Сочинения

Огинская вывела дочь из этого затруднительного положения, предложив графу осмотреть сад, и, взяв под руку патера, пошла вперед по направлению к оранжерее.

– Вы еще не выезжаете в свет, – начал Солтык, – вы только что вышли из пансиона, если я не ошибаюсь?

– Да… Вчера меня в первый раз повезли в театр, – отвечала Анюта, – но я надеюсь зимой танцевать на балах.

– Со стороны ваших родителей было бы непростительной жестокостью лишать нас вашего общества.

– Анюта еще так молода, что я не желала бы вывозить ее на балы, – вмешалась в разговор Огинская, – но я надеюсь, граф, что вы будете часто посещать наш дом, – прибавила она, приветливо улыбаясь.

– С удовольствием воспользуюсь вашим любезным приглашением и, поверьте, сумею оценить ту честь, которую вы мне оказываете.

– Поручите моему бывшему воспитаннику придумывать для вас развлечения, – обратился патер Глинский к Анюте, – он мастер на эти дела.

– В самом деле?

– Отдаю себя в полное ваше распоряжение.

После довольно продолжительной прогулки все общество вернулось в гостиную, где хозяйка дома предложила иезуиту партию в домино и упросила Ливию сыграть что-нибудь на рояле. Таким образом, Солтык и Анюта остались один на один, но разговор между ними как-то не клеился, и девочка очень обрадовалась, когда граф откланялся и уехал.

– Что за странное создание эта Анюта, – сказал Солтык иезуиту по пути домой, – можно подумать, что она меня боится.

– Ее, наверно, запугали рассказами о ваших причудах, но не беспокойтесь, это пойдет вам на пользу. Женщины влюбляются именно в тех людей, от знакомства с которыми их предостерегают.

– Ну, как тебе понравился граф? – спросила Огинская у дочери, когда они остались одни.

– Он очень красив.

Толстая барыня шутя погрозила ей пальцем.

– Напрасно, мама, – возразила Анюта, – поверь мне, я никогда не влюблюсь в этого человека; в нем есть что-то такое, что меня пугает.

– Со временем это впечатление изгладится, душа моя.

– Нет, мама, никогда!

XIII. Сестра милосердия

– Вы сейчас должны ехать по срочному делу, милая барышня, – сказал Эмме Сергич, придя к ней однажды рано утром, когда та только что проснулась. – Апостол никому, кроме вас, не может доверить такого важного дела. Вы поедете в качестве сестры милосердия нашего братства в имение пожилой бездетной вдовы, госпожи Замаки. У нее горячка… Вы не боитесь заразы?

– Я ничего не боюсь, – отвечала девушка, – на все воля Божия.

– В таком случае, не угодно ли вам пожаловать ко мне?

– Позвольте мне только одеться.

Несколько минут спустя Эмма уже была в доме Сергича. В костюме сестры милосердия она стала похожа на кроткую мадонну. Купец вручил ей запечатанный конверт, прося вскрыть его только после приезда на место назначения. Экипаж и лошади были уже готовы: на козлах сидел знакомый нам крестьянин Долива, один из многочисленных клевретов апостола.

Было уже за полдень, когда мнимая сестра милосердия приехала в имение вдовы. Прочитав данную ей инструкцию и удостоверившись, что последний клочок бумаги сгорел в камине, она осторожно вошла в спальню больной.

Это была довольно большая, слабо освещенная комната, вся пропитанная тяжелым, удушливым запахом. Эмма отдернула портьеры и открыла окно.

– Доктор давно уже приказал это сделать, да мы не посмели, – тихонько проговорила сидевшая у кровати старушка.

Больная открыла глаза и приподняла голову с подушки. Это была женщина лет около сорока, худая, бледная, с впалыми щеками, рыжими волосами и большими, умными, серыми глазами.

– Кто вы такая? – спросила она, не без удивления взглянув на незнакомую ей женщину.

– Я сестра милосердия из Киева.

– Хорошо… Я очень рада… Как вас зовут?

– Сестрой Варварой.

– Ах, как мне жарко!

– Я открыла окно, теперь вам будет прохладнее.

– Благодарю вас… Я лежу здесь, словно в могиле… Не похоронят же меня заживо… Неужели болезнь моя смертельна?

– Нет!.. Я надеюсь, что с помощью Божьей вы вскоре поправитесь.

– Бог прислал мне ангела-утешителя… – и больная, поцеловав руку Эммы, повернулась лицом к стене.

Сестра милосердия выслала старушку вон из комнаты и заняла ее место у кровати больной. С этой минуты она ни днем, ни ночью не отходила от своей пациентки, в точности исполняя все предписания местного доктора и делая это спокойно, терпеливо, с улыбкой сострадания на губах.

На третью ночь больная очнулась после тяжелого продолжительного бреда, взяла Эмму за руку и проговорила слабым голосом:

– Плохо мне… очень плохо… Скажите мне правду… болезнь моя опасна?

– Доктор совершенно доволен ходом вашей болезни.

– Да… но не худо было бы послать за священником.

– Если вам угодно…

– У меня еще не написано духовное завещание… Никто из нас не знает, когда Господу будет угодно призвать его к себе… Надо приготовиться.

– Позвольте, я напишу под вашу диктовку.

– Это еще успеется… Мне еще не хочется умирать…

Эмма улыбнулась.

– Чему вы смеетесь? – спросила госпожа Замаки.

– Я не понимаю, как можно бояться смерти или любить жизнь так, как ее любят некоторые люди. Я с радостью пожертвовала бы своей жизнью, если бы это могло возвратить вам здоровье.

– Вы – ангел!