Дети Света

– Кто такая Матильда? – надтреснутый голос предательски его выдавал.

– Знамо кто, корова моя!

– Ясссно. – Герд позволил себе закатить глаза прежде, чем направиться к крыльцу и разуться.

Пока тетка отрывисто рассказывала ему о том, что поле с комбайном тоже ее, и управляется она со всем фермерским хозяйством одна, Герд украдкой за ней наблюдал. Олва была высокой, широкой в кости голубоглазой блондинкой. Носила высокие сапоги, джинсы и рубаху из грубой ткани с закатанными до локтей рукавами. Руки обветренные, красные. Длинные волосы собраны в конский хвост. Она так не походила на Геру – свою родную сестру, что только этим одним вызывала симпатию Герда. И пока он со ступенек крыльца уже босиком созерцал место своего нового обитания на ближайший год и размышлял о том, что, по сути, не знал о своей родственнице ничего, впрочем, как и она о нем, та легонько коснулась его плеча:

– Задумался, ага? Говорю, из развлечений-то в лесу есть озеро.

– Я не умею плавать. – Герд засунул руки в карманы.

– Во как. – Олва пожала плечами. – Ну, там красиво.

– Здесь везде красиво. – Герд неопределенно мотнул головой.

– Эт верно, – фермерша расплылась в улыбке. – Пойдем в дом-то, я тебе все покажу.

Гостиная с камином и круглым разноцветным лоскутным половиком посередине; кухня с самой настоящей печью и кладовой; спальня Олвы и маленькая комнатка, которая теперь принадлежала Герду. Мебели в доме было мало, но почти вся она была деревянной. Герд чувствовал себя странно, словно в музее, вот только музеев таких он не видел. Хотя, возможно, что раньше, еще до коллапса, таких домов и было больше. Он еще раз осмотрелся: все очень чисто и стоит на своих местах, сразу видно, его тетка – минималист и педант, даже на кухне ни пятнышка, а в кладовой банки с соленьями-вареньями расставлены на полках по линеечке, и бусы из лука, чеснока и сушеных грибов свисают с потолка симметрично.

Олва проводила Герда до его закутка, распахнула дверь и рукой пригласила войти. Герд шагнул внутрь, а Олва осталась стоять на пороге, признавая, что теперь это его вотчина, и никто сюда не сможет зайти без его на то дозволения. «Это хорошо, просто замечательно», – констатировал про себя Герд, расслабляясь.

Напротив входа, почти во всю стену – окно, что странно. Герд предположил было, что раньше здесь был чулан, но никто не делал чуланы светлыми и уютными. Перед окном – стол со стулом, принесены для его занятий, за окном – поле, а за полем – лес. Слева у стены – комод, а справа – узкая кровать. Все.

Герд простоял минуту, рассматривая убранство и откровенно наслаждаясь им, а потом обернулся к тетке.

– Здесь здорово, мне нравится, – он улыбнулся, – но я никогда не видел столько дерева сразу.

– Эт да, дороговатый вышел домик-то, – Олва развела руками, – но государству оказалось проще построить дом из подручных материалов, чем тащить бетон и технику по бездорожью за тридевять земель. Тебе-то, правда, нравится? А то, я-то сомневалась, насколько жилище старой отшельницы подходит для… мм… молодежи.

– Все прекрасно, ты зря переживала, – все так же улыбаясь, заверил ее Герд.

– Ну вот и славно. Располагайся, я пока что чаем займусь. – Она поставила пожитки Герда на пол у входа и вышла в кухню, притворив за собой дверь.

Герд повалился на кровать и сладко зажмурился. Наконец, он мог позволить себе расслабиться по-настоящему. Идея переехать к тетке, чтобы больше никому не мешать, принадлежала ему, но, высказав ее от безысходности вслух во время очередной сцены, которую устроила Гера с легкой руки Хама, он тут же пожалел. Герд встречался с Олвой всего пару раз в детстве, последний из которых был перед похоронами отца шесть лет назад, и никогда у нее не гостил. Они могли так же не сойтись характерами, как Герд не сходился со всеми, это была чистой воды лотерея с его стороны. Но Герд рискнул и, кажется, выиграл. Олва вполне ему подходила в качестве соседа.

Остаток дня прошел тихо, Олва улетучилась по каким-то делам, а Герд слонялся по дому и блаженствовал. Он впервые с тех пор, как осознал самое себя, чувствовал, что над ним никто не довлеет, за ним никто не наблюдает. Неужели свободен? Герд громко расхохотался, чего с ним не случалось никогда. Ответило ему только эхо пустого дома. Сво-бо-ден.

Спал он из рук вон плохо: ему мешали звуки. В городе-то какие могут быть звуки? Стены толстые, окна всегда плотно закрыты, извне ничего не доносится. А внутри все привычно и понятно: вот Гера, ее шагов никогда не слышно, только шелест платьев и легкое придыхание, она не ходит, порхает над землей; а это Хам, его можно узнать по одышке и тяжелой поступи, к своим сорока годам он уже имеет порядочное брюхо; а если заслышишь недовольное бормотание и противное шарканье, значит, экономка делает обход своих владений. Шум визора, звон посуды и смех вообще не считаются. Раздражала всегда только ругань, только визгливые истерики Геры, на них Герд всегда реагировал, как животное на ультразвук, паникой и желанием отрезать себе уши. А теперь из-за гормонов истерики с ней приключались ежедневно.

Здесь же, за городом, все было совсем иначе. Пока окно оставалось приоткрытым – Герд помнил, как полезен свежий воздух, – складывалось ощущение, что он спит не в доме, а прямо посередь леса на траве. Местная фауна понятия не имела, что ночью всему сущему приличествует спать. Жизнь продолжала кипеть: она шуршала, свистела, стрекотала, чавкала, вздыхала, сопела, храпела, пищала, ухала, перелетала с ветки на ветку, ползала, переминалась с ноги на ногу и невесть что еще делала, сводя Герда с ума. И все это только вокруг дома. Самым неприятным стало заключение, что вся эта какофония не могла принадлежать только скотине в загоне. Лес кишел живностью разного рода и размера, о которой Герд мало что знал, особенно его беспокоил вопрос размера этой самой живности. И ее шансы проникнуть в дом. И крепость дома. И большое окно больше Герду не нравилось. И как, вообще, Олве удалось прожить столько лет в диких условиях и ни разу не стать чьим-нибудь обедом? Или ужином. Кстати, кем в этих краях можно быть съеденным?

Голова пошла кругом, Герд не выдержал и закрыл окно, стараясь в него не смотреть – сразу стало легче. Но наступившая тишина оказалась мнимой, дом тоже жил своей собственной ночной жизнью. Вот где-то скрипнула половица, вот что-то поскреблось и пискнуло. В доме что, мыши? Вот взвизгнула пружина в кровати. А вот – Герд чуть не подскочил – кто-то громко захрапел. Олва? Нет, ее комната находилась в другой части дома, а этот звук был совсем близко, почти у двери. Старта, догадался Герд, треклятая овчарка. Вот и шла бы спать к хозяйке! Герд беззвучно выругался.

Он только-только начал дремать, как собака заворчала, поднялась, и сразу же послышались шаги – Олва босиком куда-то шлепала. В туалет, наверное. Но нет, входная дверь не скрипнула – удобства-то располагались на улице, – зато что-то громыхнуло в кухне. Жажда, видать, замучила. Герд глянул на наручные часы с зеленоватой подсветкой – прощальный подарок Геры – четыре утра. Через некоторое время все стихло.

Он уже почти заснул, как снова услыхал теткины шаги. Да что ж ты будешь делать, что на этот раз? Опять на кухню пошла. Да возьми ты уже, наконец, кружку воды с собой! Но Олва не собиралась пить, вместо этого она затопила печь. Сначала вышла во двор за дровами – Герд слышал, как хлопнула дверь. Затем укладывала поленья в печь и разводила огонь – Герд различил характерные скрежет и чирканье. Потом что-то лязгнуло – вероятно, печные заслонки. А потом раздались шлепки. Олва размеренно шлепала по чему-то упругому и громко зевала. Потом все опять стихло.

Когда через полчаса все повторилось сначала, Герд пришел в бешенство. Он не спал ни минуты, а чокнутая тетка бродила по дому, бесконечно скрипя, лупцуя что-то и никак не желая уняться. На этот раз она еще и неспешную беседу со своей псиной завела. Что-то ей проворковала, а та с порога – в кухню вход ей был воспрещен – в ответ подмела пол хвостом и зевнула. Да чтоб вас всех вместе с этим домом и лесом! Герд застонал. Блаженная тишина.

А через полчаса все по новой. Герд уткнулся лицом в подушку и зарычал. Ничегошеньки он не выиграл в лотерее, проиграл. У него отняли последнее в жизни – сон. На этот раз тетка осталась на кухне, принялась что-то готовить. На часах – без пятнадцати шесть. Совсем, очевидно, рехнулась.

Когда Олва начала напевать себе под нос, Герд не выдержал. Он вскочил и стал судорожно натягивать на себя штаны. От злости запутался в них и грохнулся на пол. Олва замерла – услышала его. Да неужели?! Он, вот, ее всю ночь тут слушает, и ничего, теперь и ей можно послушать немного. Он угрюмо отворил дверь и, жмурясь, шагнул в полосу света.

– Чего не спишь-то? – как ни в чем не бывало поинтересовалась Олва.

Герд аж задохнулся от возмущения.

– Не спится, – как можно более беззаботным голосом ответствовал он. – Тебе тоже? Чем занимаешься?

– Видишь же, тесто раскатываю. – Она вытерла руки о передник.

– Зачем? – Герд спросил с нажимом, не удержался.

– Хлеб печь буду. – Олва, занятая смазыванием противня, не заметила его выпада.

– Так рано? – теперь голос прозвучал слишком высоко и звонко.

– А потом-то мне некогда будет, скотину надо выгонять. – Она выложила тесто на лист и отправила его прямиком в печь.

– Выгонять? – на этот раз Герд просипел.

– Ну да, на пастбище. – Олва вытерла пот со лба. – Я-то уйду работать в поле, зато у тебя на завтрак будет свежий хлеб.

– Что? – Герд тупо уставился на нее.

– Ну, я это… – Олва замешкалась, – хотела порадовать тебя. Ты-то такого хлеба-то и не едал никогда. – Она потеребила передник белыми от муки руками. – Стресс как-никак и все такое. И худой ты, как щепка… а тут хлеб.

Герд продолжал таращиться на нее, не понимая:

– Ты, что же, встала сегодня в четыре утра, чтобы испечь хлеб специально для меня?

– Ну дак, вчера-то я не успела. – Она убрала глиняную латку со стола в мойку и начала ее скрести.

Герд остолбенел. Он и представить себе не мог, чтобы кто-то ради него мог пожертвовать своим комфортом. Особенно родственники. Родная мать для него ни разу палец о палец не ударила. Конечно, Олва уже проявила неслыханное великодушие, приняв его под свою крышу, но его присутствия она в будущем даже не заметит, он будет ниже травы, тише воды. Герд не обрадовался ее широкому жесту, разозлился. К чему эти излишества? Это же глупо. Встать не пойми во сколько, причинить себе и ему заодно столько ненужного беспокойства ради деревенского хлеба? Да лучше б он черствый грыз, нежели не спал всю ночь, а теперь еще, ко всему прочему, был ей обязан.

Этого Герд пуще остального не мог стерпеть. Быть кому-то обязанным. И чего она теперь за этот хлеб, интересно знать, от него ждет? Чтобы он тоже вставал по ночам и дрова колол, да печь топил, да поле копал? Герд засунул руки в карманы и только тогда позволил себе их сжать в кулаки, хотя Олва этого бы и так не увидела. Во-первых, она стояла к нему спиной, а, во-вторых, их разделял стол, высота которого как раз закрывала его запястья – роста Герд был небольшого.

– Не стоило, тетя, так себя утруждать, – еле выдавил он из себя слова. – Я не хочу тебя ничем обременять. По возможности.

Герд развернулся на пятках и быстро зашагал обратно в комнату, не увидев удивленного лица Олвы и не услышав ее рассеянных слов:

– Дак ты и не обременяешь.

Несколькими часами позже, когда он совершил свой туалет, так и не сомкнув больше глаз, и вышел в гостиную, на столе его ждала завернутая в полотенце свежая булка. Рядом стояли плошка с маслом и такая же плошка с медом. Не густо, недовольно подумал он, оценивая разнообразие стола, а развернув хлеб, решил уже диаметрально противоположное – он что, должен осилить всю эту буханку? Да за кого она его принимает?! Герд налил себе чаю и сел. Побарабанил пальцами по холщовой скатерти, потер виски. Голова болела, глаза щипало, мешки под ними набрякли еще больше.

– Отличное начало, – буркнул он, отрывисто намазывая масло на еще теплый хлеб и прихлебывая из кружки. Чай оказался травяным, вкусным. Герд вздохнул и решительно откусил от ломтя. Глаза сами собой распахнулись.

Спустя десять минут на столе оставались только крошки. Герд сидел, отвалившись на спинку стула, не в силах подняться и, не смея дышать. Проглоченный хлеб в желудке отзывался резью. Нельзя было столько есть, особенного мучного, но ничего вкуснее, как и предсказывала Олва, он не едал. Тетка была прощена.