Палач

Пыточная, девушка. Она же, лежащая на телеге. Она, уже в доме, на постели. Просыпается. Снова телега, он и девушка, городские стены вдалеке. Холмы, на одном из холмов хижина. Девушка рядом, одна. И стрелками множество путей: в хижину и во все стороны света.

Он, что, с ума сошел, опять бродяжничать?!

Она поняла, увидел он по глазам. Не теряя времени, сунул ей в руки раздобытое платье и заготовленный кошелек.

Кошель, который он протянул ей, тяжело звякнул. Это деньги ей на дорогу, догадалась она по глазам. Поняла и другое.

– Ты немой, да? – спросила она.

Он кивнул, и тут девчонка неожиданно протянула руку, коснувшись его губ. Палач ошеломленно замер. Легко, прерывисто, кончиками пальцев она прикасалась, словно изучала, сострадала, пыталась исцелить. Никакая она не ведьма, это он точно знал, но все равно еще несколько мгновений не мог пошевелиться, разорвать странное, почти магическое оцепенение. Она погладила его по щеке, на девичьей переносице образовалась тонкая морщинка.

Тут он, наконец, снова вдохнул воздух и пошевелился. Нужно торопиться, о чем она только думает.

Немой, да. Ну конечно, все палачи немые. Им вырывают языки, чтоб не болтали. Калечат на всю жизнь, причиняя адскую боль, побуждая нести ее дальше, передавать другим людям. Непроизвольно, она потянулась к его губам, как тогда к слепому котенку, легкими касаниями стремясь утишить, прогнать чужую боль. Нелепая привычка, едва не стоившая ей жизни. В этот раз она хотя бы удержалась от слов, стесняясь говорить рядом с его немотой.

Она видела, как напряженно он застыл, следя за ней завороженным, неверящим взглядом. «А вот сердце не вырвали», – подумалось ей, пока пальцы ласково гладили колючую щеку. Пусть он был палачом, пусть делал с людьми ужасные вещи, но в ее жизни было так мало тепла и заботы, а хорошие, благородные люди слишком часто проходили мимо, пинали бездомную дворняжку. Палач спас ее, дал ей денег и сейчас собирался отвезти в безопасное место – удача слишком невероятная, чтобы в ней сомневаться. Только вот она предпочла бы остаться здесь, с ним, подумалось с сожалением. Если уж в его присутствии она не побоялась умирать, жить с ним и вовсе было бы не страшно.

Он встал и взглядом призвал ее поторопиться. Она быстро оделась, перед этим, оторвав от висевшего у очага холста полосу, обмотала ей грудь и засунула в ложбинку кошель, спрятав монеты понадежнее. От усилий на лбу выступила испарина, слабость отозвалась подгибающимися коленками. Звать на помощь спустившегося во двор палача, она не стала, по лестнице спустилась сама, рукой и боком налегая на перила.

В телеге он замаскировал ее, укрыв мешковиной. Вокруг лежали какие-то мешки, но задумываться, что в них, ей не хотелось. От запаха крови и мертвечины, пропитавшего телегу, ее подташнивало. А может, тошнило от голода, она ведь отчетливо помнила, когда ела в последний раз – два дня назад, зубами и ногтями отвоевав кусок объедков у таких же попрошаек.

За городскими стенами лошадь пошла шибче, подгоняемая щелчками поводьев. Тяжесть мешков то наваливалась, то отступала по мере того, как телега преодолевала холмы и спускалась в ложбины между ними. Наконец, поводья натянулись, колеса заскрипели, останавливаясь, и она поняла, что цель их пути достигнута.

Этот дом на холме у опушки леса мать принесла в приданое его отцу. Он любил бывать здесь, отдыхая от людей. Деревенские заботы в одиночестве успокаивали, здесь вещи обретали свое первоначальное измерение. Костер был просто костром, топор – топором, красный – цветом заката и осенних листьев. Но сегодня ему некогда было заниматься хозяйством.

Разгрузив мешки, он также легко, одной рукой обхватив поперек талии, вынул из телеги свой основной груз. Занес ее в дом и сунул в руки узелок с ужином. Обвел дом рукой, показывая, что она может здесь оставаться, сколько посчитает нужным, продемонстрировал, как запирается засов с внутренней стороны и как его надо будет закрыть с внешней, когда она соберется уходить.

Девчонка кивнула, подтверждая, что все поняла. Он развернулся и вскочил на место возницы, дернув поводья.

Работы было так много, что временами ему казалось, инквизитор сошел с ума. Сумасшедшими были все эти люди, отказывавшиеся верить собственному рассудку, ищущие происков дьявола там, где повинны человеческие глупость и злоба.

Хуже всего было то, что он тоже сходил с ума. Все чаще дни и, особенно, ночи внушали ему отвращение, работа опустошала, тяготила.

Но главное – он тосковал. Отчаянно, затаенно, как зверь. От тоски хотелось выть, на луну и не только. Вспоминая, как она прикоснулась к его губам кончиками пальцев, он готов был отдать, что угодно, только бы это повторилось. Он никогда не подозревал, что так нуждается в ласке.

Сколько уже прошло? Неделя, две, больше? Он отсчитывал дни, задаваясь вопросом: где она сейчас?

У нее никогда не было столько денег. Свобода была, а денег не было. Но свобода мало что стоит без звонких монет, а монеты без ясного происхождения. Кто поверит бродяжке, заявившейся с деньгами? Кто захочет продать ей что-нибудь и после не донесет в инквизицию?

Весь опыт ее прошлой жизни говорил, что нужно быть предельно осторожной. Уйти подальше отсюда. Деньги зарыть, спрятать в тайнике, оставить на черный день.

Довольно долгое время пределом мечтаний для нее было устроиться служанкой в какой-нибудь дом. Но бродяг и горожане, и поселяне не жаловали доверием, а когда шанс все же представился, оказалось, что единственным преимуществом служанки по сравнению с бродяжкой является прохудившаяся крыша над головой. В остальном – те же лохмотья и объедки, только за них нужно не драться, а работать до упаду, приставания хозяина по ночам и злобствование хозяйки днем, часто заканчивавшиеся побоями.

И все равно, она не сбежала, хозяева сами прогнали ее, когда настали совсем уж тяжелые времена – кормить лишний рот им стало ни к чему. Возможно, и теперь, лучшим вариантом для нее было бы найти себе место в каком-нибудь доме. Например, к палачу служанкой она бы пошла с охотой. Дом на опушке ей нравился. Маленький, немного заброшенный, но чистый. Она тщательно прибралась в нем, пытаясь хоть так отблагодарить хозяина, который уехал, не оглянувшись, и больше ни разу не появлялся. Но он не смог бы взять ее в услужение, даже если бы захотел – она была живым подтверждением его преступления. А это значило, что очень скоро придется искать новое укрытие.

В конце концов, даже инквизитор умаялся в своем рвении. Безумный монах слег в лихорадке, и мысленно он искренне пожелал дьяволу прибрать к рукам кровожадную душонку. Только что толку? Пришлют нового инквизитора.

А пока у него, наконец, нашлось время, чтобы съездить в дом на опушке.

Он не надеялся, что она еще там. Просто нужно проверить, хорошо ли девчонка заперла двери, передохнуть немного от крови и аутодафе, от скользких теней, собирающихся в сумерках у его дома, твердил он себе всю дорогу, украдкой посматривая по сторонам – мало ли, вдруг кто шатается по округе?

Никого. На дверях засов, это он сразу разглядел, еще издали.

Что разглядел не сразу, так это женскую фигуру, торопливо шагающую от подножья холма, на ходу вытирая о подол мокрые руки. Она узнала его, понял он, когда девушка вдруг просияла лицом и побежала.

Запыхавшись, с разбега она подбежала к нему и повисла всем телом, крепко обхватив руками за шею. Он стоял, огорошенный ее появлением и поведением, не решаясь к ней прикоснуться в ответ.

Господь свидетель, она была по-настоящему рада. Он тоже был рад ее видеть, просто не умел так открыто показывать свои чувства.

Она потянула его в дом, хлопотала, суетилась вокруг него, а он, наблюдая за ее хлопотами, чувствовал себя неуклюжим, нежданным гостем в собственном доме.

Он пришел, наконец-то! Она уж и не ждала. Точнее ждала, но почти не верила, что увидит его до своего ухода. Уходить ей совсем не хотелось, но и подвергать хозяина дома лишней опасности самим своим присутствием здесь тоже не дело.

В доме было прибрано, но, как назло, обеда она сегодня не готовила. Еда была вчерашней, чтобы разогреть ее, она быстро раздула тлеющие угли в очаге и сунула туда горшок. Она торопилась и перепачкала ладонь сажей.

Стирая сажу передником, начала говорить. Нервничала, но считала своим долгом рассказать ему, сколько и чего она расходовала, что делала с его имуществом.

В доме стало уютнее, постель аккуратно застелена, пол выскоблен.

Маленькая ведьма за прошедшие недели изменилась, слегка поправилась, исчезли круги под глазами и ссадина на скуле. «След от кнута и синяки на теле уже тоже должны были сойти», – подумал он.

Ее очень красили чистые волосы. Лицо в их ореоле становилось почти хорошеньким. Сейчас она выглядела как обычная молодая девушка, только глаза немного настороженные, как у собаки, которую долго били, а потом подозвали приласкать – и хочется верить в хозяйскую доброту, да память о побоях слишком свежа.

Но, если она и боялась, то не его. Все ее существо излучало нечаянную радость и застенчивую благодарность, искавшую выхода. Она что-то говорила, показывая на мешки с провизией, которые он ей оставил, но ему было неинтересно вслушиваться в слова. Втихомолку он нежился в звуках ее голоса, чуть более низкого и хрипловатого, чем это пристало девушке.

Она поставила перед ним дымящуюся миску, протерла передником и подала ложку. Сама уселась рядом, положив локти на стол и подперев ладонями щеки. Вот если бы заранее знать, что он придет… а то ведь готовила для себя, особо не стараясь. Как никогда раньше сейчас ей было жаль, что не умела хорошо стряпать.

Когда девушка уселась за стол, то выглядела почти испуганной. Брови приподнялись домиком, пальцы рук, на которые она оперлась подбородком, нервно потянулись ко рту. Она вся застыла в ожидании, пока он подносил первую ложку к губам.

Суп оказался очень горячим, он обжегся, но не подал виду, не хотел ее расстраивать. Продолжил есть, а она, успокоившись, принялась его разглядывать.

Взгляд у нее был… пытливый, глубокий, но теплый, таким иногда мамаши смотрят на своих отпрысков, гадая, кем вырастет карапуз. Когда она не боялась, вполне сошла бы за ведьму, было в ней что-то диковатое, в глазах проглядывал ум, решительность. Пожалуй, он зря волновался, с деньгами такая неглупая девушка не даст себя в обиду.

В этот раз он был в обычной рубахе, не красной, потому-то глядя с подножья холма, где у ручья стирала белье, она не сразу поняла, кто приехал, и на всякий случай, поднималась к дому, прячась за кустами, растущими вдоль тропинки.

«Он очень сильный», – подумала она, вспомнив, как легко палач поднимал ее. Еще бы, тщедушных на такую работу не берут. Широкие плечи, массивная шея, руки большие, но даже на вид не грубые. Глядя, как эти руки разламывают хлеб, держат ложку, она поразилась отточенной скупости и неуловимой плавности его движений. Замирая, он казался грубым, даже тяжелым, но двигался удивительно мягко и легко. А еще эти руки говорили о навязчивой потребности в чистоте – под короткими ногтями не было грязи. Одежда тоже была чистая, и в этот раз от него ничем неприятным не пахло.

Она могла только гадать, все ли палачи бреют головы и почему. На публике заплечных дел мастера появлялись обычно уже в колпаке, закрывающем все, кроме глаз. Бритая голова его не уродовала, лишь заостряла внимание на тяжеловатых чертах лица и внимательных, невеселых глазах одиночки. Веки были чуть припухшие от недосыпа, под глазами залегали тени.

Он ей нравился. Рядом с ним становилось уютно, спокойно. И после того, что он сделал для нее, она не колеблясь, шагнула бы в огонь по первому его слову. Потому, что никто и никогда раньше ничего для нее не делал, и потому, что именно от огня он ее спас.

Раньше ей приходилось отдавать свое тело в обмен на еду, не говоря уже о том, что случилось в тюрьме. Но теперь, глядя, как он, ссутулившись за низким столом, ест ее стряпню, изредка одаривая ее взглядом своих странных глаз, она впервые задумалась: как это могло бы быть именно с этим мужчиной? Не за корочку хлеба, не связанной и удерживаемой насильно, а из благодарности и потому, что ей самой этого захотелось.

Он не был женат – ни в этом, ни в городском доме не ощущалось присутствия женщины. Ей хотелось спросить, почему, но он едва ли смог бы ответить.

Маленькая ведьма приняла какое-то решение, он видел это по глазам, по тому, насколько свободнее, расслабленнее стало положение тела. Судя по пристальному, обращенному на него взгляду, к нему это имело непосредственное отношение. Было любопытно, что такого она придумала. Он был уверен, что, так или иначе, скоро узнает, в чем дело, выпытывать не придется.

Действительно, едва миска опустела, как она, краснея, потянула его за руку вглубь комнаты, к постели. Вот значит как, решила его отблагодарить…