пришел именно я, и настраивался на работу. Я просмотрел показатели работы установки за истекшие сутки и отметил, что имеются четыре пика повышения гравитации через каждые два часа. Что-то подобное мне встречалось и раньше. Компьютер извлек из копилки три аналогичных случая за последние шесть лет. Чаще попадались случаи из двойных и тройных пиков. Я записал даты и сверил местоположение лун. Что-то екнуло под сердцем, когда оказалось, что все эти разы луны затмевали… стоп, стоп… они затмевали друг друга и одновременно звезду… Однако все это они проделывают с удручающим постоянством, и это вовсе не означает, что гравитация от таких затмений должна нарастать. Моя наспех сбитая теория трещала по швам.

Глаза слипались. Во рту было сладко, и пальцы казались какими-то липкими и чужими. Хотел помыть руки – воды не было. Я попрощался с компьютером и пошел спать. По пути я решил зайти на веранду и посмотреть на луны. Они сейчас должны были висеть над горизонтом, над которым в скором времени ненадолго взойдет и снова скроется Джаэнт.

Верандой мы назвали небольшой закуток возле обсерваторий с большим скошенным потолком из сплошного стекла. Там было темно. Только сумрачный голубоватый лик Мун пробивался сквозь бегущие по небу тучи. Размытые очертания с темными пятнами кратеров придавали ей выражение упитанного и надменного женского лица. Внезапно за спиной я услышал шорох, обернулся и схватил метнувшуюся в сторону тень.

– Алина?

– Отпустите меня! – сказала она сквозь слезы. – Отпустите немедленно, вы слышите?

– Слышу, – пробормотал я, но не выпустил ее рук.

Она резко выдернула руки, закрыла ладонями лицо и, уткнувшись в угол, горько заплакала. Я тронул ее плечо. Она резко повернулась:

– Не смейте ко мне прикасаться! Слышите вы, «технарь»? Занимайтесь вашими гравитонами, полями, мюзиклами или рисованием, чем угодно, только оставьте меня в покое!

– Но я не понимаю…

– Да, не понимаете. И никогда не поймете, что танец может быть не только отдыхом или развлечением, но и средством познания мира, осмыслением собственного существования. Вы понимаете, когда полсотни герлс отплясывают канкан в разбитной оперетке, но не в силах понять, что танцем можно выразить любовь, боль, страдание, мечту, что трагический танец может стать гимном жизни… А я-то, дура, так готовилась к сегодняшнему дню, так… ох, что это?!..

У меня потемнело в глазах, колени подкосились, но я успел подхватить падающую Алину и прижать к стене. Несколько секунд длилось состояние дурноты, головокружение и мелкая дрожь в ногах, красная пелена залила глаза, невозможно было пошевелить даже мизинцем. Исполинский пресс начал плющить кости сверху донизу, сжимая тело одновременно со всех сторон. Хотелось лечь на пол и распластаться всем телом по его рифленой поверхности, но этого нельзя было делать ни в коем случае, любое резкое движение могло привести к перелому. Затем тело наполнила пьянящая легкость, все исчезло, и захотелось летать и кружиться в потоках ветра. Мне достаточно было оттолкнуться пальцами ног, чтобы взлететь под потолок. Я уже начал было приподниматься, но, зная, чем это грозит, притормозил о стену… И все снова стало на свои места.

Джаэнт залил равнину ярким, сине-серебристым светом, высветил всю веранду. Он походил на тощий полумесяц..Большая его часть была перекрыта тенью Луны, но мне показалось, что в нем светится что-то еще, какое-то пятно, яркая желтоватая точка… Или мне это только чудилось? На секунду показалось, что от меня ускользает что-то очень важное, нечто такое, что может иметь для всех нас огромное значение…

– Что это было? – спросила Алина.

– «Качели», – ответил я. – Ни разу не чувствовали? Они редко бывают.

В это мгновение мы обнаружили, что стоим обнявшись. Алина мягко и смущенно высвободилась из моих рук.

– Никогда ничего подобного не ощущала.

– Может быть, ощущали, но подсознательно. Обычно это случается в»предвесенние» ночи, когда все спят. И потому все переносится гораздо легче.

– В общем-то я сплю без снов, но однажды мне приснилось, что на меня упал потолок, и будто из меня вырывается душа, такая легкая и бесплотная, и парит над землею в облаках…

– Мне тоже иногда разное снится, – соврал я. Тогда мне еще ничего «такого» не снилось. – Правда, я не летаю, а езжу на спидкаре. А еще что вам снится?

– Мне? – она тихо вздохнула. – Еще мне снится, что я танцую. И если бы пять лет назад кто-нибудь сказал мне, что я стану математиком и буду жить на крошечном заснеженном шарике за сорок световых лет от Земли, я рассмеялась бы ему в лицо. – Она грустно улыбнулась. – Я мечтала стать балериной. Танцевала с детства. Танец был для меня всем. Я танцевала утром, днем, просыпалась ночью и снова танцевала, выбегала на луг, представляя себя лесной феей, русалкой, плясала в реке… Я репетировала до изнеможения. Экзерсисы были для меня радостью. Я отрабатывала каждый жест, каждый шаг. Меня называли «восходящей звездой отечественного бале- та»… Я это знала и была счастлива, сознавая, что буду танцевать как никто на свете. Настоящим триумфом было мое выступление на итоговом выпускном концерте. Мне дали целое отделение. Я танцевала Жизель. До сих пор все происходившее тогда помнится мне как в тумане. Помню лишь восторг, охвативший меня при виде переполненного аплодирующего зала, сияние рампы, музыку… Я танцевала так, будто это был мой последний танец перед смертью. Так это и случилось на самом деле.

– Что же произошло? – осторожно спросил я.

Она пожала плечами.

– Не знаю. Я вдруг почувствовала себя как при этих ваших «качелях», беспомощным крохотным щенком, летящим с кручи. Только летела я куда-то вверх. Словом, упала и повредила позвоночник. Вот и все.

– А потом?

– А потом больница. Много месяцев. И не хотелось ни двигаться, ни дышать, ни жить. Выздоровление шло мучительно медленно. Я знала свой приговор. Большая сцена была навеки для меня закрыта. Оставался путь в детский сад или в варьете… Скуки ради я занялась математикой. Она, как ни странно, и поставила меня на ноги. Попался институтский задачник. Я и решила задачку, за ней другую – прямо на полях. Знаешь, просто захотелось потягаться с хитрыми лысыми дядьками, придумавшими эти каверзные задачки. Я и принялась их щелкать. Отец послал пять томов этих задачников в университет и спустя два месяца показал мне приказ о моем зачислении на второй курс. За следующий год я одолела еще два курса (я присвистнул), но, несмотря на это, пришлось ждать еще два года, пока мне не разрешили полететь сюда, чтобы я могла на месте рассчитать орбиты этих дурацких лун и вывести математическую модель этой звездной системы. Хотя… зачем мне все это? Во мне уже пропало честолюбивое желание что-то кому-то доказать, самоутвердиться, прославиться. Ради чего я живу? Не представляю…