Под красным солнцем не пересекай границ

Полдня под красным солнцем не сравнить с их секретными вылазками в приграничные кварталы на пару часов.

– Сдуреть можно, – громко возмущается Пин, чтобы собственным голосом разогнать дурные фантазии, к примеру, о том, что будет, если человечество не откупится своей нынешней ущербностью. И горящая пустыня из детских кошмаров лавиной расползается перед глазами.

Настоящий сторож заметил бы их еще на подступе ко двору, для Пина молчаливый патруль появился с северной стороны будто из воздуха. Сутулые фигуры, тяжелые, неторопливые шаги – походка «смертоносца», которому насрать кого, когда и где.

«Не солдаты», – понимает Пин слишком поздно, чтобы сбежать незамеченным.

– Стой, где стоишь, – лениво кричит один из «смертоносцев», но Пин уже сорвался с места и несется к дому, в котором спрятал веревки – его полуразрушенные, заваленные хламом коридоры он знает, как свои пять пальцев. Если и удастся уйти, то только по ним.

Угроз в спину не слышно, лишь топот сапог все ближе и ближе. Дверной проем первого подъезда забаррикадирован, сколько Пин себя помнит, до следующего – несколько метров. По приставленной Нано еще в детстве балке Пин влетает в окно и тратит пару мгновений, чтобы затащить балку внутрь, но оно того стоит.

Через два коридора лестница вверх. Один пролет, второй, третий. На четвертом раздаются шаги преследователей, видимо, подтянулись в окно на руках, раз идут по пятам. Сволочи.

На третьем этаже слева по коридорам – тупик. По правой стороне можно уйти двумя путями через параллельные квартиры, Пин ныряет в дальний проход, потому что этой дорогой петля выйдет короче. Настенные надписи мелькают перед глазами мультфильмом. Черно-угольные, выжженные спичками, серые кирпичные… Пин не читает – узнает их, на автомате прокручивая в голове.

Погоня разделилась. Не то, чтобы стены очень тонкие, просто сквозь лабиринт ходов до Пина долетают «специфические» звуки параллельного перехода: треск фанерных листов на полу одной из комнат, скрип панцирной сетки, загораживающей проем. И в спину дышат почти ощутимо.

Еще один лестничный проем, но его лучше проскочить. А вот в следующем один пролет вверх и снова направо, дальше через мебельные завалы (отсыревшие обломки громоздких шкафов и диванов, которые с верхних этажей даже мародерам тащить было впадлу) до лестничной клетки пятого подъезда. Теперь вниз. Через лабиринт второго этажа до лестницы третьего подъезда и только потом можно будет спуститься на первый – ближе к окнам, из которых безопасно прыгать.

Подъезд четвертый. Тень на лестничной площадке.

Удар в спину сбивает с ног, но упасть не дают чьи-то руки, подхватывают за шкирку, чтобы с силой отшвырнуть к стене, раздолбанной до витража. В плечо бьет острая, звенящая боль, это ерунда в сравнении с глубокими трещинами на внешней линзе окуляра.

– Словил! – орет «смертоносец» и пинает Пина в лицо, не позволяя подняться.

Конец второму окуляру, обод респиратора рассек губу, звон в голове сбивает ориентиры. Пин все равно встает, шатаясь, слепо замахивается на обидчика и от пинка по ребрам валится обратно на бетон.

– Вы обрекаете себя на Ад, – зло выплевывает он, поднятый за грудки, прежде чем новый удар на мгновение выключает перед глазами свет.

– А сейчас мы где? – хохочут откуда-то сверху. В каркающем смехе нет ярости, только азарт. – Мы же уже в Аду. Правда же?

– Точно-точно, – вторят рядом. – Нам терять нечего. Развлекаемся, парни.

Ребристая подошва прессом падает на локоть, сминает кости, и Пин орет так, что у него самого закладывает уши. Сознание уплывает, оно вот-вот покинет парализованное болью тело, Пин уже мечтает об этом моменте. А пока сквозь отупение доносятся обрывочные «тебе адские муки», «в Аду все можно», «доставим в Рай» и неожиданно резкое «Солдаты!».

Одно слово прекратило поток ударов, но посеяло панику. Он должен бежать. При появлении солдат бежать и прятаться, как эти «смертоносцы», не медля, не раздумывая. Куда и зачем, Пин не помнит, просто знает, что очень нужно. Иначе – что-то плохое, опасное, непоправимое.

Опираясь на уцелевшую руку, Пин поднимается сначала на колени, затем – в полный рост. Он делает нетвердый шаг, спотыкается, и пол совсем уходит из-под ног.

«Второй этаж» – издевательски ясно мелькает в голове напоследок.

***

Ветер скрипит песком на зубах. Так разошелся, будто намерен отполировать пустырь, содрав омертвевшие клетки с земельной кожи. В горле кисло-горький привкус, который и сравнить-то не с чем, Нано никогда не пробовал ничего подобного запаху чистого воздуха. «Чистый» – значит, без примесей всякой дезинфекционной химии, как говорит Грэг.

Солнце режет глаза. У двоих членов Братства на белках проступила кровавая сетка.

– Просто мы отвыкли, – отстраненно произносит Старший, глядя на горизонт. Видно, у всех об одном и том же свербит в мыслях.

– Блядь, а хуле? – Грэг волосатой рукой утирает пот с высокого лба, жмурится. – Всю гребанную жизнь под колпаком.

Его перекинутый через плечо комбинезон постоянно норовит скатиться и вот-вот напросится на ритуальное сожжение. Зря что ли Грэг забил свой рюкзак под завязку институтскими спичками?

Кроме них и девяти счетчиков Гейгера тащить из ЯЦ было нечего.

Оказывается, мелкие волоски на предплечьях тоже могут шевелиться от ветра, если он в пику раскаленной земле неприятно, как-то неуютно прохладный и покрывает кожу мурашками.

– Так нос чешется, – досадует Коренастый, скребет сгрызенным ногтем раздвоенный кончик своего огромного носа.

Нано и не знал, что бывают такие, похожие на… задницу? Сдерживать смех, чтобы не спалили даже намека на веселость – задача не из легких, но Нано старается. Озвучивать ассоциации – себе дороже, хоть Коренастый и мужик с юмором. Мало ли?

У одного из собратьев в ухе серьга. У девчонки татуировка на шее. У парня с очень темными волосами азиатские глаза.

Нано знает имена всех собратьев из рейда. И боится при случае перепутать.

Основной звук в мире – это скрип. Скрипит сухая земляная корка под протекторами, скрипит ткань болтающихся за спинами комбинезонов, скрипит чертов песок – или чем там усыпан весь пустырь? – пожалуй, самое противное ощущение от нефильтрованной атмосферы. Присев на корточки, девчонка тянется к острой траве и со скрипом переламывает тонкий стебель. Довольно хмыкает, уколовшись о копье кончика. Говорит:

– Если гладить в одну сторону… – она ведет вдоль стебля пальцем (белым-белым, и на солнце отчетливо видно, какая кожа тонкая, и как каждая складка-линия пролегает глубокой бороздой). – Он гладкий. А если в другую – шершавый. Прикольно, да?

Нано тоже отламывает себе травинку, гладит прожилки ее длинного узкого листка мизинцем, и внезапно собственные руки кажутся ему отвратительно нежными. «Не мужские совсем», – стыдится он, сравнивая с ладонями-лопатами Коренастого и Грэга, которые шагают плечо к плечу. И карманов в белье нет, чтобы спрятать хотя бы запястья.

– Стоп, пехота, – командует Старший смутно-знакомой фразой из какой-то книжки. – За этим холмом уже покажется Город. Одеваемся.

Ухнули в ощетинившийся сухостой рюкзаки. Зашуршали по земле комбинезоны, загремели застежки, азиат и один из «красноглазых» зачихали от поднятой пыли. Не бросилась упаковываться только девчонка – отступила на шаг и стоит, склонив голову на бок.

– Вы что делаете? – тихо спрашивает она и тут же, опомнившись, взвивается до крика. – Вы какого хера тут творите? Грэг, и ты туда же? Мы ради чего вообще сюда приперлись?

Грэг сразу не находит слов, и Нано с удивлением слышит собственный голос:

– Нас же убьют.

– Всех и сразу, – вступает Старший, не дав девчонке высказать уже растекшееся по ее лицу презрение. – Мертвые мы никому ничего не докажем.

– Девонька, этим блядям пропалить нас сейчас и сразу грохнуть даже на руку. Они ж скажут, что мы – кучка долбоебов, которая сама нарвалась и передохла от лучевой болезни.

– Грэг прав, – Старший натягивает маску, и его голос тут же становится приглушенным и будто искусственным. – Чтобы выжить и завершить начатое, нам нельзя выделяться. Напротив – мы должны слиться с толпой. Пока тебя видят таким, каким тебя хотят видеть, ты незаметен.

– Дану вас на… – бесится девчонка, втискивается в комбинезон. И окончание фразы застревает в фильтрах респиратора.

***

Правда. Все правда.

Пока лежишь в коме, действительно слышишь суету вокруг и иступленные материнские вопли. Господи, а можно это как-нибудь отключить? Заранее спасибо.

***

Стерильность давит на мозги. Всюду белизна и хром: угловой стеллаж с инструментами, кулер, треногий стул, кровать, по бокам которой аппараты с лианами трубок, капельниц, электродов к телу пациента. Палата настолько крохотная, что больше напоминает келью с микроскопическим окошком под самым потолком, так и хочется раскинуть руки, раздвинуть старые стены с вздувшимися трещинами на известке.