Палач

Он не причинял ей боли больше, чем это было необходимо. Будь ее жизнь другой, она, возможно, не почувствовала бы разницы, но ее с раннего детства били и пинали все, кому не лень, и она научилась различать оттенки боли. Эта сумасшедшая догадка мелькнула у нее еще вчера, когда из пыточной ее вели в затхлую сырость камеры. Мелькнула и исчезла, как только страж вернулся с факелом, веревкой и парой товарищей. И вот теперь под мягкими, почти осторожными прикосновениями, догадка вернулась. Руки палача убаюкивали, заставляя покориться судьбе.

Она открыла глаза и увидела красную маску, склонившуюся над ней. Взгляд притянуло к овальным отверстиям, вырезанным для глаз. Он тоже смотрел на нее, и в этом взгляде она прочитала «не бойся». Большим пальцем левой руки он надавил на подбородок, побуждая ее открыть рот, впустить узкий край воронки.

Завороженная его взглядом, она не сопротивлялась. Зубы с неприятным звуком столкновения пропустили железо, и мгновением позже на язык упала первая капля. Палач чуть заметно одобрительно кивнул. Тонкой струйкой в рот потекла какая-то жидкость с неприятным травянистым привкусом.

Она поняла. Догадалась. Жаль только поблагодарить его не могла – говорить ей больше уже не придется. Но она могла смотреть и смотрела, стараясь передать свою благодарность и облегчение. Обратила внимание, какие у него странные глаза – темные зрачки и очень светлая, почти бесцветная радужка, окруженная темным, четким ободком. Глядя в них, она не боялась. Не умирала в муках и одиночестве, как ей всегда снилось в кошмарах.

– Ведьма, признаешься ли ты, что навела порчу на епископа, скончавшегося нынче утром?

Она все смотрела, надеясь, что он прочел «спасибо» в ее глазах.

Дыхание замедлилось, сердце пропустило удар, отяжелевшие веки опустились.

– Ведьма, я повторяю, признаешься ли ты…

Она еще успела почувствовать прикосновение пальцев к шее.

Он прижал пальцы к жиле на шее, проверяя бьется ли сердце. Сердце не билось. Шагнув вперед, он привлек внимание инквизитора и покачал головой. Тот прервался на полуслове и махнул рукой лекарю.

Ученый врачеватель в мантии, обычно подремывающий в углу и призываемый в самых крайних случаях, когда пытаемый ускользал в мир иной, не успев раскрыть всех своих тайн, поднялся и подошел к пыточному столу. Он тоже прощупал удары сердца, склонился над телом.

– Убери это, – приказал лекарь.

Палач послушно убрал воронку, осторожно вынув край изо рта неподвижно лежащей женщины.

Лекарь прислушался к ее дыханию, брезгливо положил руку на грудь.

– Morbus cordis, – наконец констатировал он на латыни причину смерти, которую в народе называли «заячье сердце».

– Запиши, – велел инквизитор послушнику, – ведьма созналась, что ее истинной целью было навести порчу не на торговца Тома, а на епископа, который проезжал в этот момент по улице.

Инквизитор периодически позволял себе подобные приписки. Насколько он успел заметить, делал монах это, когда требовалось прикрыть собственные грязные делишки и провинности. Но, что бы там не произошло с епископом, и кто бы ни был в этом замешан, инквизитор предъявлял свои обвинения уже мертвой ведьме.

– Сжечь завтра с прочими, – добавил инквизитор, обращаясь непосредственно к палачу.

Кроме ведьмы у него в эту ночь образовалось еще два трупа. Все тела надлежало сжечь утром на общем аутодафе. Поэтому он торопился.

Трупы он обычно забирал с собой, чтобы облачить их в саваны. Монахи потом, уже на костре, поверх саванов наматывали кресты и писали смолой слова покаяния.

Его непредвиденное великодушие оборачивалось проблемой для него самого. Буквально за пару часов ему предстояло найти тело. В противном случае его глупость окажется еще и напрасной.

Он заехал на телеге во двор, сгрузил трупы, двоих оставил лежать во дворе, тело ведьмы отнес в дом. Закутал в одеяло, приподнял голову, проследил за положением рук и ног, чтобы не упали с постели и не сильно затекли.

Уходя, он запер ворота. Дома палача боялись, обходя десятой дорогой, но были и те, кто униженно толпился под стенами. Из корысти или из безысходности.

Ему повезло – подходящее тело нашлось в лепрозории. Там умирали едва ли не чаще, чем в тюрьме. Женщину ему отдали сразу в саване, он лишь притрусил его соломой, сложив на телегу.

Светало, поэтому лошадь он подхлестнул. Дома у забора его уже ждали две едва различимые тени. Родственники, определил он по сгорбленным горем спинам.

Он слез с телеги и отпирал ворота, когда мужчина шагнул вперед, протягивая кошель и называя имя. Деньги он взял – понадобятся.

Женщина подошла следом, протягивая свое подношение. В этом кошельке было больше веса, а значит, собирали его монета к монете, из меди. Тихим, выплаканным голосом она назвала имя. Поздно. Ее сын уже лежал во дворе, за стеной. Больше для него ничего нельзя было сделать.

Взяв лошадь под уздцы, он загнал телегу во двор. Покачал головой и закрыл ворота. Говорить он не мог, а если бы даже и мог, то едва ли стал.

Он поставил воду греться и занялся саванами. Наспех, крупными стежками зашил три одинаковых, на женщине один поверх другого. Сгрузил тела обратно в телегу, вымыл руки. Теперь предстояло главное.

Вода согрелась и, осторожно, он опустил в нее тело. Растер конечности, восстанавливая кровоток. Вынул из воды и, положив на пол, ударил по сердцу, вынуждая снова забиться. Он не хотел прибегать к еще одному снадобью, опасаясь последствий.

Прислушался, выждал и снова ударил. Уловил выдох и первый слабый стук сердца. Получилось.

Снова погрузил тело в теплую воду. Несколько раз окунул ее с головой, вымывая грязь и кровь из волос. Чуть не улыбнулся, услышав, как она закашлялась. Бережно обернул мокрое тело чистой тканью. Она была очень худая и вся в синяках. Вытирая, он с легкостью пересчитал ей ребра.

Тело безвольно клонилось в его руках. Еще одним полотном он торопливо промокнул ей волосы, натянул рубашку, завернул в одеяло и положил на кровать.

Ему нужно было уже не просто спешить, бежать.

В своей работе больше всего он ненавидел аутодафе. Именно из-за этого никогда не ел жареное мясо. Вонь горелых волос и плоти въедалась намертво в ткань красного капюшона, отравляя вдыхаемый воздух, так, что головной убор хотелось сорвать прямо на людях.

Монахи ничего не заметили, мертвые грешники интересовали их куда меньше сжигаемых заживо. Молоденькая ведьма перестала существовать.

Потом, пока он собирал в мешки пепел и обуглившиеся кости, вокруг сновали падальщики. Те, кто по-настоящему занимался некромантией, те, кто верил в обережную или целительную силу сожженных костей грешников, те, кто занимался перепродажей подобных «сувениров». Ему было не до них. Он не спал почти сутки, а перед тем, как выйти в ночную смену, ему предстояло еще одно дело.

Она проснулась в тепле, на мягкой постели. Такого с ней еще ни разу не случалось, и она наслаждалась ощущениями, смутно припоминая, как крепкие, умелые руки купали ее, а потом завернули в чистую целую ткань. Холст был новый, он слегка царапал кожу, когда те же руки осторожно вытирали тело, стараясь не задеть синяки и ссадины, промокали длинные спутанные волосы.

Нега и сон постепенно отступали, давая дорогу памяти. Припомнив события последних дней, она дернулась и подскочила на постели. Нет, ей не привиделось, и она не умерла. Хотя была она не в раю, как ей подумалось вначале, на тюрьму, какой она ее запомнила, это тоже было мало похоже.

Чистая комната с лишь недавно потухшим очагом, простой и добротной мебелью. У очага, подтверждая ее воспоминания, стояла лохань с остывшей и грязной водой. Над очагом сушилась пара сырых холстов.

Она попыталась встать, но голова закружилась, а ноги предательски задрожали, заставив опуститься обратно на постель. Взглянув на себя, вниз, она увидела, что одета в красную рубаху, большую и явно ношенную, судя по тому, как мягко ткань прилегала к телу.

Войдя в комнату, он осторожно прикрыл дверь. Сейчас бы помыться, переодеться, но на это не было времени.

Девчонка лежала на постели, там, где он ее оставил. Он осторожно прикоснулся пальцами к жиле на шее и сразу понял, что она не спит. Глаза открылись и посмотрели на него. Страха в них не было. Уже хорошо.

Она вынырнула из дремоты сразу, услышав, как хлопнула входная дверь внизу. Под шаги и скрип лестницы, снова закрыла глаза, притворяясь спящей, пока ее шеи не коснулись знакомые пальцы. В ноздри ударил запах горелого мяса и волос, но она все равно открыла глаза.

Она знала, кого увидит. Догадалась по рубахе, а теперь еще и по глазам, очень светлым с темным четким ободком вокруг радужки. Без маски у него было обычное, грубое лицо. Необычными были глаза и прическа, а точнее, ее отсутствие – голова была выбрита наголо.

Убрав руку с ее шеи, он сел на край постели. Сидел и молчал, явно думая о чем-то.

– Зачем ты сделал это? – спросила она.

А вот теперь он столкнулся с проблемой, которую не знал, как разрешить. Он не мог говорить и был уверен, что она не умеет читать.

Минуту он размышлял, пытаясь придумать, как поступить, потом, не обратив внимания на ее вопрос, встал и вытащил из тайника в стене несколько предметов.

Она удивленно наблюдала, как он откуда-то достает маленькую темную доску и кусок мела. Оба предмета он сначала протянул ей, но она отрицательно покачала головой. Тогда он снова сел на кровать и принялся быстрыми движениями рисовать и стирать рукавом картинки.