Ясон

– Немного. Он вернул вам все драгоценности в целости?

– Да.

– И вы ему заплатили остаток?

– Да!

Генерал изумленно посмотрел княгине прямо в глаза. Та отвела взгляд:

– То есть нет, пока еще не заплатила. Нужно еще было продать драгоценности. Но я пока продала лишь немногое и решила главное не продавать, а только заложить, и выкупить уже после свадьбы. Мой муж сделал бы мне такой подарок.

– Так вы пока не заплатили?

– Мы договорились, что я заплачу не позднее конца ноября.

– А не знаете ли, часом, оказывал ли он подобные услуги другим?

– Не знаю, – княгиня задумалась, – но полагаю, что оказывал. Он ведь профессионал. И то, как быстро он управился, заставляет думать, что для него это было дело привычное.

– А скажите, Екатерина Александровна, почему вы обратились именно к нему?

– Потому что он мастер сыска, – ответила она и мгновение спустя тихо добавила, – и очень честный человек,

– Мастера сыска безусловно редкие птицы, говорю вам как профессионал. Но честные люди, пожалуй, еще более редкие. А вам повезло повстречать носителя обоих качеств сразу. Невероятно! Но из всех обстоятельств вашего фантастического рассказа в этом, пожалуй, я готов вам поверить.

Лицо дамы стало пунцовым, и она поскорее накинула вуаль.

Аргонавтика

И еще они спустить не успели причала,

Как Ясон стремительно спрыгнул с палубы наземь.

Москва. Июль 1924 года.

– Тише, тише, Мишенька! Что, снова Иван Грозный? – жена успокаивающе гладила холодный лоб писателя.

– Нет, Любонька, на этот раз снова Ясон. Это который из античных мифов.

– Это который соблазнил и сделал несчастной Медею? Эротический сон, проказник? – она шутливо ударила его по щеке.

– Это еще неизвестно, кто там кого соблазнял. Но сон был не об этом. Представь себе: греческий корабль, на носу стоит Ясон. Через руку у него перекинуто золотое руно: шкура ягненка, усыпанная золотом. На носу корабля нарисован глаз, но не простой глаз, как древние греки рисовали, а в треугольнике: всевидящее око. А еще на борту написано название корабля: первая буква альфа, а остальные три не разобрать – закрывает их свисающая золотая баранья шкура.

– Название – Арго. Это уже все знают. Спи, Еврипид!

– Нос корабля – сон рока…, – словно размышляя, сказал писатель. И тут они с женой переглянулись, и оба одновременно прыснули смехом.

***

Океан. Февраль 1929 года

– Бросился я на Сен-Лазар, и едва-едва успел на поезд в Гавр. В Гавре – бегом в порт, на пристани яхту «Анна», спросил капитана. Шкипер оказался – не поверишь – тоже русский немец из Риги. Везет мне же на вас!

– Как звали шкипера? – заинтересовался капитан.

– Звали его барон Иоганн фон Нидергаузен, а по-русски – Иван Иванович. Я называл его просто капитаном, а он меня – по фамилии, иногда – «матрос».

– Я помню яхту «Анна» из Риги. Двухмачтовый йол. Большая, моторная, футов пятьдесят?

– Да, вроде того. Была эта яхта когда-то его собственная. После революции пропало его поместье: сожгли латыши. И осталась у него только эта яхта. Содержать ее не на что, надо продавать. А жалко! И ухитрился он ее так удачно продать! Нашел покупателя через лондонский яхт-клуб – английского лорда. Лорд яхту купил и на содержание взял, а самого барона оставил на ней своим капитаном. Так и стал мой барон, как и прежде, ходить на своей яхте, только под английским флагом. И даже не пришлось яхту переименовывать, как была «Анна», так и осталась. Хозяину старое имя чем-то понравилось.

– Переименовывать корабль – плохая примета, – заметил капитан. – Я свое судно тоже не переименовывал, хотя купил одни развалины под видом судна и переделал так, что от старого мало что осталось.

– Тот тоже в Англии все обновил за счет нового хозяина. Да и от себя добавлял, как я подозреваю. Любил он свою яхту, как жену, а может и больше. Но и использовал тоже. Когда надо – хозяина и его гостей катает, в остальное время, как американцы говорят, бизнес делает. Похож он был чем-то на тебя, хотя, конечно, сильно постарше. Сперва смерил меня ледяным взглядом с головы до ног. Долго так сверлил, потом спрашивает: могу ли быть матросом? Да не вопрос, отвечаю! Я же с рыбаками часто в море выходил. Претендую ли на отдельную койку? Нет, говорю, мне главное до места добраться. Тогда, говорит, через час уходим. Как, говорю, через час? У меня денег на руках – кот наплакал, а в банк уже не успеваю. И костюм на мне парижский цивильный. Решайтесь, говорит, отлив ждать не будет! Плату за рейс матросом отработаешь. Ай, думаю, была – не была, и шагнул на палубу. Снял я свой костюм и переоделся в его старое шмотье, которое он мне выдал. Рассказал он и показал, что мне придется делать. Через час четверых пассажиров приняли на борт, и ушли с отливом.

– А дальше что было?

– Шли-шли по морю и дошли. Финны мне – мы вас не знаем, не договаривались. И цену заломили. Чуть не плача возвращаюсь на корабль, думаю, хоть переночую. А капитан мне: а обратно пойдешь со мной? Да с радостью бы, отвечаю, да дело у меня на той стороне на три дня. А близок локоть, да не укусишь. И не уйти теперь, а что делать не знаю. Он мне: где дело? В самом Петрограде? Нет, говорю, еще верст шестьдесят на юг. Задумался он и говорит: Я тебя доставлю сразу в Россию. До Петербурга не пойдем, и до Кронштадта не пойдем, а до Бьёрке пойдем. А там и до Копорской губы рукой подать. Там я тебя высажу, а через пять дней заберу. За три дня ты все одно не уложишься.

Как я на берег высаживался – это отдельная песня: вплавь, а вещи – в резиновом надувном мешке. Как был, голый и мокрый, – сразу бегом в лес. Там костерок запалил, обсушился, переоделся. Вот представь: я в своем цивильном парижском пиджаке, в матросских штанах, в брезентовых сапогах с вещевым мешком. На себе браунинг, часы, французский паспорт и двести франков денег. И один золотой русский полуимпериал – на счастье носил. Нож складной и спички непромокаемые капитан дал. Советских денег – ни рубля. Документов никаких, ну ни единой бумажки. Еды мне капитан выделил четыре банки мясных консервов с бобами, да сухарей. Кот наплакал!

– Перво-наперво я как огляделся, часы завел: обратно надо было непременно к сроку вернуться. А с картой мне крупно повезло. Подфартило. Можно сказать, карта пришла., – рассказчик замолчал, явно предвкушая вопрос, и в конце концов дождался своего:

– Как это «карта пришла»? – через полминуты подал голос капитан. Рассказчик с готовностью пояснил:

– Пассажиры наши комплект карт Петербургской губернии при себе имели. Так они те листы, на которых Петроград и то, что севернее, – с собой взяли, а листы, на которых юг – на яхте бросили. Видать, не хотели лишнего на себе тащить, я так понимаю. Так я те листы и подобрал. Слава Богу, листы с южным берегом залива на ней оказались. Я в прежнее время дальше Петергофа в этих краях и не бывал, и то все по железной дороге. Но ничего, видать, дома и стены помогают. По азимуту ходить я еще в юнкерском научился, и почти в этих же местах – под Красным Селом – практиковался. Маршрут проложил по карте до самой Вырицы, листы гармошкой сложил. По часам же и по солнцу сориентировался и прямиком через лес пошел по азимуту. На Копорье вышел, пошел по селу. Сперва боязно было за свой нелепый наряд, а потом пригляделся, в чем мужики теперь ходят, сразу осмелел. Кто в чем! Смесь военного, цивильного и мужичьего самые невероятные. Вписался я в общую картину неожиданно для себя. На дорогу вышел, дальше просто шагай себе да шагай. Тут главное, ноги не сбить. Мужики с телегой попадутся – прошусь на телегу проехать. Не быстрее, чем пешком, но ноги сберегаются. И подремать можно. От Сиверской до Вырицы так и проехал на перекладных. Ночевал в лесу у костра. Ел там же один раз в день на ночь: банку на костре разогрею, а днем только сухарь погрызу. Потом тем же манером обратно.

– А сокровища-то как нашел?

– Тут ничего интересного. Нашел по приметам сосну, на ней дупло. Вытащил из дупла ридикюль, проверил, что там драгоценности. И сразу потопал назад. По дороге зашел в одну сельскую церковь, вознес молитву Николе Угоднику и свой счастливый полуимпериал пожертвовал.

– А как обратно на яхту попал?

– Тут конечно, не по себе мне было. Добрался я того места, где высаживался, в срок, не опоздал. Залег у кромки леса за кустами и наблюдаю за морем. Чуть какое судно покажется, у меня сердце екает: он или не он. Несколько раз так было. Было еще: люди по берегу в фуражках проходили. Но, однако ж, дождался я. Не подвел капитан. Как яхта подходить к берегу стала, я быстро разделся, все в мешок резиновый покидал, мешок надул, и бегом в воду. Капитан мне конец кинул и вытянул на палубу. С берега вроде нам что-то кричали, но мы полным ходом в море рванули. Я потом полные сутки проспал. Капитан за меня все вахты стоял.

В Руане уже, когда нам прощаться пора, капитан мне деньги сует, жалование, говорит матросу полагается. Мне неловко было, однако ж, взял я свое жалование. А ему в благодарность я на прощание еще мотор вычистил и смазал, и воду выкачал из трюма. И еще раз палубу надраил. И медяшки надраил до солнечного блеска. Вот.

***

Париж. Август 1924 года.

Высокий голубоглазый, уже седеющий, загорелый капитан сидел напротив улыбающегося Берковича с серьезным лицом:

– Зачем вы меня пригласили сюда, Владимир Феофилактович? Не проще ли было перевести причитающуюся мне сумму в банк?

– Любезный Иван Иванович, мне доставляет огромную радость вновь лицезреть вас и беседовать с вами, – замурлыкал Беркович. – Умоляю, не лишайте меня этого удовольствия! Кроме того, как известно, деньги любят тишину, а наличные деньги обеспечивают тишину лучше, чем банковские переводы.

– Мне пришлось ради этого оставить корабль в Руане и ехать в Париж. Это расходы.