Дети Света

– А что Гера?

– Ей не нужно было делать то, что лучше для всех?

Олва помолчала, прикидывая, что ответить.

– У Геры-то как-то никогда не было…ээ чувства долга, что ли, – медленно выговорила она. – Зато она всегда заботилась о себе и всегда собиралась удачно выйти замуж. Что и сделала.

– Дважды, – уточнил Герд.

Олва ткнула в воздух кончиком ножа, изображая поднятие указательного пальца.

– Ты не жалеешь? – спустя минуту снова спросил Герд, покончив с картофелем.

– О чем? – не поняла та. – Теперича режь ее кубиками в чугунок.

– О том, чем занимаешься. – Герд кивнул и послушно начал резать.

– Шутишь, что ли? Покажи мне человека-то счастливее меня.

Герд вздохнул. Это было сущей правдой. Олва находилась в своей стихии и была в ладу с собой. Самому ему, конечно, не очень импонировало всю жизнь проковыряться в земле, чего стоили одни только черви… Герда передернуло. Зато ему нравились здешние простор и красота. Синева неба и воды. Небо над Цивилой было всегда серым. Цивила, вообще – целая палитра серого. Множество оттенков, но всегда одного и того же цвета. В детстве Герд даже считал, что глаза у него серого цвета только потому, что они всегда смотрели на серое, и это было просто отражением того, что он видел вокруг.

Еще ему нравился ветер. Сильный, своевольный. В столице никогда не бывало ветра. Наверное, так задумано метеорологами. И, конечно, ощущение свободы. Это он оценил больше всего. Только тут он почувствовал отсутствие цепей, которые в столице сковывали его не по рукам и ногам, но стискивали голову и грудную клетку так, что становилось невозможно дышать, думать. Они змеиными кольцами сжимали самое сердце. Туда не ходи, того не делай, так не смотри, этого не думай. И, конечно же, не спрашивай, никогда не задавай странных вопросов – не ищи причин, не пытайся понять последствий, просто даже не пытайся что-то понять. Это лишнее, это подозрительно. Лучше делай, что тебе говорят, и все будет в порядке. И вежливо улыбаться, пожалуйста, не забывай. От воспоминаний Герду стало тошно, захотелось выйти хотя бы во двор глотнуть свежего воздуха и размяться, но он только крепче ухватился за нож и яростнее начал им орудовать.

Герд точно знал одно – все его существо восставало против мысли жить, работать, стареть и, в конечном счете, умирать в Цивиле. Он одинаково ненавидел и тоскливый быт заводчан, и слепящий лоск высшего эшелона. Но, самое главное, он ненавидел контроль. Диктатура. Но диктатура не просто открытая и жесткая, но еще и изощренная, жестокая.

Когда Герду было около пяти, он отбился от матери в центре города. Отвлекся на что-то, но не упустил ее из виду: дорогое дефицитное ярко-желтое платье то и дело мелькало впереди – но, чтобы нагнать его, необходимо было перейти дорогу. До пешеходного перехода пришлось бы далеко бежать, а, значит, потратить время, и, может быть, совсем потеряться. Машин на проезжей части, как обычно, не было, путь казался открытым и безопасным. И вот, маленький Герд занес ногу, чтобы шагнуть с тротуара.

В этот же момент кто-то цепко ухватил его за запястье и потянул назад. Дорожный инспектор. Женщина. Она присела рядом с ним на корточки, заглянула ему в глаза и очень ласковым вкрадчивым голосом стала увещевать Герда, что он уже совсем большой и должен знать правила дорожного движения. Переходить улицу можно только в специально отведенных для этого местах.

Герд доверчиво ткнул ей на желтое пятно, размеренно удалявшееся от них и не замечавшее пропажи сына. Инспектор покачала головой, заметив, как бы про себя, что подобных «мамаш» нужно ставить на учет в соответствующие инстанции, но ему ответствовала, что это совершенно не повод для грубого нарушения правил общественного поведения и порядка. Потом она выпрямилась и с чувством выполненного долга отошла от Герда, оставив его одного решать свои маленькие детские проблемы. В конце концов, она была дорожным инспектором, а не социальным работником, и неблагополучные семьи не входили в ее юрисдикцию.

Герд, поняв, что помощи от тети в форме не будет, развернулся и упрямо шагнул с тротуара на проезжую часть. Реакция последовала незамедлительно. Инспектор снова ухватила его за запястье и вернула на прежнее место. Потом она все тем же елейным голоском начала повторять свою речь о правилах поведения на дороге. Голос ее был приторно сладким, как сироп к оладьям на завтрак по воскресеньям, но из глубины черных глаз на Герда взирала чистая злоба. Женщина с каждым следующим словом все сильнее и больнее сдавливала его запястье. Герд дернулся, но закричать не посмел, на глазах выступили слезы. А инспектор продолжала сдавливать ему руку, пока за ее спиной не возникло желтое платье.

Запыхавшаяся Гера сумбурно благодарила инспектора за спасение ее нерадивого сына, пока та медленно разжимала руку. Женщина холодно ответила, что это ее работа, и записала себе их имена и адрес. На следующий день к ним явилась социальная служба. У Геры после их визита случился припадок, и она целую вечность по детским меркам не разговаривала с сыном. Синяк с руки Герда не сходил неделю. Так он впервые познакомился с тем, как работает диктатура на практике.

С тех пор Герд многому научился. Например, научился не показывать своих чувств, не высказывать желаний, вообще не говорить того, что думает – это все равно никого не интересовало. Зато в совершенстве овладел искусством вести себя непримечательным образом. Быть по середке всегда и во всем. Просто для того, чтобы на него не обращали внимания. К нему не приглядывались. Его персоной не интересовались. Чтобы больше ни одна женщина или мужчина в мире не сделали ему больно. Правда, когда вырос, он стал подозревать, что между его болезненностью и постоянным подавлением эмоций имеется определенная связь, но такому направлению как психосоматика в медицине Бабила уделялось непростительно мало внимания, поэтому и почерпнуть сведений о ней в своих медицинских справочниках Герд практически не мог.

Герд, покончив с картошкой, уставился в окно невидящим взором. В следующем году он выпускался из школы, ему пора было определяться с будущим. Но тут он мог выбирать в отличие от Олвы, ведь Геру и Хама не волновала его карьера. По счастью. Беда лишь в том, что Герд не знал, кем являлся и чем хотел заниматься. На профессиональном ориентировании у него вышли средние баллы по многим профилям. Он нигде особенно не отличился, но мог стать вполне сносным специалистом в разных направлениях. Государство предлагало ему ряд профессий, которые были наиболее востребованы им.

К ним, в первую очередь, относились сельское хозяйство и научная деятельность. Но земля Герда – он покосился на Олву – не прельщала. А наука для него была закрыта как раз по причине баллов. Она находилась на пике популярности вот уже столетие, и середнячков в нее не брали, только выдающиеся умы. Медицина из той же категории, только чуть ниже рангом. Идти по стопам отца и деда и строить военную карьеру Герд не собирался. Быть пешкой или пусть даже ладьей в руках Диктатора он не хотел, и так все сосредотачивалось в кулаке того. Правда, когда Герд был маленьким, и эта стезя казалась ему возвышенной, он собирался пополнить ряды бравых гвардейцев Бабила и даже выпросил себе энциклопедию по военному делу в подарок на день рождения. Штудировал ее целыми днями, заучивая воинские звания и представляя, как дослужится минимум до генеральского чина. Но потом отец ушел со службы, а затем и вовсе погиб, и Герду пришлось расстаться со всеми своими детскими восторженными представлениями о жизни.

Еще была педагогика. Пожалуй, в принципе, это бы ему подошло, это было бы не сложно. Но почему тогда от одной мысли о преподавании на душе становилось так паршиво? Потому что такая профессия предполагала работу с людьми и у людей на виду. Нет, педагогика – табу. Ежедневной пытки пристальными взглядами на протяжении сорока-пятидесяти следующих лет Герд просто не вынесет – он даже от ужаса испариной покрылся. На худой конец, всегда оставался завод. Герд плотно сжал губы. Нет, на завод он тоже не пойдет. Там он, как Натан, не сдохнет. Что же тогда? Техническая и информационная безопасность? Не вариант, он не станет ни сам непрестанно следить за людьми, ни помогать это делать другим. Мерзость какая – Герд поморщился. Ну и какой из всего этого следовал вывод? Он покачал головой.

– Хорошо, когда точно знаешь, чего хочешь, да? – И снова Герд себе удивился – если он не вернет контроль над собственным языком, то попадет в беду.

– А? – Олва залила картошку холодной водой и убрала чугунок со стола. – Завтра я буду поздно, сам поставишь вариться.

– Угу, – Герд кивнул. – Ну, как Гера, которая знает, чего хочет, и уверенно идет к своей цели.

Олва хмыкнула:

– Наверное.

Говоря о сестре, она заметно замыкалась, и ее лицо принимало отстраненное выражение. Видать, тоже от нее была не в восторге, подумал Герд, решаясь разрядить обстановку:

– А вы точно от одних родителей?

Вообще, с чувством юмора у Герда дела обстояли напряженно, он об этом знал, и поэтому редко к нему обращался.

– Чего? – Олва уставилась на него немигающим взглядом.

– Ну… в смысле… вы так не похожи с Герой, – краска пунцовыми кляксами начала расползаться по его скулам и шее.

– Мм.

Шутка не прошла. Пылающий Герд смотрел прямо перед собой на испещренную ножом столешницу, клянясь больше никогда даже не пытаться подобное повторить – позориться он ненавидел.

– На самом деле, это-то без разницы, – тетка задумчиво посмотрела на свои загрубевшие руки.

– Что? – Герд с трудом оторвался от столешницы, чтобы украдкой взглянуть на нее.

– Все мы друг другу братья и сестры, – грустно ответила Олва и отвернулась к печи проверить рыбу.

– Ты приверженка секты всеобщего братства людей? – Герд снова пошутил и снова об этом пожалел, с силой впиваясь зубами в губу, чтобы заставить себя уже наконец заткнуться.

Движение распространилось после коллапса и последовавших за ним войн, в результате которых погибло абсолютное большинство людей на планете, но в государстве оно было под запретом. Герд считал, что его последователей можно понять, учитывая, что в живых осталось шиш да маленько. Отчего бы и не побрататься, когда вас так мало?!

– Типа того. – Олва достала форель и кивнула Герду на тарелку с овощами. – Накрывай на стол, юморист.

В конце концов одним ноябрьским утром, когда Герду великодушно разрешили покидать дом, он, прихватив с собой полотенце и запасное исподнее, в сопровождении Старты снова отправился на озеро. Олва только что отчалила на рынок в город, соответственно помешать задуманному не могла, как, впрочем, и помочь в случае чего.

На этот раз наслаждаться видами Герд не мог, все его мысли были поглощены предстоящим безумством. А лес, между тем, представлял собой картину сказочную – накануне вечером выпал снег, украсив деревья белым сверкающим на солнце покрывалом. Но Герд смотрел только себе под ноги, не замечая ни его белизны, ни скрипа, даже несмотря на то, что в городе такого не увидеть. На берегу он сходу начал раздеваться – боялся передумать, поэтому действовал быстро. Старта, почуяв неладное, громко заскулила, нарушив звонкую тишину вокруг. Герд вздрогнул, но темпа не сбавил. Не обращая на собаку внимания, он уверенно зашел в воду, поднимая брызги. Старта залаяла. Герд обернулся и пригрозил ей пальцем:

– А ну-ка цыц! Сам все знаю. Жди!

Зайдя в воду по пояс и трясясь всем телом, но не замечая этого, Герд обернулся на Старту еще раз, словно умоляя в случае чего снова его прикрыть, а потом со словами «что же ты, болван, делаешь» набрал побольше воздуху в легкие и нырнул на глубину.

Тут же его охватила знакомая паника, ледяная вода сковала движения, от неожиданности Герд выпустил изо рта ценный пузырек воздуха и тут же разозлился на себя за оплошность. Это помогло собраться, в голове прояснилось, Герд подавил страх и сконцентрировался. На этот раз он был готов.

Герд мысленно отдал приказ своему телу переместиться. Ничего не произошло. Что ж, ожидаемо. Он покрепче зажмурился и как можно громче внутренне повторил приказ. Ничего. Стараясь не замечать нарастающий по новой страх, Герд стиснул кулаки и уже собирался опять начать приказывать, как вдруг остановился и прислушался. К себе. Он ощутил всей поверхностью кожи холод и давление воды. Почувствовал оцепенение ног и рук. Бешеный стук сердца, судорогу в желудке и горле. Пустоту в голове. Герд вспомнил ту самую искру в районе солнечного сплетения и мысленно ухватился за нее. Он сосредоточился на воспоминании и призвал тепло. И он его ощутил. Маленький огонек тепла внутри него самого. Герд представил, как тот расширяется и упирается ему в ребра изнутри – тепло наросло, и произошел толчок. Самый настоящий реальный толчок. У него получилось!

От радости Герд вскрикнул, последние пузырьки воздуха вырвались на свободу и медленно потянулись к поверхности. Герд, не отрывая от них взгляда, потянулся вслед. Новый толчок подбросил его прямо вверх, в животе стало жарко. Еще один толчок, и голова оказалась на поверхности. Задыхаясь и отплевываясь – он-таки умудрился хлебнуть воды – смеясь и маша рукой заливающейся лаем на берегу овчарке, Герд торжествовал. Заветный глоток воздуха, и он снова ушел под воду.

И вновь толчки, сначала импульсивные, несуразные, но постепенно все более и более осмысленные и подконтрольные. Не прибегая к помощи рук и ног, Герд двигался в воде. Это было невероятно, он плыл только усилием воли. При этом организм напрягался и вырабатывал энергию, кровь разливалась по всему телу, кончики пальцев пульсировали, а лицо горело.

Потом это стало похоже не просто на резкие стихийные колебания под водой, а на серию более слабых, но плавных толчков, сливающихся в один непрерывный и двигающий тело по заданному вектору. Теперь Герду казалось, что в животе у него мини-мотор, который он учится правильно заводить. Примерно через час он уже хорошо плавал, извиваясь в воде всем телом так, чтобы создавать наименьшее сопротивление.

Восторг. Бурный, первобытный восторг наполнял каждую клеточку его естества. Торжество и ощущение всесильности, собственной мощи и несокрушимости. Все происходящее с ним было невозможным, но, тем не менее, происходило на самом деле. Над этим предстояло еще крепко поразмыслить. Герд выбрался на берег и подхватил полотенце. Старта нарезала вокруг него круги, издавая то ли стоны, то ли визги, пока он вытирался и одевался, на ходу рассказывая ей о только что полученном опыте.