Европа в войне (1914 – 1918 г.г.)

В заключение патриотические народники посылают трогательное приветствие по адресу социал-патриотов «Нашего Дела». Но это приветствие должно быть воспроизведено дословно: «Выступая с журналом в столь трудный и критический момент нашей (?) жизни, редакция „Народной Мысли“ чувствует живую потребность послать товарищеский привет своему собрату – редакции „Нашего Дела“, с искренним пожеланием полного успеха в достижении ее (?) конечных идеалов». Безграмотно, но зато от чистого сердца!

Разумеется, и В. Бурцев[181 - Бурцев, Владимир – старый народоволец. Во время войны сделался ярым социал-патриотом, а после Октября открыто перешел в лагерь белогвардейщины, см. т. IV, прим. 192.] тут как тут. «Дорогие товарищи! Вы меня истинно обрадовали известием о вашем органе. Он теперь необходим!». Кончается письмо Бурцева надеждой на то, что «мы могли бы совместно поставить очень громко (!) всю борьбу за наше понимание задач, стоящих перед Россией». Декабрьская книжка ничего не прибавляет, кроме двух десятков страниц теоретической бестолочи к «громкому» вкладу ноябрьской. Успехов в синтаксисе тоже незаметно.

«Наше Слово» N 32, 8 февраля 1916 г.

Л. Троцкий. ПЛЕХАНОВ О ХВОСТОВЕ

Мы уже знаем, что Хвостов одобряет Плеханова. Но Плеханова этим не купишь: не хочет одобрить Хвостова, да и только. Дело в том, что Хвостов сказал по адресу обывательской России: «Работайте шрапнели, изготовляйте снаряды, но от наставлений правительство увольте». Плеханов остался недоволен: «Так много, так страшно много бюрократического цинизма в словах г. Хвостова!» («Призыв» N 19). «Это двистительно», как говорит мужик у Толстого, цинизма у Хвостова порядочно-таки; тут Плеханов, что называется, не в бровь, а в глаз, – удивительно подметил, несмотря на дальность расстояния… Далее, однако, выходит уже не так метко. Плеханов рассказывает, что Хвостов и вся реакция страшно обрадуются, если рабочие заставят Гвоздевых уйти из военно-промышленных комитетов. Как так? Да разве не Хвостов рекомендовал распространять плехановский манифест? Да разве не Хвостов помог гвоздевцам сломить волю петроградских рабочих и затем еще похвалялся этим? Нет, тут что-то… тае… тае… выходит не ладно. Не ладно, но не лишено целесообразности. После совместно одержанных побед, Плеханов теперь осторожно отмежевывается от своего союзника, размазывая «жалкие слова» по поводу его, хвостовского, цинизма. Молчаливо принимать административную поддержку Хвостова для побед над интернационалистами – одно, а морально солидаризироваться с ним – другое. В последнем нет никакой надобности. Этого не делает и Гучков, ибо от этого обеим сторонам был бы один вред. «Врозь идти, вместе бить!» – этот стратегический принцип Плеханов перенес и в новый свой период, когда он помогает реакции бить революцию.

«Наше Слово» N 35, 11 февраля 1916 г.

Л. Троцкий. ЖЮСКОБУ[12 - Jusqu'au bout – до конца. – Ред.]

Корреспондент «Times» проехал несколько тысяч миль по России – неизвестно, по меридиану или по параллели – и телеграфировал своей газете, что во владениях царя все обстоит как нельзя быть лучше. О революции пускают слухи только немцы (да пораженцы, прибавляет «Призыв»), на самом деле страна если и задыхается, то только от чрезмерного благосостояния. Сельскому населению государство выдает около 750 миллионов франков вспомоществования (сколько это будет по нынешнему курсу в рублях?), да на упраздненной монополии деревня имеет еще 2 миллиарда франков чистого дохода. Эти данные, как известно, совершенно совпадают с тем, что сообщает кн. Евгений Трубецкой,[182 - Трубецкой, Евгений – видный либеральный деятель, один из организаторов «Союза 17 Октября». (Подробнее см. т. II, ч. 1-я, прим. 88.)] министр Хвостов и подтверждает «Призыв»: мужик ест вместо хлеба шоколад, пьет чай в накладку и не иначе, разумеется, как под сенью развесистой клюквы. Правда, насчет клюквы в феврале, пожалуй, «клеймат не позволяет», но на что не пойдет патриотический русский крестьянин, чтобы только уважить союзников!

«Царь и все его подданные, – пишет английский корреспондент, проехавший несколько тысяч миль, – проникнуты непоколебимой волей продолжать войну до полной победы». Мудреного тут нет ничего. Мужик, главный обитатель на протяжении этих нескольких тысяч миль, рассуждает так: «Войну прикроют, а монополию откроют, да и пособия прекратят, в итоге-то чистый убыток». А так как мужик тем временем привык к шоколаду Жоржа Бормана, то и естественно, что он за продолжение войны. К этому присоединяются еще и немаловажные соображения о защите западных демократий. Не всякий, конечно, мужик, сидя в феврале под клюквой, читает для расширения горизонтов «Призыв», но так как в «Сельском Вестнике» и в «Губернских Ведомостях» шоколад соединен с западными демократиями приблизительно в той же пропорции, то умонаклонение мужика тем самым предопределено.

А стало быть, предопределен и оптимизм г. Сазонова. Сколько именно тысяч миль совершил наш министр иностранных дел, мы не знаем, но он смотрит вперед с подкупающей бодростью. "Наша задача, – заявил г. Сазонов корреспонденту «Утра России»[183 - «Утро России» – см. т. III, ч. 1-я, прим. 218.] – не только в том, чтоб изгнать неприятеля из наших пределов, но и в том, чтоб окончательно раздавить его, дабы Россия могла развиваться в полной свободе и следуя своим национальным заветам". Раздавить немца – да, поясняет «Призыв», но чтоб без аннексий. И притом в строгом соответствии с элементарными началами права и справедливости! Корреспондент «Утра России» насчет аннексий, правда, ничего не спрашивал, но зато полюбопытствовал, долго ли еще будет длиться война? Г-н Сазонов, разумеется, нимало не затруднился ответом: «Война не может длиться долго, – заявил он, – ибо Германия не в силах будет более сопротивляться. В настоящий момент ее финансовое положение очень серьезно». Да и может ли быть иначе? Баварский мужик совершенно отощал и, за невозможностью расходоваться на пиво, пьет политуру. Наш старый знакомый, немецкий «мальчик в штанах», вот уж который месяц как лишился этой важнейшей части туалета, тогда как русский мальчик, до войны добродушно обходившийся без нее, обзавелся теперь ею в двойном количестве. На всякие предложения сепаратного мира русский мальчик делает, по старой привычке, комбинацию из трех пальцев, и, как и во времена Щедрина, присовокупляет: «Накось, выкуси!». После чего немецкий мальчик пускает через агентство Вольфа[13 - Германское телеграфное агентство. – Ред./] злобный слух, будто во всем виновата Англия, которая грозит-де, в случае сепаратного мира, напустить на Россию с востока Японию.

Тем временем немецкая марка, не в пример русскому рублю, падает все ниже, и финансовое положение Германии становится безнадежным. А русский мужик, тот самый, что собирается «окончательно раздавить» Германию, лежит вверх брюхом под клюквой благоденствия и, вынув из жилетного кармана почтовую марку, заменяющую ныне в России денежный знак, сравнивает марку немецкую с отечественной, преисполняется народной гордости и телеграфирует всем депутатам, министрам, урядникам и посланникам: «Так что Нееловка просит – держись жюскобу».

«Наше Слово» N 40, 17 февраля 1916 г.

Л. Троцкий. АМНИСТИЯ, ДА НЕ С ТОЙ СТОРОНЫ

В начале войны, когда на европейском континенте и великобританских островах был объявлен политический мораториум под именем «национального единения», т.-е. когда эксплуатируемым и угнетаемым было запрещено предъявлять обязательства к эксплуатирующим и угнетающим, – в союзной печати считалось само собой разумеющимся, что в России будет объявлена амнистия. Бурцев, непререкаемый авторитет для читателей «Matin»[184 - «Le Matin» – распространенная буржуазная французская газета правого направления (тираж – 1.800 тысяч). Незадолго до объявления империалистской войны печатала провокационные статьи о том, что Россия всемерно укрепляет свою мощь и вполне готова к выступлению против Германии.] в вопросах провокации и амнистии, категорически осведомлял Европу, что амнистия воспоследует «как скоро – так сейчас». Но петроградские контрагенты Бурцева не торопились. Пять рабочих депутатов Думы были арестованы и сосланы на поселение.[185 - Ссылка 5 депутатов Думы. – Суд над арестованными депутатами-большевиками начался в Петербурге 10 февраля 1915 г. Кроме 5 депутатов – Г. Петровского, М. Муранова, А. Бадаева, Н. Шагова и Ф. Самойлова – на скамье подсудимых очутились также: Л. Б. Каменев, Яковлев, Линде и др. (всего семь человек), обвинявшиеся в том, что они вместе с социал-демократическими депутатами приняли участие «в сообществе, заведомо для них поставившем целью своей деятельности насильственное изменение в России установленного основными государственными законами образа правления». Подсудимых защищали: Керенский, Гольдштейн, Соколов, Муравьев, Полонский, Переверзев, Демьянов, М. и В. Беренштамы. Обвинял товарищ прокурора Ненароков.Суд длился 3 дня. На суде была раскрыта большая работа, проделанная с.-д. депутатами для организации массовых выступлений пролетариата против войны. На суде были оглашены листки из записных книжек Петровского и Муранова, свидетельствовавшие об успехах выступлений большевистских депутатов на ряде заводов в Перми, Екатеринбурге, Уфе, Саратове, Самаре и др. городах. «Суд развернул невиданную еще в международном социализме картину использования парламентаризма революционной социал-демократией», – писал Ленин в марте 1915 г.13 февраля был объявлен приговор суда, которым члены Государственной Думы – Петровский, Муранов, Бадаев, Шагов, Самойлов, а также Каменев, Яковлев, Линде и Воронин приговаривались к ссылке на поселение. Остальные обвиняемые были приговорены к тюремному заключению на разные сроки. В ссылке (в Туруханском крае) обвиняемые с.-д. депутаты и другие осужденные пробыли до Февральской революции 1917 г.] Эта подготовительная мера ко всеобщей амнистии, правда, замолчанная прессой «двух западных демократий», не погасила примирительного пламени в патриотических сердцах. Наиболее нетерпеливые решили, что ежели гора монархии не идет к кающемуся Магомету эмиграции, Магомет может взять на себя издержки передвижения к горе. Опыты этого рода у всех еще в памяти. Правительство нимало не растрогалось при виде блудных сынов, подержало их, сколько следовало для полноты унижения, в тюрьме, сняло фотографии, записало число бородавок и если кого отпускало, то приблизительно на тех же кондициях, на каких щедринский волк отпускал зайца: «Живи пока что, а там я тебя, может быть… ха-ха… и помилую».[186 - Этот отрывок взят автором из сказки Щедрина «Самоотверженный заяц», написанной в 1884 г. В этой сказке Щедрин символически рисует волчью жестокость власти и заячью трусливую покорность общества. (Щедрин, «Сказки», ГИЗ, 1926 г., стр. 128.)]

Потом произошло достаточно памятное отступление русской армии из Галиции и из других мест. «Сколько возможных гениальных полководцев и организаторов побед гибнет в Сибири и эмиграции!» – восклицал Плеханов. А скорый на руку «организатор» – главным образом по моральному интендантству – Алексинский немедленно телеграфировал Родзянко,[187 - Родзянко – см. т. III, ч. 1-я, прим. 6.] обещая за амнистию содействовать сокрушению «могущественного врага». Но есть много оснований думать, что бывший депутат все еще дожидается ответа от председателя Думы.

Прогрессивный блок включил амнистию в свою программу; но в программе, подписанной Гучковыми, Крупенскими,[188 - Крупенский, П. – известный реакционер и антисемит, член II и III Государственных Дум. (Подробнее см. т. IV, прим. 163.)] «требование» амнистии означает не многим больше риторического оборота. Что «прогрессивные» империалисты за квадратную милю персидской или армянской земли отдадут политическую тюрьму, ссылку и эмиграцию, настоящую и будущую, на этот счет у Хвостовых и Штюрмеров[189 - Штюрмер, Б. – председатель совета министров и министр иностранных дел в 1916 г. (Подробнее см. т. III, ч. 1-я, прим. 60.)] во всяком случае нет сомнения. Аресты, высылки и судебные процессы идут поэтому своим чередом.

Даже дело о восстановлении в правах депутатов I Думы – выборжцев,[190 - Депутаты I Думы – выборжцы. – 9 и 10 июля 1906 г. в Выборге состоялось совещание депутатов разогнанной I Гос. Думы. В совещании участвовали кадеты и трудовики. Совещание выпустило обращение к народу, известное под названием «Выборгского воззвания», в котором призывало «не давать правительству ни солдат, ни денег». (Текст воззвания см. в т. IV, прим. 110.)] из которых иные не без успеха занимаются теперь патриотическими подрядами, весьма туго подвигается вперед. Некий «видный представитель» московского дворянства очень недурно формулировал настроения правящих кругов. «Я не люблю миловать, – сказал он сотруднику газеты. – Хорошо теперь говорить о примирении, но что было бы, если бы авторы воззвания добились того, к чему стремились?».

Той же точки зрения держался, несомненно, и смоленский военный суд, слушавший в середине февраля, при закрытых дверях, дело о конфедерации польской,[191 - Дело о «Конфедерации Польской». – В январе 1916 г. минский военный суд (в тексте ошибочно сказано – «смоленский») слушал при закрытых дверях дело 13 лиц, обвинявшихся в том, что они в конце 1914 г. организовали «преступное сообщество, именующее себя „Конфедерацией Польской“, заведомо для них поставившее целью своей деятельности отторжение, путем вооруженного восстания, губерний Привислинского края и Холмской от России…» «Конфедерация Польская», по сообщению обвинительного акта, имела в своем распоряжении военные группы, боевые отделы, склады оружия и т. д. Подсудимые обвинялись в том, что они собирали сведения о количественном составе русских войск, выпускали листки и прокламации и вели усиленную агитацию за отторжение Привислинского края от России. Большинство обвиняемых были польские крестьяне. Защитниками выступили Бобянский, Муравьев, Томашевский и др. 2 февраля 1916 г. был вынесен приговор, по которому главный обвиняемый Бреннер был присужден к 8 годам каторжных работ, обвиняемый Бенек – к 6 годам, Дымовский – к 2 годам крепости. Остальные подсудимые были приговорены к разным срокам тюремного заключения.] поставившей целью «отторжение Привислянского края». Бренер приговорен к восьмилетней каторге, Бенек – к шестилетней, шестеро – к другим наказаниям, четверо подсудимых оправданы.

Этот процесс и этот приговор, совершенно незаменимые, к слову сказать, для общей оценки освободительной войны, представляют собою также драгоценную подробность для характеристики твердых правил правящих кругов нашего отечества. Царство Польское успели за это время «отторгнуть», и притом довольно прочно, австро-немецкие войска, а смоленский суд все еще продолжает отправлять на каторгу поляков за стремление к «отторжению» Привислянского края!". Нет, этих людей жалкими словами не проймешь!..

Перед рождественскими праздниками у группы, произведшей экспроприацию в одном магазине в Петрограде, найдены были прокламации «Северной группы анархистов». Но даже нововременцы («вечерние») усомнились и откомандировали сотрудника к «ветерану русской революции» Бурцеву. Тот засвидетельствовал, что ни одна политическая партия не могла бы участвовать в таком деле, что тут нужна величайшая осторожность, ибо «бывали примеры»… «Но, – закончил Бурцев, – теперь мировая война, и я считаю неудобным выступать по щекотливому делу провокации».

Вот он весь, как намалеван,

Верный твой Иван…

«Мировая война» нисколько не мешает провокаторам отправлять людей на каторгу и на виселицу. Но зато – пред национальным учреждением провокации – она связывает языки и даже мозги Бурцевых патриотическим параличом. Конечно, с Бурцева взятки гладки. Но ведь он не один… Священное единение не прибавило ни одного золотника тухлого мяса к пайку политических арестантов. Но оно побудило многих «ветеранов» принести свои давно не проветривавшиеся революционные убеждения на алтарь отечества. Выходит, что амнистия дана, да не с той стороны.

И было бы совершенно противоестественно, если бы амнистия, данная социал-патриотами царизму, вызвала соответственную амнистию со стороны царизма. От социал-патриотов правящая Россия получила и без амнистии все, что они могут ей дать. Толкать их дальше по тому же пути, значило бы безнадежно компрометировать их и делать окончательно негодными к дальнейшему употреблению. А давать амнистию другим, тем, которые и в эту эпоху остались верны себе – своей любви и своей ненависти, – значило бы для царизма покушаться на себя.

– Я не люблю миловать! – сказала правящая Россия устами представителя московского дворянства.

– А я сохраняю всю силу моего презрения к тем, которые ищут милостей! – может ответить на эти слова революционная Россия.

Амнистия как была, так и остается лозунгом революционной борьбы.

«Наше Слово» N 56, 7 марта 1916 г.

Л. Троцкий. ИРОНИЧЕСКИЙ ЩЕЛЧОК ИСТОРИИ

Несомненные империалисты сомнительно-прогрессивного блока предъявили снова свою политическую программу. Националисты и октябристы[192 - Октябристы – члены «Союза 17 Октября», организованного в конце 1905 г. для «полного содействия правительству». В состав «Союза 17 Октября» входили главным образом представители крупной реакционной буржуазии и помещиков. Во время мировой войны октябристы возглавляли националистическую кампанию. (Подробнее см. т. IV, прим. 117.)] тем спокойнее подмахнули требования политической амнистии и свободы рабочих организаций, что не имели никакого основания опасаться действительного осуществления этих лозунгов «по манию руки»: можно биться об заклад, поставив 90 против 10, что именно этим «реалистическим» аргументом Милюков покупал за кулисами присоединение Крупенских и Шульгиных к требованиям столь опасного радикализма. От слова не станется, а дураки поверят!

И нет даже надобности заглядывать в «Призыв», чтобы не сомневаться, что кое-кто действительно поверил и из платформы прогрессивного блока вычитал, что мы вступили, наконец, в восходящую «национальную революцию», по ритуалу которой полагается сперва подняться к власти капиталистическим элементам буржуазии, чтобы затем уступить свое место буржуазной демократии. «Как быстро, – умиляется „Призыв“, – созревает в России буржуазная оппозиция под влиянием общенационального подъема!». Разумеется, признает он, мы привыкли к критическим речам кадетов. "Но мы не привыкли к тому, чтобы критика Милюкова все время подтверждалась сочувствующими возгласами Пуришкевича,[193 - Пуришкевич Владимир – известный реакционер и антисемит. Председатель черносотенного «Союза Михаила Архангела». (Подробнее см. т. IV, прим. 105.)] чтобы правый националист Половцев[194 - Половцев – генерал, см. т. III, ч. 1-я, прим. 165.] выступал против правительства с речью, быть может, наиболее сильною по форме выражения возмущенного патриотического чувства" («Призыв» N 24). Вот что ново в нынешнем положении и вот в чем, оказывается, нужно видеть безошибочные симптомы национальной революции: Пуришкевич «все время» одобрял Милюкова!

Хотя пышный расцвет «патриотического чувства» и привел у нас натуральнейшим образом к методам нечленораздельного политического мышления, тем не менее – не в обиду политикам из «Призыва» – земля все еще вращается вокруг своей оси, а под революцией понимается общественное движение, непосредственно направленное на завоевание политической власти новым общественным классом. Какой же отечественный класс – в лето от Рождества Христова 1916-е – поставил себе задачей завоевание власти? Спервоначалу может показаться, что это именно класс Пуришкевича и Половцева протягивает руку к власти. Но тогда у кого он собирается ее отнимать? Кому же и принадлежит она в настоящее время, как не социально-паразитическому дворянско-чиновничьему классу Сухомлиновых, Пуришкевичей, Половцевых и Штюрмеров, т.-е. нашему отечественному юнкерству, самому жадному, самому неумытому и самому бездарному во всем свете? Однако же, не унимается «Призыв», «до сих пор господа Половцевы требовали голов революционеров. Теперь они требуют голов министров». От слова не станется, а «Призыв» поверит. Остальное же человечество может не сомневаться, что, не получив головы министра, Половцев вполне успокоит свое «возмущенное патриотическое чувство» на посту вице-губернатора; стало быть, нет никакой возможности говорить о революционном переходе власти (вице-губернаторской) к новому общественному классу.

Остается, следовательно, та самая буржуазия в собственном смысле слова, которая так «быстро созревает под влиянием общенационального подъема». Но центральной идеей этой буржуазии, как снова подтвердила недавняя кадетская конференция, является воля к победе, а не воля к власти. Весь пореволюционный и довоенный период был временем сближения оппозиционной буржуазии с монархией на основе империалистических задач. Милюков совершенно не дожидался нарушения австрийцами законов Канта, чтобы, по поручению г.г. Извольского[195 - Извольский – см. т. VI, прим. 27.] и Сазонова, подготовлять в Софии и Белграде почву для захвата Россией Константинополя и проливов. И социал-демократия уже тогда обличала его и предрекала дальнейшие последствия. Связь буржуазии с военно-монархической властью несравненно могущественнее и непоколебимее, чем все оппозиционные шаги, политическая поверхностность которых только подчеркивается одобрениями Половцевых и Пуришкевичей. И эта связь вовсе не создалась необходимостью «самозащиты» – по известной пожарной формуле, объединившей Столыпина[196 - Столыпин, П. А. – председатель совета министров с 1906 по 1911 г. (Подробнее см. т. IV, прим. 115.)] с Гедом: «когда дом горит, нужно тушить», – нет, она была целиком подготовлена агрессивно-империалистической политикой третьеиюньской России. Господа оборонцы, конечно, позабыли все это: если Австро-Германия захватывает Польшу – это империализм; если Россия захватывает Галицию или Армению – это национальное освобождение угнетенных. Но, по шекспировской формуле, «привыкли мы крапиву звать крапивой» – и социал-патриотических шарлатанов клеймить шарлатанами. «Воля к победе», сплачивающая прогрессивный блок, есть империалистическая воля русской буржуазии. Эта воля складывалась во всю эпоху контрреволюции, и процесс ее быстрого формирования необходимо дополнялся дополнительным отказом буржуазии от «безответственной» оппозиции, т.-е. от спекуляций на революционное движение масс во имя завоевания государственной власти. Если б прогрессивный блок выставил в этих условиях требование ответственного министерства, подобное требование, при антиреволюционной тактике блока, имело бы не более реальное значение, чем «требование» амнистии, подписанное испытанными столыпинцами националистической масти. Но в том-то и дело, что прогрессивный блок совершенно сознательно и обдуманно отказался даже и словесно выдвигать требование ответственного министерства, а ограничился ничего не говорящей формулой «министерства общественного доверия». Но, возражает умнейший «Призыв», «вопрос не в формуле, а в факте (!) перемены правительства и отказе (!) исторической власти от старого способа образования министерства из рядов придворной камарильи». Однако же покуда никакого «факта» перемены правительства и никакого «отказа» исторической власти нет, судить о задаче оппозиции надлежит не по той восторженной чепухе, которую печатает «Призыв», а по «формулам», т.-е. по политическим требованиям самой буржуазии. Она не хочет борьбы за власть. И если подслеповатые гувернеры из «Призыва» думают, что это от неопытности или застенчивости, то они ошибаются: буржуазия гораздо умнее их и несравненно лучше их знает, что ей во вред, а что на пользу. Когда Пуришкевич – его хозяева в этих вопросах шутить не любят и не допускают тут никаких экивоков – укорил прогрессивный блок в стремлении к власти, Милюков поспешно крикнул: «Ничего подобного! Вы нас не так поняли». Министерство общественного доверия – это то же, чего хотите и вы: чтобы не приглашать в министры фальшивомонетчиков и конокрадов. Политическим идеалом русской буржуазии является прусско-германский режим: государственная власть остается в руках монархии и юнкерства, как незаменимого оплота против народных низов, но юнкер – не вор и не пьяница – приспособляется к основным потребностям капиталистического развития и умеет, когда нужно, прокладывать ему дорогу мечом. Этот режим антиреволюционного сочетания феодальных и капиталистических классов на основе империализма составляет политическое содержание всей новейшей европейской истории. Русская буржуазия вступила в эту стадию уже после первых своих политических шагов. Но ей уже нет в политике пути назад от империализма, как в технике – назад от машины, как в организации производства и сбыта – назад от треста. И сама русская буржуазия прекрасно понимает это. Ее оппозиционность, конечно, не напускная, но содержание этой оппозиции всем объективным положением буржуазии вводится в пределы такого давления на бюрократическую монархию, чтобы побудить ее слегка потесниться, а главное – подтянуться, почиститься, привести в порядок свои дела, завести хорошую отчетность, словом пруссифицироваться.

Действительно революционная проблема – проблема нового содержания власти, а не подбора «честных» министров – может быть поставлена только помимо буржуазии и против нее. С каким остервенением и какими методами старая власть будет отстаивать свои позиции, на это она снова «намекнула» всем своим партнерам в Баку.[197 - События в Баку. – В середине февраля 1916 г. в Баку в течение нескольких дней происходили крупные беспорядки на почве дороговизны. По этому поводу в IV Государственной Думе в заседании от 24 февраля единогласно был сделан запрос.В газете «Наше Слово» от 13 марта 1916 г. была помещена следующая заметка, посвященная запросу о событиях в Баку:«Депутат Жафаров сообщает, что в Баку произошли забастовки, вызванные дороговизной. Началось с базаров. Женщины начали громить мелких торговцев, потом перешли к крупным; товар выбрасывали на улицы или уносили. На второй день погром распространился на магазины центральных улиц. На третий день толпа перешла к погрому мельниц, мучных и сахарных складов. Отношение полиции было безучастное, чины полиции даже защищали громил от торговцев. Только на четвертый день беспорядки были подавлены. Депутат Жафаров полагает, что беспорядки в Баку на почве дороговизны вызваны были не без участия чинов полиции».] О, насколько этот бакинский погром красноречивее не только красноречия Половцева, но и думских прений в целом! Проблема власти означает необходимость опрокинуть навзничь могущественнейшую погромную организацию, – вот о чем напоминают события в Баку. И когда эта проблема будет – сознательно, или на первых порах лишь эмпирически – поставлена снова революционным движением рабочих масс, буржуазия окажется фатально на стороне старой власти, готовая использовать новый разгром революции для дальнейшей пруссификации («европеизации») русского политического режима. Пролетарский авангард должен был бы ослепнуть, чтобы не видеть, не предвидеть этого.

Вся историческая миссия наших социал-патриотических немцеедов сводится к тому, чтобы помочь русской буржуазии дотянуться до – увы! увы! – немецких государственных порядков, – в тот момент, когда в самой Германии подготовляется их радикальная ломка. Поистине приходится удивляться, что история, у которой теперь хлопот полон рот, находит еще досуг для того, чтобы иронически щелкнуть по носу человечков из «Призыва».

«Наше Слово» N 73, 26 марта 1916 г.

Л. Троцкий. СО СЛАВЯНСКИМ АКЦЕНТОМ И УЛЫБКОЙ НА СЛАВЯНСКИХ ГУБАХ

(Г-н Милюков в Париже)

Представители верхней и нижней палаты нашего отечества или «представители России» (третьеиюньской) приехали в Париж скреплять узы – через несколько недель после экономической конференции союзников, где Россия блистала своим отсутствием.

До сих пор только лидер кадетской партии, г. Милюков, предъявил Франции свою программу, которая – скажем сразу – является не столько программой действий, сколько программой аппетитов и надежд. В полном соответствии с природою вещей, первые откровения г. Милюкова, делающего мировую политику «петушком, петушком», появились не на страницах официозного «Temps», даже не в полуофициозно-бульварных газетах, как «Journal» или «Matin», а в бесшабашно-рекламном, реакционно-радикально-антисемитски-шантажном издании «Oeuvre».[198 - «L'Oeuvre» – французская газета, орган левых республиканцев; выходит в настоящее время под редакцией Робера-де-Жувенеля.] «Г-н Милюков, шеф кадетов, говорит нам об условиях победы» – так гласит заглавие интервью. «С прелестным славянским акцентом», временами разрешаясь «детской улыбкой, столь обольстительной на славянских губах», временами позволяя «облаку омрачить свои голубые глаза», – таким живописует нам кадетского лидера французский душа-Тряпичкин,[199 - Тряпичкин – петербургский друг Хлестакова (главного героя комедии Гоголя «Ревизор»). «Напишу-ка я обо всем – говорит Хлестаков, – в Петербург Тряпичкину: он пописывает статейки… А уж Тряпичкину точно, если кто попадет на зубок – берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже любит».] – г. Милюков первым делом свидетельствует о полной подготовленности русской армии: «Наши войска, вооруженные, снаряженные и обильно снабженные артиллерией и амуницией, только и ждут приказа, чтобы ринуться в великое наступление». Это сообщение, особенно под аккомпанемент «прелестного славянского акцента», не могло не оказать неотразимого впечатления на французского журналиста, и хотя на языке у бедняги вертелись щекотливые вопросы: если войска только ждут приказа, то почему их заставляют так долго ждать? не думает ли кадетский лидер, что этот «приказ» был бы как нельзя более своевременным теперь, в момент австрийского наступления на итальянском фронте и безостановочного натиска немцев на Верден? – но очарованный детской улыбкой на славянских губах журналист отвратил свое внимание от колючих тем. Кадетский лидер, с своей стороны, не чувствовал никакой потребности в сообщении каких-либо дополнительных на этот счет данных. Он ограничился ссылкой на г.г. Вивиани[200 - Вивиани (1863 – 1925) – французский политический деятель, лидер республиканско-социалистической партии, бывший социалист. В 1906 г. вышел из социалистической партии, чтобы получить портфель министра, и с тех пор занимал ряд министерских постов. С начала империалистской войны, в 1914 г., стал премьером и министром иностранных дел. Вместе с президентом республики Пуанкаре посетил накануне войны царскую Россию для закрепления франко-русской дружбы. В октябре 1915 г. ушел в отставку. После войны принимал участие в работе Лиги Наций. Умер в сентябре 1925 г.] и Тома, которые должны, по его мнению, вынести самое отрадное впечатление из «нашей дорогой России», – и можно не сомневаться, что г. Милюков нимало не рискует вызвать опровержение с этой стороны.

Несравненно точнее, обстоятельнее и в своем роде красноречивее стал г. Милюков, когда перешел к предъявлению своих аппетитов и надежд. Россия хочет полной победы. «О, не для того чтобы расширить свою территорию!». Что Россия освобождает Армению, прихватывая по пути Персию, – стоит ли говорить о такой мелочи пред лицом главной задачи! А главная задача, это – проливы. "Мы хотим отныне выхода к свободному морю, без чего наше развитие станет навсегда невозможным… Никогда момент не будет более благоприятным, – откровенничает Милюков, – потому что наши союзники, как и мы, заинтересованы в прочном урегулировании (восточного) вопроса. Линия Берлин – Багдад – слишком большая опасность не только для Англии, с Египтом и Индией, но также для Франции и ее влияния в Сирии, чтобы, в конце концов, на этой почве не оказалось возможным полное соглашение. Апрель 1915 г. останется памятной датой в русской истории, ибо в этом месяце точно были урегулированы наши отношения с союзниками по поводу проливов:[201 - Урегулирование вопроса о проливах. – Стремление России к захвату Константинополя и проливов (Босфор и Дарданеллы) было одной из главных причин, побудивших царскую Россию принять участие в мировой войне. О значении проливов для русской торговли ярко свидетельствуют следующие цифры: в 1875 – 1879 гг. через черноморские проливы вывозилось ежегодно 46 % хлеба, в 1900 – 1902 гг. – 73 %, а в 1907 г. – 89 %. Таким образом, проливы, будучи в руках России, смогли бы в значительной степени способствовать расширению хлебной торговли. Поэтому вся внешняя политика царского правительства была подчинена задаче завоевания проливов. В 1907 г., во время заключения англо-русского соглашения, был неофициально поставлен вопрос о приобретении Россией проливов в случае участия ее в войне против Германии. Вопрос этот не получил тогда окончательного разрешения, и даже в начале империалистской войны Россия еще не имела на этот счет никаких формальных обещаний со стороны союзников. Англия, сама крайне заинтересованная в проливах, долгое время решительно отказывалась гарантировать России получение проливов. Только угроза заключения русско-германского мира заставила Англию, скрепя сердце, согласиться на признание прав России на Константинополь и проливы.19 февраля (4 марта) 1915 г. министр иностранных дел России Сазонов отправил памятную записку великобританскому и французскому правительствам, в которой говорилось:"Ход последних событий приводит его величество императора Николая к мысли, что вопрос о Константинополе и проливах должен быть разрешен окончательно и сообразно вековым стремлениям России.Всякое решение будет недостаточным и непрочным, в случае если город Константинополь, западный берег Босфора, Мраморного моря и Дарданелл, а также южная Фракия до линии Энос-Мидия не будут впредь включены в состав российской империи.Равным образом и ввиду стратегической необходимости часть азиатского побережья, в пределах между Босфором, рекой Сакарией и подлежащим определению пунктом на берегу Исмидского залива, острова Мраморного моря, острова Имброс и Тенедос должны быть включены в состав империи".В ответ на это английский посол Бьюкенен послал 27 февраля (15 марта) 1915 г. ответную памятную записку Сазонову, в которой говорилось:«В случае если война будет доведена до успешного окончания и если будут осуществлены пожелания Великобритании и Франции как в Оттоманской империи, так и в других местах, правительство его величества согласится на изложенное в памятной записке императорского правительства…»Одновременно с этой запиской Англия потребовала от России ряда компенсаций, как-то: включения в сферу влияния Англии нейтральной зоны Персии, свободы транзита через Константинополь и проливы, отделения халифата от Турции и т. д. Все эти требования Англии Россия поспешила полностью признать.28 марта (10 апреля) 1915 г. французское правительство в вербальной ноте дало свое согласие на заключавшиеся в памятной записке России требования. 6 – 19 ноября 1916 г. к соглашению о проливах присоединилась также Италия, и, таким образом, за царской Россией было формально признано право на проливы.] в мировой борьбе Восток отведен был в наше пользование (nous a ete assigne comme domaine)". «Мы слушаем г. Милюкова – …. – и мы глядим на него. Он говорит с непреодолимой искренностью… Он не зарывается в общие места, лишние отступления и риторические прикрасы: для него вопрос о проливах, с чисто практической точки зрения, представляет собою главный результат, какой война должна принести России, и от проливов он не позволит отвлечь себя».

Но ведь мы слышали… нам говорили, – кажется, так? – что дело идет о высших ценностях, о принципе национальности, о защите права.

«Романтизм, – бормочет (так и сказано: murmure) г. Милюков, – уж давно как исчез из политики». Это признание кадетского лидера звучит для уха, как вариация знакомой мелодии. «Wir haben die Sentimentalitaet verlernt» (мы разучились сантиментальности!) – кто, бишь, это сказал? Не кто другой, как Бетман-Гольвег, в оправдание немецкого натиска на Бельгию по пути к свободному морю!

Но как же быть, по крайней мере, с оборонительным характером войны? Тут г. Милюков становится поистине несравненным. «Вначале, – сообщает он своему почтительному вопрошателю, – широкая масса рабочих не отдавала себе ясного отчета в целях войны. Они вообразили себе (ils s'imaginaient!), что война имеет чисто оборонительный характер и что достаточно прогнать неприятеля, чтобы быть спокойными. Они ошибались вследствие невежества: нужно их просветить». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . [14 - Цензурный пропуск. – Ред.] Вы видите, какой почти-бисмарковской ясности и откровенности формулировок можно достигнуть при прелестном славянском акценте и обольстительной детской улыбке на славянских губах.

На этом мы могли бы в сущности оставить г. Милюкова. Портрет русского либерального Бисмарка (петушком, петушком!) получается весьма выразительный. Но еще выразительнее выступают из-за этого портрета те «неромантические» задачи, которые – по классическому выражению г. Милюкова – только «по невежеству» (слушайте, горемычные человечки из «Призыва»: только по невежеству!) можно счесть оборонительными. Но г. Милюков счел необходимым лишний раз показать, что – в числе кое-чего другого – его отличает от Бисмарка неуменье, где нужно, помолчать. Кадетский шеф, разумеется, в восторге от настойчивости и энергии англичан. Но, не останавливаясь на этом союзно-обязательном восторге, г. Милюков пускается в рискованные психологические изыскания: «Эта спокойная флегматическая решимость, – говорит он, – не является ли показателем счастливого влияния цеппелинов на английскую душу». Так дословно и сказано: «I'influence heureuse des zeppelins sur l'ame anglaise». Было бы поистине прискорбно, если б эта фраза прошла незамеченной для наших современников, особенно для «заинтересованной стороны», т.-е. союзников-англичан. Они первыми должны уяснить себе благотворное влияние цеппелинов, укрепляющих их национальную душу в той борьбе, которая должна обеспечить за отнюдь не романтической третьеиюньской Россией проливы, с Константинополем и Арменией.

О, г. Милюков! Что романтизм давно исчез из политики, об этом вы «бормотали» вашему собеседнику совершенно правильно. Но напрасно вы отсюда сделали тот поспешный вывод, – вот она славянская душа на распашку! – что настоящий реализм состоит в публичном отправлении всех политических потребностей.

P.S. Во вторник появилось второе интервью г. Милюкова, на этот раз по внутренней политике, разумеется, в «L'Humanite», где у Реноделя имеется свой собственный сих дел Тряпичкин – Veillard, не столь давно млевший от прапорщицких откровений Иорданского. Во внутренней политике г. Милюков проявляет всю ту силу сдержанности, которой ему не хватает во внешней. Прогрессивный блок – гм… – очень полезное установление. – Прочен ли? Гм… – весьма прочен. Министерство общественного доверия, конечно, не ответственное министерство; но это пре-це-дент! Полякам г. Милюков предлагает, по английскому образцу, гомруль (надо полагать не без русского «Дублина»). Финляндцев обещает «централизовать» при помощи вполне-парламентских цепей. В пояснение сего Veillard сообщает, что г. Милюков в сущности совершенно «государственный человек». Под конец беседы «государственный человек» без государственной власти пообещал совершенно разомлевшему репортеру, что после войны Россия окончательно «вступит на путь»… К сожалению, приложенный к интервью портрет настолько неотчетлив, что трудно уловить, какое именно выражение играло при этом на славянских губах г. Милюкова.

Париж.

«Наше Слово» N 121, 24 мая 1916 г.

Л. Троцкий. РАЗОЧАРОВАНИЯ И БЕСПОКОЙСТВА