Кто написал «Тихий Дон»? Хроника литературного расследования

Итак, вселению сопутствовал скорый суд, решивший дело в пользу ответчика. Его поддерживало домоуправление в лице некоего управдома, человека кавказского происхождения, фамилия которого, по словам Марии Спуре, оканчивалась на «ян», по-видимому, армянина. Он-то и выступил с пылкой речью, высказался насчет того, что Михаилу Шолохову не комнату, а дворец нужно предоставить…

Вселился в эту комнату Михаил Шолохов гол как сокол. Он даже, несмотря на суд, попросил хозяйку оставить ему бархатные занавески, висевшие на окне, поскольку ему не на чем было спать. Вот на таких «бархатах» возлежал писатель в первой своей московской квартире.

Теперь можно точно сказать, что въехал он сюда осенью 1923 года. Случилось это до появления в печати первого газетного фельетона-рассказа. Почему можно так утверждать?

Хотя в квартиру № 5 Михаил Шолохов явился нежеланным жильцом, тем не менее, благодаря веселому и общительному нраву он быстро сошелся со своими недавними истцами. Ему прощалось даже то, что почти целый день окуривал квартиру дымом. Правда, душистого, хорошего табака.

К работе в домоуправлении вечно шутивший жилец относился с юмором, рассказывал, что сидит, обложившись толстыми книгами, смотрит в них и ничего не понимает. О том, что он пишет рассказы, однако, никто не догадывался. Но вот однажды пришел Михаил Шолохов домой в отличном расположении духа, наведался к Аксеновым и показал всем свежий номер газеты, где напечатали его первый фельетон-рассказ.

– Вот напечатали подвальчик, давайте прочту, – предложил он, усаживаясь на диване. То была не «Комсомольская правда», как пишет Мария Спуре, а молодежная газета с похожим названием – «Юношеская правда».

Особенно смеялась девочка в том месте, где автор упоминал «облезлый зад лошаденки».

Это описание лошади легко найти в фельетоне под названием «Испытание», напечатанном 19 сентября 1923 года. С него началась литературная работа писателя. Вот почему автор был так рад, что даже прочитал первое сочинение вслух соседям.

Значит, поселился Михаил Шолохов в Георгиевском переулке до 19 сентября, как раз примерно тогда получил направление на бирже труда на работу в домоуправление.

Кстати, располагалось оно, как помнит М. А. Спуре, напротив их дома, в доме № 3. И если это подтвердится, то мы будем знать и место, где работал некогда будущий автор «Тихого Дона», просиживая над конторскими книгами.

Теперь несколько слов о жильцах самой квартиры. До революции проживали в ней Гремиславские: Яков Иванович, Мария Алексеевна, ее девичья фамилия – Чудинова, их сын Иван. Жил также брат Чудиновой Василий Чудинов, артист балета Большого театра… Вот почему Мария Петровна Шолохова называла Гремиславского актером Большого театра!

Василий Чудинов, как и Гремиславские, имел дачу в Химках, в трудные годы разрухи часть ее сдавал Аксеновым. Им Чудинов и предложил поселиться в московской квартире Гремиславских, предпочитая иметь соседями хороших знакомых, чем чужих людей. Их бы непременно прислало домоуправление, уплотняя тогда квартиры центра Москвы, куда Московский Совет переселял в «буржуазные» кварталы пролетариев окраин, подвалов, бараков, после которых комната даже в коммунальной квартире выглядела значительным улучшением.

Квартира Гремиславских была обычной для центра Москвы. Пять комнат (две на одной половине, три – на другой), кухня с русской печью. Одна большая проходная комната прежде служила приемной, куда приходили, чтобы взять напрокат парики, сработанные хозяевами, мастерами по изготовлению париков. Вот в этой большой комнате поселились Аксеновы с дочерью Машей. Поначалу они заняли без особого разрешения и маленькую комнату, числившуюся за художником Иваном Гремиславским. Домоуправление считало ту комнату свободной, поскольку художник несколько лет жил за границей. Как мы теперь знаем, ее-то и предоставили Михаилу Шолохову.

Та комната была действительно маленькой, но изолированной, никаких тесовых перегородок, стенки, отделявшей от шумных соседей – сапожной мастерской, здесь не было никогда.

* * *

Узнав все это, звоню в Вешенскую. Слышу в трубке голос Марии Петровны Шолоховой – она хорошо помнит первую московскую квартиру и жившую в ней соседскую девочку.

– Комната наша была пустая. Жили мы тут вдвоем пять месяцев, в конце мая 1924 года уехали на Дон. Потом Михаил Александрович возвращался в Москву один. Ездили и всей семьей, но жили недолго на Клязьме, под Москвой…

– Значит, сапожников «за тесовой перегородкой» в квартире Гремиславских не было?

– Нет, – твердо отвечает Мария Петровна.

Вот тут пора сделать несколько уточнений. О какой же комнате Шолоховых «за тесовой стенкой» и соседствующих за ней сапожниках за двадцать лет до выхода книги В. Воронова вспоминал писатель Николай Гришин в опубликованных в приложении к газете «Комсомольская правда» мемуарах, посвященных жизни Михаила Шолохова в Москве?

Николай Гришин, единственный из всех знакомых и друзей Михаила Шолохова, подробно описал московское жилье Шолоховых двадцатых годов. Есть в этих воспоминаниях, однако, детали, которые требуют опровержения. Цитирую:

«…Я бывал у Шолохова в Огаревом переулке… Небольшая мрачная комнатенка, одна треть которой перегорожена тесовой стенкой. В первой половине работают кустари-сапожники, рассевшись вокруг стен и окон на низких чурках. Стучат молотки, кто-то напевает, двое переругиваются, четвертый насвистывает. По вечерам и праздникам у них выпивка, галдеж, вероятно, и драки. За перегородкой узкая комнатенка, где живут Шолохов с Марией Петровной. В комнате койка, простой стол и пустая посудная тумбочка. Короче говоря, апартаменты и окружение явно не творческие…».

Как видим, описание шолоховской комнаты Н. Тришина совпадает с описанием в книге В. Воронова. У одного – «тесовая перегородка», у другого – «тесовая стенка», у одного за ней мастерская, где стучали молотками мастеровые люди, у другого – мастерская сапожная. Только вот в чем загвоздка: Михаил Шолохов и Мария Петровна называют своим Георгиевский переулок в 1923–1924 годах, а Николай Гришин утверждает, что бывал у них в гостях в «Огаревом переулке» в другое время – в 1925–1926 годах.

Выходило, что и после приезда в Москву в 1924 году, и спустя некоторое время после возвращения с Дона в столицу в 1925 году Михаил Шолохов с женой снимал одну и ту же комнату, с непременным соседством сапожников. Но, как свидетельствуют бывшие соседи Шолоховых, сапожников в их квартире не было, не помнит их и Мария Петровна…

Напрашивается вывод, что автор книги «Юность Шолохова», к сожалению, приписал слова Николая Гришина Марии Петровне…

Дело в том, что «бывать у Шолоховых» Николай Гришин в «Огаревом переулке» в 1925 году (а именно тогда мемуарист познакомился с Шолоховым) и позднее никак не мог, потому что Михаил Шолохов в то время приезжал в столицу один, без жены. Во всяком случае, именно так запомнилось это Марии Петровне, о встрече с которой читатель прочтет далее.

Возможно, что и в 1925–1926 годах бывший шолоховский приятель – домоуправ кавказского происхождения – помог другу поселиться в Москве в отдельной комнате по соседству с шумными сапожниками в «Огаревом переулке», о чем так подробно пишет Николай Гришин. Сапожная мастерская на улице Огарева (ныне Газетном переулке) была в доме № 4. Но если и жил там Михаил Александрович, то только один – без жены.

Что это именно так, нас убедила встреча с М.П. Шолоховой.

– Нельзя ли прилететь к вам в Вешенскую? – не раз звонил по телефону в дом Михаила Шолохова на Дону и спрашивал я у Марии Петровны, вдовы писателя.

– К нам трудно добираться зимой, самолеты не всегда летают, поездом и машиной ехать долго. Скоро я буду в Москве, собираюсь показаться врачам. Вот тогда и встретимся, – предложила в январе 1986 года Мария Петровна.

Так все и вышло. Когда врачи кончили курс лечения, мне разрешили визит в больницу. Беседовать пришлось в похожей на гостиничный номерок палате, где Мария Петровна жила, не облачаясь в халат, в обычной одежде, явно тяготясь долгим пребыванием в замкнутых стенах и необходимостью потреблять лекарства. Но, к счастью, все шло к скорой выписке, отъезду домой, на Тихий Дон.

Оттуда в Москву прибыла она свыше шестидесяти лет тому назад юной женой Михаила Шолохова морозным январем 1924 года, в самом его начале.

– Видели ли вы до этого Москву?

– Нет, не видела, далеко от дома не уезжала. Михаил Александрович приехал в конце 1923 года в нашу станицу Усть-Медведицкую, там мы договорились пожениться и уехать в Москву. Пишут вот теперь, что была у нас свадьба, даже объявилась одна свидетельница, утверждающая, что сидела чуть ли не за праздничным столом. Не было ничего такого.

Приехали мы в Москву и стали жить в доме в Георгиевском переулке, о котором вы писали в газете, в комнате-клетушке. Михаил Александрович по утрам уходил на службу в домоуправление.

Взял его на работу товарищ с армянской фамилией, кажется, Григорян, звали его Лева. Заданиями он не обременял, требований особых не предъявлял, в любое время отпускал, если нужно было сходить в редакцию.

– Кем работал Михаил Александрович?

Счетоводом или что-то вроде этого. Он, бывало, даже успевал писать на работе, а когда приходил, то первым делом говорил: «Глянь, что я написал».

Писал он и в нашей комнате, вечерами, по ночам; утром, когда уходил на службу, я переписывала его сочинения. Почерк у него был разборчивый, ясный, красивый. Почерк и у меня разборчивый, похожий на почерк Михаила Александровича. Он учился в гимназии, я училась в епархиальном училище, была, как тогда говорили, «епархиалка», нас там воспитывали строго, приучали к порядку, дисциплине.

– Чем занимались вы в Москве?

– Дома сидела, в нашей клетушке.

– Не скучно было?

– Я привыкла сидеть в четырех стенах, к затворничеству, еще когда училась в епархиальном училище, поэтому, когда Михаил Александрович уходил по утрам на службу, а я оставалась одна, привыкать к одиночеству не приходилось.

Вскоре после нашего приезда в Москву умер Владимир Ильич Ленин. От нашего дома в Георгиевском переулке было недалеко до Колонного зала Дома союзов. Мы ходили туда. Запомнилось, что на притихших улицах по радио играла траурная музыка. До этого радио мы не видели.

– Как вы проводили время в Москве, куда ходили, с кем встречались?

– Помню, что, когда привез меня Михаил Александрович в Москву, то решил первым делом показать Большой театр – жили мы по соседству с этим театром, в нескольких минутах ходьбы, и соседом у нас был артист Большого театра Гремиславский; фамилию я его хорошо запомнила, потому что она напоминает мою, казачью, – Громославская.

Пошли мы в театр на представление оперы, если память не изменяет, «Борис Годунов». Для меня, приехавшей из станицы, это было потрясение. Не только потому, что увидела такой красивый театр. Мне было страшно неловко за свой наряд. Платье темное, не театральное. Да и Михаилу Александровичу тоже не в чем было тогда ходить по театрам, если брюки шили ему из материнской юбки, зимнюю шапку носил мою. Была я рада, что попала в Большой театр, но не знала, куда себя девать от стыда – казалось, все на нас смотрят, а были среди зрителей, по моим понятиям, великолепно одетые люди. Ведь жила я до приезда в Москву в деревне.

«Зачем ты меня сюда привел?» – набросилась я на него.

Друзей у нас тогда было мало, помню Василия Кудашева, он жил неподалеку от нас.

(Забегая вперед, скажу, что в театр мы редко ходили, в Москве всей семьей любил нас водить Михаил Александрович в цирк. Там однажды происшествие случилось. Он поднял в толпе сына на руки, а когда поставил на пол – карман опустел. К счастью, партбилет был в другом кармане. И в кино редко бывали. В гости приходил к нам известный артист Орлов, Крупины, муж и жена, участники гражданской войны; наши друзья.)