Закон обратного отсчета

В ответ Джа улыбается. Он умеет улыбаться людям так, что невольно делаешь шаг назад. Никакой явной угрозы, просто из его зрачков собеседнику машет рукой глубоко запрятанное безумие. Сдержанное, запертое воспитанием и разумом, почти (пока!) безобидное, оно шлет маячки, благородно предупреждая о своем существовании. Люди чувствуют его кожей, нервами, инстинктами. Джен видел отступающими от пророка даже громил.

Аристократу шагать со стула некуда. Он держит атаку глаза в глаза, и Джен невольно замечает между ними сходство. Два упертых бронетанка, которые лучше сдохнут, чем отступятся.

– Вы связаны с кем-то из потерпевших? – встревает Распущенный галстук. Одна его рука на столе, тарабанит пальцами по пузу бокала, отвлекает, пока вторая шарится в кармане. Как пить дать – лезет за подлым оружием юристов и журналюг.

У Джена на диктофоны особое чутье. Аллергическое.

– Связан, – отвечает он прежде, чем пророк развернет свои оптические прицелы на новую мишень. – Как любая домохозяйка – пиво, грядки, сериалы и новости НТВ. Не принимайте на свой счет.

Воспользовавшись моментом, Джен двигает стул к адвокатскому столику, втискивается между Джа и Галстуком на всякий случай.

– Да, СМИшники горазды раздувать, – миролюбиво соглашается третий адвокат – шаблонно неприметный настолько, что Джен даже прозвище придумать не может. У пророка с прозвищами получше, возможно, он и сумел бы.

– Раздувать? – ошеломлен Аристократ.

– Домохозяйка? – шипит Джа, привстав.

– Конечно, нет, – капитулирует Джен, подняв руки. – Джа, ты – мой бухгалтер, честь и совесть, – он кладет руку пророку на плечо, и Джа смягчается, как разбавленный тоником виски. – А вот насчет «раздувать», я тоже не согласен. Сколько этих нападений было?

– Пять или шесть, – отвечает Галстук.

– Двенадцать, – поправляет Аристократ. Друзья-адвокаты удивленно оборачиваются к нему.

«Сто сорок три» показывает Джа на пальцах под столом. По подсчетам Джена выходит немного больше. «Немного» – это если мерить каждую жизнь цифрами, чему Джен так и не научился.

А учили его настойчиво. Семь месяцев и тринадцать дней, пропахших соляркой и грубой резиной в жестяном кузове полевого джипа, плечом к плечу с пятью собратьями по спецназначению. Вода с привкусом соли, автомат поперек спины и серый песок повсюду. Джену до сих пор кажется, что он никогда не смоет, не соскребет с себя этот пепельный налет.

– И два – уже много, – говорит Джен, прикладывается к бутылке промочить пересохшее горло. – Уже недоглядели. Почему это вообще до сих пор продолжается? У полиции есть хоть какие-то версии? – наседает Джен, надеясь увести разговор в нужную сторону и выудить у этой стороны хоть что-то полезное, раз уж нарвались.

– Ни черта у них нет, – машет рукой Галстук, поднимает со стола ополовиненную бутылку, предлагая Джа и Джену.

– Не, нам и на повышение уже не резон, – отказывается за двоих инквизитор.

Джа молча грызет горлышко своей бутылки. Разочарован. Разозлен.

– Значит, и дела объединить не дали? – спрашивает он Аристократа, вернувшись к зачину их стычки. – Разве им это не выгодно тоже? То ли один висяк болтается, то ли двенадцать.

– Конечно выгодно! Но они не могут. Руки связаны.

– Чем связаны?

– Законом, – отвечает Аристократ.

Ему снова приходится держать визуальный удар пророка. Наконец, Джа опускает голову, утыкается в черную кожу своей куртки, чешет кончик носа о зубцы молнии.

– Дерьмо эти ваши законы, – бросает Джа, вскинувшись, и встает из-за стола. – Я домой.

Его провожают взглядами в спину до самой двери.

– Чего это он? – спрашивает Галстук. Вопрос тает в аккордах итальянского мотива.

Очевидно, от Джена ждали объяснений столь странного поведения, хоть какой-то реакции, но Джен неспешно допивает пиво, затем, прощаясь, жмет каждому руку и, махнув крутящейся за стойкой Юле, покидает бар. В конце концов, день не объясняет Джену, отчего он такой хреновый. Так почему Джен должен перед кем-то объясняться?

Вечерняя рыжина расползается по горизонту. У соседнего магазина снуют и бранятся друг на друга дачницы, раскладывают стульчики, выставляют на ведра с огурцами и ягодами картонки-ценники. Во дворах высоток орут вернувшиеся с уроков дети. По другую сторону дороги, в частном секторе – гудят водяные насосы, орет дурниной радио.

Джа ждет на пороге. Перекатывает кедом мелкий серый камушек.

– Я знаю, что меня опять вынесло, – нервно извиняется он. – Просто эти рафинированные…

– Да забей, – обрывает Джен. – Сами разберемся. Я договорился с Юлей, она за байками присмотрит до завтра.

Джа вскидывает голову, подставив лицо апельсиновому солнцу, собирает руками волосы в хвост и распускает за отсутствием резинки. Косая челка осыпается на глаза.

Джена солнце слепит, заставляет щуриться, прикрываться черными очками. От машин по дороге ползет пыльная поземка. Вдоль обочины изумрудными иглами топорщится трава. До дома пара сотен метров, которые хочется преодолеть за секунду. И Джен подумывает, что замки в дверях, действительно стоит поменять. На более надежные. Потому что внешняя среда совсем не внушает доверия.

Дома душно. Уезжали, бросив шторы нараспашку, даже не подумали, что солнце так пропечет воздух в комнатах, не до того было. Сейчас закатный налет выкрасил белые стены в желтый, в прямых лучах мельтешит пыль и дышать совсем нечем. Джен скидывает куртку у самого порога, на ходу стягивает футболку и бросает ее на ближайший стул. Хочется раздвинуть ребра, чтобы вдохнуть поглубже.

– Надо проветрить, – говорит он. Подходит к ближайшему окну и, дернув створку, распахивает настежь. Теплый ветер бьет в лицо запахом разросшейся у дороги полыни. Джен стоит, упираясь в подоконник руками и подставив макушку свежему воздуху, от которого еще несколько минут назад собирался забаррикадироваться.

Вот и пойми, как оно лучше – и в клетке тесно, и снаружи мерзко.

– Джа, да брось ты это. – Джену неловко видеть, как пророк молча собирает по комнате разбросанные сегодня вещи: пара раскрытых книг на диване, съехавшее со спинки покрывало, тапочки по разные стороны от стола, снятая Дженом футболка перекинута через тощее плечо.

– Тебе дай волю, по всему дому будут валяться ножи и презервативы, – беззлобно упрекает Джа. – Как раньше. Ты вообще только в своей мастерской порядок наводить умеешь.

– Да ладно тебе. Я ж пошутил на счет домохозяйки. Так что не надо тут покорность судьбе разыгрывать.

Джа возится с покрывалом и довольно лыбится во все щеки, так что Джену и со спины заметно. Нашел себе развлечение на ближайшие пару дней. Теперь сорвавшаяся в баре фраза Джену будет долго аукаться. Уж что-что, а гнобить совесть Джа умеет блестяще.

– Чаю мессир не желает? – елейно спрашивает пророк и светит синими фарами в пол-лица, изображая невинную кротость. Только чепчика не хватает, да накрахмаленного передничка – прикрыть драные хипповые джинсы.

– Иди нахер! – смеется Джен, и его, наконец, отпускает.

Тревога сползает с плеч, сматывается клубком и закатывается куда-то в брюхо, почти неощутимая. Расправляются легкие, гонят в кровь кислород, от которого сразу чувствуется, сколько алкоголя Джен успел в себя залить.

– Не пойду к байкам, – решает Джен. Потянувшись, отходит от окна и, прихватив только убранную Джа книгу, заваливается на только что заправленный диван. – Лучше почитаю.

– Вот ты ленивая задница!

Сорванная с плеча футболка летит Джену в лицо. Необутые пятки топают вглубь комнаты, скрипят пружины дивана под лестницей. Щелкает, включившись, телевизор. Убрав с лица футболку, Джен выворачивает шею – так и есть, Джа завалился смотреть беззвучные картинки с закрытыми глазами.

– Даже если пожар будет, меня не кантовать, – заявляет Джа.

– Как скажете, миссис Хадсон.

Маленькая подушка до Джена не долетает, так и остается валяться под лакированным стулом.

Когда Барни Майерсон возвращается в свою комнату и размышляет, видел ли он в самом деле Палмера Элдрича, звонит телефон. Положив раскрытую книгу на грудь, Джен шарит взглядом по комнате, ищет орущую «клиентскую» трубку. Проснувшийся Джа оказывается быстрее и ближе.