Илья Глазунов. Любовь и ненависть

* * *

С отцом ходил сын по комиссионным магазинам, от пола до потолка заполненным картинами, гравюрами, книгами в толстых переплетах с золотым тиснением. Переливал огнями хрусталь люстр. Белел петербургский фарфор… В магазинах возникало ощущение как от Эрмитажа, настолько было много тогда красивых старинных вещей на прилавках и в витринах.

«Мы ничего купить не могли, просто ходили смотреть, любоваться. Императорский Петербург был городом, полным сокровищ, замечательных книг, миниатюр, мебели, картин, драгоценностей, бронзы. Ни в одном городе не сосредоточивалось столько богатств, как в столице Российской империи. Они попадали в комиссионные и антикварные магазины потому, что люди оказывались в большой беде, страшной нужде, голодали. Вынужденные уезжать, ссылаемые туда, куда взять с собой ничего не разрешали, они продавали за бесценок дорогие реликвии, фамильное серебро, посуду, подсвечники, часы, редкие издания, – все даже трудно перечислить, – чтобы заиметь хоть какие-то деньги. Вот тогда я влюбился в антиквариат, в мир старинных неповторимых вещей, изумительно исполненных из металлов, благородных пород дерева, стекла, других материалов.

(Это еще одна прочная нить, которая вместе к другими, подобными, сплелась в тугой узел привязанностей к монархии, империи, царям, а через них к имперской России.)

Часто гуляли по Невскому проспекту, отец заходил со мной не только в православные храмы, но в костел, кирху, показал мечеть, куда, чтобы ступить, пришлось снимать обувь. Главный проспект имперской столицы украшали церкви разных конфессий».

Позднее на основе детских впечатлений Глазунов пришел к мысли, что Невский являлся «проспектом всех религий». Что город с дворцами, храмами, построенными лучшими европейскими и российскими архитекторами, давший пристанище разным религиям, предпринимателям всего мира, в том числе Шлиману, первооткрывателю Трои, был не только веротерпим, но по-настоящему интернационален. Не знал, в частности, еврейских погромов, как Москва, другие города России.

Глазунов убежден, что Шлиман не только разбогател в Санкт-Петербурге, но и проникся любовью к античности, пришел к решению все накопленные богатства вложить в поиски и раскопки Трои потому, что в столице Российской империи, в загородных императорских резиденциях, в Летнем саду, на проспектах и набережных подвергался массированному воздействию унаследованной петербургскими художниками и зодчими от греков и римлян красотой классицизма, приумноженной ими на улицах и в парках столицы.

– Часто гуляли в Летнем саду возле памятника баснописцу Ивану Крылову. Вдоль аллей белели статуи античных богов и героев. Дивные скульптуры! На душу действовали загадочные изваяния, гладь каналов, решетка Летнего сада.

Один англичанин специально прибыл на корабле в Санкт-Петербург только для того, чтобы увидеть решетку Летнего сада. Вошел на корабле в Неву, с палубы полюбовался изумительной оградой и уплыл в Лондон.

* * *

Бабушка на ночь пела внуку песни.

Одна всем известная:

Вот мчится тройка удалая
По Волге-матушке зимой…

Другую песню бабушки не все теперь знают:

Улетел орел домой,
Солнце скрылось под горой…

Внук смотрел на печку с облупленной краской, она казалась то пятном, то облаком, то чудовищем с уродливым профилем. Печка была покрашена черной, потом желтой краской.

У каждого поколения любимые книжки, свой круг чтения. В его круге: «Царские дети и их наставники», «В пустынях и дебрях», где описывалось путешествие мальчика по Африке, басни Крылова, «Чудесное путешествие Нильса Хольгерссона по Швеции»…

Перед тем как отвести сына в первый класс, мать тихо оплакивала его закончившееся детство, говорила брату Константину, что Илюшу будут учить в школе всяким мерзостям. Брат утешал, как мог:

– Что ты плачешь, его же не высылают!

Первоклассников первым делом научили петь песни о Ленине:

Подари, апрель, из сада
Нам на память красных роз.
Мы тебе, апрель, не рады,
Ты его от нас унес.

В другой песне эта же тема развивалась так:

Ты пришел с весенним цветом,
В ночь морозную ушел…

Когда играли рвущие душу марши в дни траура по вождям, с которыми подолгу прощались в Москве в Колонном зале, а потом хоронили на Красной площади, отец выключал радио. Но отключиться от всего советского было невозможно.

Носил Илюша на голове шапочку-«испанку» с кисточкой, как многие советские дети, когда шла гражданская война в Испании, куда стремились добровольцы по приказу Сталина.

Тогда из раскрытых окон доносились звуки ритмичной веселой испанской песенки, которую исполняли под звуки кастаньет:

Кукарача, Кукарача,
Это значит таракан…

Когда полетели по дальним маршрутам летчики, ставшие первыми Героями Советского Союза, пытался Илья на уроке в художественной школе нарисовать портрет Марины Расковой. Долго мучился, слезы текли из глаз, но ничего у него не получалось. Вместо женщины возникал почему-то мужчина. Подошла учительница и сказала поразившие его простые слова, дав понять, как много он еще не умеет и не знает, как хорошо учиться.

– Илюша, у женщин бедра шире, чем плечи, у мужчин, наоборот, плечи шире бедер. Марина Раскова – женщина, хотя она Герой Советского Союза.

После этих слов учительница взяла карандаш, обвела бедра, и стал на картинке летчик женщиной.

Когда началась другая война, которая шла совсем близко от Ленинграда, появились новые темы. Илья нарисовал бой с белофиннами, его дружок Боря Конкин сочинил стихи о трусливом финском генерале:

Бросив пушки, танки, мины,
Удирали белофинны.
Всех быстрее удирал
Белофинский генерал.

На самом деле финские генералы и солдаты не удирали, а оказали неожиданно упорное сопротивление Красной армии, перечеркнув тайное соглашение Сталина и Гитлера, по которому Советский Союз получал «право» вернуть под свое крыло Финляндию, до революции 1917 года входившую в состав Российской империи. В той бесславной, «незнаменитой» войне с маленькой страной Советский Союз предстал в глазах германского генштаба «колоссом на глиняных ногах», идея похода на Москву и Ленинград показалась Берлину вполне достижимой.

Хотя после окончания боев государственная граница СССР с Финляндией отодвинулась на несколько десятков километров от города, где жил Илья Глазунов, положение «Северной Пальмиры» практически никак не стало безопаснее. Это доказали вскоре события первых месяцев войны, когда впервые в истории громадный город оказался в блокаде, принесшей неисчислимые жертвы.

…В отличие от своего дружка, Илья стихотворений тогда не сочинял. Не играл на музыкальных инструментах, ни на мандолине и гитаре, ни на скрипке и фортепиано. Хотя пример дяди Рудольфа был перед глазами. Музыка звучала целый день по радио из черных бумажных тарелок, висевших в каждой городской квартире. У немногих появились перед большой войной громоздкие радиоприемники советского производства марки 6Н1 и СВД-9, мерцавшие зеленым огнем встроенной над шкалой настройки лампы.

По радио играли симфонии, фортепианные и скрипичные концерты, марши. Песни, арии, романсы исполнялись только на русском языке. Пели замечательные хоры, солисты оперы Большого театра и Мариинского театра, ставшего по воле партии Кировским. Целиком исполняли по радио оперы. «Евгения Онегина» впервые услышал Илья по радио в 1937 году, когда отмечался с невиданным размахом юбилей, связанный не со днем рождения, как принято в мире, а в связи со столетней годовщиной со дня гибели Пушкина.

До того времени поэта не особенно жаловали в СССР, поскольку после революции долго пребывал Александр Сергеевич в «крепостниках», приписывали ему шовинизм и другие идейные грехи. Царское Село переименовали в город Пушкин, чему поэт не возрадовался бы, во всех больших и малых городах появились улицы имени Пушкина.

Трудно сегодня в это поверить, но и музыка Чайковского находилась под запретом; с музыки Рахманинова табу сняли в годы войны, когда живший в США композитор подарил родине рентгеновскую установку.

Слышал Илья по радио, как читал стихи Пушкина известный в городе актер Юрьев, потом видел его наяву на улице, гулявшего с собакой. Тогда начали снова издавать сочинения Александра Сергеевича массовым тиражом, учить в школах, как некогда учила его стихи и прозу в гимназии мама, а отец – в реальном училище.

Ни марок, ни фантиков, как другие дети в довоенные времена, не коллекционировал. Собирал открытки, но не все подряд, только по теме – Отечественная война 1812 года. На одних открытках представали картины из художественной галереи 1812 года в Зимнем дворце. Их сотни. На других печатались картины художника Верещагина, особенно нравилась та из них, где был изображен Наполеон, идущий по ночному Кремлю с фонарем в руке. Открытки были дешевые, стоили копейки.

На Петроградской стороне строили перед войной дома и ломали церкви, как это происходило по всей стране, начиная от Москвы, где не пощадили древние монастыри, уничтожили сотни дивных церквей, взорвали храм Христа Спасителя.

На глазах Ильи снесли храм на Матвеевской улице, вблизи дома. Вторая столица империи, как и «первопрестольная», лишилась множества прекрасных памятников, перечеркнутых «генеральной линией партии».

Что у партии было на уме, то у советских поэтов на языке:

Устои твои
Оказались шаткими,
Святая Москва