Без берегов

– А мы тогда в Ташкенте жили у его друга. Потом в горы уехали, я там Валеркой и забеременела.

– На свежем воздухе? Почему же уехали, там же тепло, хорошо.

– Да ваш отец, он же ни с кем не уживался. Ни с людьми, ни с родственниками, ни на работе долго не задерживался.

– А это мы все в парке. Какой он здесь злой, деловой, серьезный. А я такая худенькая, а рот до ушей. А у Валерки сандалий дырявый, кушать просит. А тут у меня щелочки вместо глаз, как у китайца.

– Это ты спала, фотограф пришел, мы тебя не могли разбудить, так сонную и снимали. Это у меня волосы были такие белые, как молоко, как у альбиноса?

–Это вы тут с бабушкой, бабушка такая молодая, как вы с ней похожи. А это мы с вами, а я такая надутая, я тогда сильно комплексом страдала, мне казалось, что сильно толстая, потому не хотела фотографироваться. А сейчас смотрю, вроде бы не очень толстая, нормальная, но ноги полноватые.

– А это мы с Ольгой в нашем огороде. Стоит наш дом, сарай, деревца, апорт молодой. Лето, жара, а я в вашей белой водолазке, юбку сшила из Валеркиных рваных брюк, пояс сделала сама, одеть нечего было, во нищета была. А сейчас откроешь шифоньер, не знаешь, что надеть, есть вещи, которые я по несколько лет не надевала. Выбросить жалко, а одевать некуда. Вот тогда бы столько вещей было, когда молодая была. А то одно летнее платье ситцевое с вечера постираешь, чтобы его на утро надеть.

– Наш дом. Какой он маленький, низкий, окна такие маленькие. А это какая фотография, вот память. Все ваши братья и сестры, с мужьями и женами, с маленькими детьми. Вы все там такие молодые. Я у отца на коленях, такая хорошенькая, маленькая, худенькая, как куколка, у отца на коленях сижу. А Валерка рядом с вами стоит. Какой он здесь жирный, живот как у беременной женщины, щеки нос задавили, глаза как щелочки. Ужас.

– Я его тогда называла жир трест колбаса, прям сосиска лимонад или директор мясокомбината. Только Лиды здесь нет.

– Так она тогда девушка была, с нами не сидела, с Генкой гуляла.

– Я помню их свадьбу, я вечером залезла в их кровать и не хотела уходить, Лида тоже не хотела меня отпускать, говорит пусть Вера с нами спит, а вы меня забрали, я ревела.

– Да тебя тогда все таскали. То Аня заберет себе. То Лида, то соседи. Тебя все любили маленькую. Это мы тогда все лето у мамы жили, когда я ушла от Степана.

– Я помню, кто увидит, на руки хватает, целует, целует, всю обслюнявит.

– Ты, когда родилась, все говорили, это не ребенок, это просто ангел, беленькая, кудрявая. Спрашивали в кого у нее кудри? Я говорю от отца кудри, отец кудрявый. А ты, когда подросла, так не хотела кудри, плакала, водой их мочила, а они мокрые еще больше завивались.

– Пришла как-то со школы, плачешь, говорю, что случилось? Ты рассказываешь, женщина тебе сказала, такая соплюха, а уже кудри накрутила, а ты говоришь это у меня свои.

– А что разве взрослые люди не знают, что кудрявые волосы бывают от природы. Я помню, как отец меня называл, моя сопуличка, моя лапуличка.

– Любил он тебя сильно, бывало подойдет к твоей кроватке, стоит и смотрит, улыбается и любуется.

– А вас всегда называл Тасюра, Тасюра, вас тоже любил.

– Любил. Вздохнула Тася. А я как его любила, да только не дали нам жить люди добрые.

– Какие люди добрые?

– То дядя его научал, ты городской, красивый, подобрал себе деревенскую, необразованную. Он кичится стал. Потом, когда Валерка родился, соседи говорили, на китайца похож, на узбека похож, нагуляла жена Валерку, это не твой сын. То Настенька, сестра моя троюродная, гадина, начала сплетни распускать, гадости про меня говорить.

– А уж как он эту бедную женщину привел, да в нашем доме поселил, тут уж все, его как подменили. Он начал сильно пить, не работал, начал скандалить, драться. Тут уж вся жизнь наша пошла на перекос. А я соседке рассказывала, про эту бедную женщину, она говорит, знаю я ее, она у нас на заводе работала. Надька. Ее все колдунья называли. Много она людям жизней попортила, многие ее знали. Это она себя Надя называла, а у нее другое не русское имя, не помню уже.

– У нас соседи тоже ее колдунья называли, когда мы в своем доме жили. Собаку на нас натравливала, ее собака на наш огород забегала и кусала, а она кричала фас-фас, тогда Валерку сильно покусала. Что людям неймется, почему они такие злые? Почему не дают жить другим. Может и отец наш к ней бегал, зачем-то же он ее поселил в нашем доме, наверно нравилась она ему.

– Это все зависть мучает людей. Колдунья жила без мужа, и тетя Настя жила тоже без мужа, а вы тут посередине, одна красивая, замужняя, да еще муж не пьет, не курит, да еще и работящий, вот и творили разные гадости, козни, сплетни распускали, небось всем такого мужика то хотелось, такое счастье всем хочется, а он то еще Тасюра, Тасюра, представляете, как их это бесило.

– А мужики, у них же своего ума нет, кто что скажет, они же всему верят, это же легче, чем свой мозг включить. А мой бывший, тоже не пил, не курил, кто что-то скажет, приходит домой, сразу в морду кулаком. Спрашиваю, за что? А если б знал за что, сразу бы убил. Во логика у мужиков железная, у них все мозги в кулаки переместились. Хорошо хоть детей не было, а то бы еще и дети страдали. А откуда они дети-то будут, когда всегда на нервах.

– А отец у нас был молодец, хороший, сам дом построил, а мы его из него выписали, из его же дома. А не выписали бы, все равно уже жизни с ним не было, у него уже крыша совсем съехала. Помните, как он мяч разрезал пополам, надел на голову, привязал его и ходил. Говорит, ты завивку делаешь в парикмахерской, а у меня будут волосы расти и сами там сразу завиваться. Мам, вот это нормальный человек? Это уже все маразм, а ведь ему тогда было чуть больше 40 лет. А потом бы еще и прибил, откуда знаешь, что на уме у такого человека. Пытался же уже убить и вас и Валерку.

– Он же ненормальный. А какой он будет еще, если пил и пил, у него там уже не мозги, там у него вместо крови вино и пиво, а вместо мозгов у него там кисель. А по молодости как гулял. Он нам рассказывал, что его командир не отправил на фронт потому, что он красивый, что ему размножаться надо. Вот и размножался, болтался где-то годами, что дети его забыли.

– Это он на прииске работал, золото мыл, чемодан денег привез. Меня туда звал. Говорит я проглочу кусочек золота, а ты дома потом будешь его отмывать от говна. Я говорю не буду, я пойду и заработаю, а этой гадостью я заниматься не буду.

– Валерка тоже пошел по его стопам, одна жена законная, вторая празднично-выходная, третья гостевая, ездил к женщине в Россию. Мужики, что хотят, то и творят, что им в голову взбредет, а женщины у них всегда виноватые.

– Да дочка, такая уж наша женская доля, как всегда говорила его мать Агрофена. Там не только муж, там еще и пьяные сыновья ей поддавали.

– Да вы что? Это же просто ужас. Вот это семейка. Семейка адамс. Бедная бабушка.

– Мам. А это что? Такие большие фотографии. Это с доски почета?

– Да. Гордо улыбалась Тася.

– Вы еще и на доске почета висели. Какая же вы здесь молодая и красивая. А здесь такая солидная, как директор завода. Сколько? Семь штук? О-го-го. Сколько раз вас вешали. Смеялась Вера.

– Да вешали когда-то. Смеялась Тася. Я смотрю на фотографии, говорю отдай мне мои глазки зрячие, забери себе мои больные, тебе они все равно уже не нужны. А мне бы сейчас так пригодились.

– А это что за игрушки такие красивые? Медали!

– Да, это мои медали. Улыбалась Тася.

– Да вы что? Ударник труда. Еще ударник труда, сколько их тут у вас. А это что за медали? С днем победы. Ух ты! Сколько у вас тут их. А это совсем новенькая, свеженькая. 75 лет. С днем победы. 2020 год. Это вам с России прислали. А это 70 лет победы, 2015 год. Ух ты! Золотые с России. Вот это да! Не забывают вас, медали с России шлют. Какая же вы у нас молодец. Сколько же вам в жизни досталось повидать, пострадать. Мамуличка моя, красатуличка моя. Вера обнимала мать.

– Ладно, мамуличка, пора мне до дому, до хаты. Будьте здоровы, живите богато, а мы уезжаем до дому до хаты. Засиделась я, мне уже бежать надо, а то в пробку попаду, буду три часа тыркаться. Моя мамуличка, моя лапуличка, моя красатуличка. Вера обнимала и целовала мать, она ее очень любила. Вера подошла к решетке окна Таси. Мать перекрестила ее на дорожку.

– Ох дочка, дочка. Вторая мученица. Тебе досталась такая же несчастливая судьба, как и мне. За грехи мои. С первым прожила 14 лет. Помню иду из церкви в обед, я ее даже сразу не узнала, идет вся в слезах. Говорю, Вера ты что ли? Ты что дочка плачешь? Бил? За что?

– За то, что я к вам вчера ходила.

– А что дочери нельзя к матери ходить?

– Не поверил. Начал бить. Говорю за что? Ты сама знаешь за что. Вот сволочь. Она никогда не жаловалась. Я думала, что она хорошо с мужем живет. Спрашиваю, и часто он тебя бьет?

– Часто.

– Вот сволочь. Говорю, потому у вас и детей нет, ты же вся на нервах. Какие тут дети будут. Говорю уходи, уходи от него.

– Куда? На улицу? Он сказал, что квартиру не отдаст, сказал хочешь, вали.

– А что это его квартира? Нам ее под снос дома дали. Гад какой. Привела ее домой, говорю подавай на развод. Так он прибежал через день, просил прощенье, сказал, что не могу без тебя жить, пальцем не трону. Они все такие что ли? Простила.

– Через неделю сама прибежала, опять кинулся на нее, на субботник на работу не пускал. Прибежал через неделю. Уже не просил прощенье, просто схватил ее как вещь, и потащил домой, мы ее еле оторвали от него, хозяин. Хозяин так береги жену, люби жену свою, сволочь.

– Это еще хорошо, что детей нет. А то как я пряталась под кроватью от пьяного сына, сказать кому-то даже стыдно. А мужикам издеваться над женщинами не стыдно. Да что же это на земле бедной творится, это тебе дочка, за грехи мои, за грехи мои, ты моя дочка страдаешь. Тася заплакала.

–Хорошо хоть сейчас живет с мужем хорошо, не бьет ее. А может плохо? Может бьет ее? Я же не знаю, она мне ничего никогда не рассказывала, сейчас тоже ничего не рассказывает. Говорит все хорошо. Все они мужики на людях хорошие, улыбаются. А дома издеваются сволочи.