Ольхон. Легенда Души и Жизни

Сидя на склоне, он свесил ноги с обрыва, смиренно разглядывая Байкал. Воды мерно текли, а полная луна отражалась на водной глади, позволяя размышлять о многом: откуда в нем появилась сие сила; насколько хватит его жизни и куда приведет его конец. Всё то, на что не мог ответить ата – Кан желал узнать у любого. В те года, когда они кочевали по другим странам, маленький кам общался с людьми, изучал старые культуры и медицину, желая быть полезным, выделяться на чужом фоне. Только с возрастом пришло осознание, что все его труды – в пустую. Ата ценил только то, что доказывалось действиями: удачное камлание, где духи всегда в благоговении желали только добра; в удачной охоте, где каждый мужчина становился добытчиком всей деревни. Ведь тогда в центре разжигался большой костер, Лале подготавливала котел да овощи, пока другие женщины разделывали тушу. Что—то шло на суп и сушку, меха отдавались юным девам на отбивку, а кам должен был идти к джеп—суу, склоняясь пред ними с кровавой жертвой. Кан помнил, как ему приходилось жертвовать малой частью собственной крови, дабы доказать духам свою невиновность и сожаление.

Проведя по щеке рукой, Кан не ощутил теплых капель, а лес и звуки, что только недавно устрашали – исчезли. Мир становился привычным. Именно таким, к чему привык кам. Поднявшись с земли и отряхнувшись, он постепенно возвращался на тропу, ведущую обратно в деревню. Произошедшее казалось наваждением. Передавшись от нарымчи к кам, неизведанные силы вступили в контакт, но начали бороться с истинными возможностями Кана, заставляя того впасть в безумие, ощутить то, что чувствовал каждый из нарымчи, когда впадал в дикий транс. Заметив на себе плотный пояс, кам облегченно выдохнул. Понимая, что ата не сможет наказать его, кам воспрял духом, готов был вернуться к прямым обязанностям, просить всё, чего только возжелает староста. Главное забыть о лике и голосе. Забыть и боле никогда не вспоминать.

Мужская часть поселения, после погони за Туганом, постепенно пробуждалась, покидая свои юрты. Неподалеку от костра всегда стояли высокие чаны с ледяной водой, которую приносили женщины каждое утро, когда спускались к Байкалу. Вода обжигала, но они не смели сопротивляться – защитникам нужна еда и вода. Они должны быть хорошо одеты, а острие их ножей наточено для возможных сражений. Кан видел Умут среди других дев. Стоя подле небольшой ели, они что—то спокойно обсуждали, то и дело обмениваясь синими или белыми лентами. Заметив слегка обнаженного Кана, Севен заметно смутилась, стараясь отвести взгляд, не показывать своих чувств, однако Умут усмехнулась. Махая эджи, она аккурат толкала подругу в плечо, стараясь заставить её хоть немного сдвинуться с места.

– Умут, где каин ини?

– И тебе доброго здравия, эджи.

Приблизившись к сингиль, Кан погладил её по голове, тем самым стараясь извиниться за столь резкий тон.

– Рада видеть тебя в добром здравии, Кан.

– Севен.

Склонив голову, кам старался быть равнодушным, не давать деве того, чего она так сильно желала. Он просто не мог, ибо любой контакт с кормос мог закончиться чем—то страшным, совсем необычным или пугающим. Часть его тела было покрыто шрамами, оставшимися после острых когтей тех душ, что смогли пробраться в полумертвых зверей. Ата говорил, что всякий зверь должен был быть погребен, покуда душа его ослаблена и доступна всяк темному духу, желающему подняться из подземного мира.

– Ты столь холоден, Кан.

– Что? Севен.

Снисходительно улыбнувшись, кам желал повторить неловкое действо, почти дотрагиваясь до головы девушки. Но Севен, ловко увернувшись, грустно взглянула на того, кого когда—то посмела возлюбить. Кан делал всё, дабы чувство её не переросли в нечто большее, чем детская привязанность. Но у него не вышло. Отмахнувшись от кам, Севен кивнула подруге и, крепко сжав несколько шкур, направилась к себе в юрту, ощущая тяжелый взгляд на спину. Пожав плечами, Кан хотел помочь сингиль, но та лишь махнула головой, беря котел с чистой водой и уходя в их юрту.

– Кан, ты проснулся.

Голос Кичи вывел кам из некого транса. Смотря за тем, как уходила Умут, он ощущал нарастающую злость и ярость, в любой момент способную приманить кормос. Кан сильно нахмурился, но почти сразу взял тебя в руки, когда подле суйлы заметил ата. Альп шел хромая на левую ногу. На руках были заметны небольшие порезы, а уставший взгляд смотрел глубоко в душу, вынуждая Кана напрячься.

– Суйла, ата. Простите, что заставил вас переживать.

– Переживать? Ты вел себя как нарымчи, Кан. Ты хоть понимаешь, как странно это было видеть от тебя?

– Не понимаю твоего дикого удивления, Кичи. Камлание не так сильно отличается от того, что происходит с нарымчи.

– Разве что тебе не грозит…

Запнувшись на полуслове, суйла стыдливо отвел взгляд, совершенно забывая о каждых тяжелых последствиях, что преследовали его кам. Всякий раз, когда они уходили глубоко в лес, а тунур издавал звук, жизнь кам и суйлы не принадлежали им. В тот миг, когда грань меж тремя мирами разрывалась, их души терялись, ускользая либо во власть Тэнгри, либо во власть Эрлик. Кан почесал плечо, боясь перевести взгляд на ата. Сильная аура ощущалась на большом расстоянии даже суйла, который был связан только со своим кам.

– Ты можешь идти, Кичи. Сегодня Кан проведет день в деревне.

– Ата, мы не закончили последнее камлание.

– Довольно.

Вытянув руку, Альп не желал боле слушать огула, пока рядом был хоть кто—то. Смущенно улыбнувшись, суйла бегло махнул Кану рукой, стараясь в небольшой толпе мужчин разглядеть своего ата. Кан дернулся, когда до его плеча дотронулась горячая рука Альпа. Тот требовал подчинения. Кивнув, кам смиренно следовал за старшим, аккурат огибая уступы, крепко хватаясь за камни. Его ата спускался к широкому озеру. Облаченный в серый манджак, Альп то и дело поправлял непослушные перья, пришитые к плечам и шее. Острый медвежий коготь, туго перевязанный черной нитью, висел у него на шее, показывая каждому в деревне, что за дух—защитник таился в нем. Кам почти сразу дотронулся до своей груди и облегченно вздохнул, ощущая плотную веревку.

Кан никогда не мог понять ата, не мог принять его действа по отношению к каин ини или сингиль. Всякий раз, когда Барсу и Умут доставалось больше, чем ему, Кан был зол и ссорился с ата достаточно сильно. Ольхон будто дрожал, когда два кам сталкивались своими духовными силами, где один отстаивал свое мнение, а второй, более юный, желал защищать семью от нападок ата. Альп был строг после смерти катын, долго горевал в одиночестве и не желал подпускать к себе никого. Кан думал, что именно это заставило ата измениться, полностью подавив в себе любовь и трепет. Нагнав ата подле берега, Кан спокойно спрятал руки за спину, с наслаждением рассматривая Байкал. Он любил это место куда больше, чем прошлые азиатские деревни. Да, они были полны разных яств, обилие тканей привлекали к себе их женщин, но ничто не сравнится с чистым воздухом, ледяными ветрами и запахом озера. Байкал пах домом, защитой. Кан всегда спускался к берегам, поджимал под себя ноги и смотрел ночами за тем, как природа оживала под лунным светом. Яркие звезды отражались в его глазах и воде, птицы тихо напевали песни, а за спиной не было ни звука – деревня спала, погруженная в сладострастную дрему.

– Что ты видишь здесь, огул?

– Чистые воды, ата. Спокойные, необузданные, но такие близкие и родные.

– Что ты видишь во снах, огул?

Кан дернулся, совершенно не понимая, откуда ата знал о непонятных снах. Нервно сглотнув, кам отвел взгляд, сделал глубокий вдох, желая поведать ата всё то, что с ним происходило. Желая начать, Кан открыл было рот, но тут же осекся из—за вытянутой руки. Прижимая палец к губам, Альп показывал огулу что тот должен молчать. Ощущая спиной чье—то приближение, опытный воин и кам не желал раскрывать пред кем—то их тайны, особенно если тот оказался чужим. Кивнув, Кан почесывал широкий меховой пояс, пока Альп готовился к возможному нападению. Светлый образ рассеивался, вместо него пред двумя кам оказалась Умут, в руках которой было пустое деревянное ведро. На её щеке небольшой порез, а на руках были виды синяки. Кан дернулся к сингиль и крепко схватил за кисть, притягивая к себе.

– Что это, Умут?

– Эджи? Ата? Что вы здесь делаете?

– Умут, я ведь задал вопрос тебе.

Отведя взгляд, она пыталась высвободить руку, но эджи только сильнее сжал её, совершенно не желая прекращать разговора. Кан видел, насколько сильно стал серьезным ата, впервые за долгое время показывая истинные чувства. Хмуро смотря перед собой, Альп старался как можно скорее подняться к деревне, будто точно зная, кто смел так поступить с кыз. Умут старательно дергала руку, пыталась зазвать эджи за собой, почти со слезами на глазах падая на колени. Кан с непониманием смотрел на сингиль. Присев, он бережно поглаживал Умут по голове, изредка опуская руку, дабы коснуться щеки.

– Сингиль, что произошло?

– Он просто случайно, эджи. Он не хотел, честно.

Вскинув бровь, кам не сразу понял, о ком говорила Умут. В деревне послышался крик. Дернувшись и опустив руку сингиль, Кан незамедлительно побежал в Ольхон, по пути обдумывая кто был тем самым “он”. Пламя центрального костра резко вспыхнуло. Альп, держа в руке нож, наступал на высокого юношу, в руках которого был небольшой серп. Староста деревни, слыша непонятные крики, покинул юрту свою, желая разобраться в происходящем. Будучи в гневе, Альп то и дело наступал на Яраш, желая сделать с ним тоже самое, что он посмел сделать с его кыз.

– Господин Альп я ведь извинился.

– Как ты смел, наглый юнец, и пальцем тронуть ту, что и не принадлежит тебе?

– Она сама виновна в произошедшем. Я просто просился к ней в помощь.

– И поэтому халаты Умут надрезаны?

Яраш дернулся от голоса Кана.

– Я тебя не понимаю, Кан.

– Умут не давала согласия на свадебные обряды, и ты решил, что смеешь трогать её своими руками? Понимаешь ли ты, насколько сильно ты нарушил правила Ольхона?

– И это говорит мне кам, который не смог спасти нарымчи?

– Я сделал всё, Яраш. Произошедшее будет на совести моей и видят духи, я готов искупить вину пред ними. А ты? Что будешь делать ты, дабы вымолить прощение Умут?

– Не желаю, чтобы какая—то женщина была выше слова моего.

Крепко сжав руку, Кан приблизился к Яраш, тяжело ударяя его в скулу. Он не желал слышать да видеть такого отношения к своей сингиль. Кан мог злиться, не понимать и иногда не слышать Умут, но никогда бы не дал её в обиду. Понимая, что с одной стороны поступал неправильно, кам не желал видеть темную сторону и кормос, что кружили вокруг его светлой души. Сейчас его глаза покрыты тонкой пеленой, не позволяя видеть то, насколько сильно страдало лицо Яраш. Альп старался успокоить огул. Хватал его за руки и оттягивал, но Кан отстранялся, вырывался всякий раз, дабы нанести новы удар. Голос старосты вывел из некоторого транса. Затуманенный рассудок возвращался в нормальное состояние и пред глазами кам возникла неприятная картина: окровавленный Яраш лежал лицом в земле тяжело дыша; руки его были заломаны, а пальцы сломаны в нескольких местах. С рук Кана текла алая кровь, капая на ледяные земли. Умут прикрыла рот рукой, замечая эджи в таком виде. Она хотела подбежать, стереть чужую кровь с рук его, но рука ата остановила девичий порыв. Агабек шел медленно. Переваливаясь с ноги на ногу, староста махал головой, почесывая сухие руки. Он был ниже Кана на целую голову, тело Агабека маленькое, сухое. Было видно выпирающие вены, морщины не украшали его постаревшее лицо, однако голос выделялся на фоне такого образа. Тяжелый, властный. Одним только им Агабек мог подавить силу и власть любого, кто сбился с пути.

– Юный кам, ты понимаешь тяготы своего поступка?

– Понимаю, Агабек.

– Нет, он ведь не виноват.

Альп закрыл рот кыз ладонью, не желая той куда жёсткой участи. Мужчина понимал, что огул заступился за сингиль и сделал так, чтоб сам Альп не пострадал. Принимая весь удар на себя, Кан был готов к любому наказанию, протягивая старосте орбу. Жестко выхватив орбу у кам, Агабек подозвал несколько высоких воинов, тонким пальцем указывая на Кана.