Детские шалости

– Фантик я завтра разглажу, – шепчет она, и я засыпаю.

А салют мы все-таки посмотрели. Из окна. От нас здорово видно. Не так, конечно, как на Красной площади, но все равно хорошо…

Петька

У нас во дворе кататься на санках негде. Двор слишком узкий. А вот вдоль моста метро насыпан снег, который выгребли из нашего двора так, что к Москва-реке получается горка. И, если забраться на нее, то можно разогнаться очень даже здорово, и едешь почти до самой набережной.

Мы с Витькой катались до самого вечера, пока бабушка с работы не пришла.

– Венечка, уже темно, пошли домой, – говорит она, хватая меня за плечо и останавливая. – Сегодня очень холодно, и ты уже совсем замерз.

– Нет, бабушка, я не замерз, – быстро выворачиваюсь я из ее рук. – Я еще немного покатаюсь, а потом приду.

– Знаю я твое «потом», – ворчит бабушка. – Заболеешь. Вон, руки уже не гнутся.

Да, мои варежки все в снегу, и руки, действительно, замерзли. Бабушка подталкивает меня к нашему парадному, и я недовольно подчиняюсь.

Санки тащить вверх тяжело. Я бы попросил бабушку помочь мне, но у нее в обеих руках сумки. Приходится справляться самому.

Я переворачиваю санки полозьями кверху и кладу их себе на голову.

– Веня, не хулигань, – хмурится бабушка. – Зачем ты санки на голову кладешь? Расти не будешь. И держаться надо за перила, а то споткнешься и упадешь.

– Я, бабушка, не упаду, – уверяю я, – мне так удобнее. Я же их всегда так ношу.

Но до пятого этажа подниматься долго, да и санки железные, не очень легкие. После третьего этажа мы с бабушкой останавливаемся, чтобы, как она говорит, дух перевести. Бабушка ставит сумки на ступеньку и сдергивает с меня варежки, они остаются болтаться на резинках. Мои пальцы красные, и плохо слушаются. Бабушка берет их в свои теплые ладони и, наклонившись, дышит на них, пытаясь согреть.

– Ну вот, – говорит она, – видишь, еще бы немного и обморозил пальцы. Ты же уже большой мальчик, ты должен сам понимать, что нельзя руки морозить. Ты что, не чувствуешь, что твои пальцы не шевелятся?

– Чувствую, – шепчу я.

– А раз чувствуешь, то чего же торчишь с мокрыми рукавицами на морозе? – возмущается бабушка. – Сходил бы домой, высушил бы варежки, а потом снова вышел.

Я, конечно, все чувствую и все понимаю, но я знаю и другое: если придешь домой, то сегодня мама уже не пустит гулять, потому что варежки будут сохнуть до утра. Но я бабушке об этом не говорю.

Наш отдых закончился, и мы поднимаемся дальше по лестнице.

– Бабушка, – спрашиваю я, – а что будет, когда пальцы обморозишь?

– Если сильно обморозишь, то ничего не будет.

– Как ничего?

– А совсем ничего. Пальцев не будет, – тяжело вздыхает бабушка, поднимаясь по лестнице. – Если они отмерзнут, хирургу придется их отрезать.

Такое будущее мне не нравится. Я по очереди осматриваю пальцы на правой и левой руке, пытаясь понять, не обморожены ли они.

Наконец-то мы поднялись на пятый этаж и теперь входим в нашу квартиру. Мама помогает мне раздеться и в то же время сердится из-за того, что мое пальто все в снегу. Она дает мне веник и отправляет на лестничную площадку, чтобы я обмел валенки. Вслед за мной она выходит сама и приносит мое пальто, чтобы стряхнуть налипший снег. Она сначала сметает снег веником, отобрав его у меня, а потом так сильно трясет пальто, что на меня летят брызги.

Бабушка зовет меня в ванную комнату. Она моет руки.

– Подставь руки под воду, – предлагает она мне.

– Зачем? – сопротивляюсь я.

– Подставь, подставь. Делай то, что тебе говорят.

Я поднимаю правую руку и осторожно подставляю кончики пальцев под струйку воды, текущую из-под крана. И вдруг я понимаю, что вода теплая, и даже – горячая.

– Ой, – удивляюсь я.

И подставляю под струю обе ладошки. Теплая вода наполняет мои пригоршни и начинает стекать по запястьям. Но здесь она уже становится холодной. Я тру ладошки друг о друга, и постепенно начинаю ощущать, что вода стала холодной, как всегда.

– Бабушка, а почему…

Но бабушка понимает, о чем я хочу ее спросить, и сразу отвечает, не дослушав вопроса:

– У тебя руки были холоднее, чем вода, вот тебе и показалось, что она теплая.

Мы вытираем руки одним полотенцем, а потом идем в комнату. Мама там уже накрывает стол для ужина.

Мы всегда ужинаем с бабушкой, когда она возвращается с работы, а папа приходит поздно и потому он ужинает один. Очень часто бывает, что я уже ложусь спать, а он все еще не пришел с работы. Мы с папой завтракаем и обедаем вместе только в воскресение.

Вечером я играю с деревянной машинкой, на которой я вожу очень важные грузы, но, как обычно, в самый интересный момент мама вдруг говорит мне, что пора заканчивать и ложиться спать. Мне, конечно, не хочется, и потому я не тороплюсь отправлять машину в гараж. И тут совершенно неожиданно появляется папа. Он прямо в пальто входит в комнату и идет ко мне.

– Валя, почему ты не раздеваешься? – спрашивает мама.

Но папа, не отвечая, подходит ко мне, протягивает свою руку и разжимает кулак. Я вижу у него на ладони птичку.

– Она живая? – спрашиваю я.

Мама тоже подходит ближе.

– Это воробей, – говорит она.

– На улице сильный мороз. Он, видимо, замерз, – объясняет папа. – Я едва на него не наступил.

– Он живой? – повторяю я вопрос, разглядывая птицу.

– Погрей, погрей его, – говорит мама папе. – Может, он не погиб еще. Подыши на него.

Папа забирает воробья в кулак и дышит на него. И папа, и мама, и даже бабушка собрались вместе и смотрят на воробья.

– Петя, Петя, – зовет его бабушка.

И вдруг воробей открывает глаза. Мы все разом охаем. У папы кулак разжат, и Петька выпархивает с его ладони, бросаясь в сторону, но сразу же падает за горшки с цветами на окне.

– Зачем ты его отпустил? – спрашивает мама. – Он же сейчас разобьется о стекло.