Власть лабиринта

– А Любаша из камней могилу на жальнике выложила. Она жениха схоронила прошлым летом. Зашибся он до смерти, когда коня объезжал. В поместье, на конезаводе. Невесть откуда натаскала камней и – вкруг могилы. Сказывала, чтобы берегли его душу, нерастраченную молодость да не допускали к ней лиходейских козней.

Баюр вёл Арину за руку, обходя окрестности Святого камня. Холм полого опускался, зарастая высокой травой и упругим ракитником с одной стороны, а с другой, над речкой, круто обрывался.

– Где-то здесь должен быть родник, а возле него камень, – он прочёсывал глазами впереди себя и по сторонам и ни за что не мог зацепиться взглядом. Высокая трава по краю холма стояла стеной и укрывала всё, что было ниже её роста.

– Почему ты знаешь? Разве сказал кто?

– Центр Мира – стоячий камень. У его подножья – целебный источник и текучая вода – речка, ручей. Так располагались храмы. Реку вижу…

Арина забралась в траву по пояс, разгребая её, точно зелёные волны, и скоро в самом деле увидела большой валун, а рядом – родник:

– Нашла!

Присев на корточки, девушка опустила горячие руки в источник, брызнула на Баюра, стоявшего в двух шагах за спиной, с наслаждением умылась.

– Ой, здесь что-то написано, – показала она на округлый бок валуна.

Неровными крупными буквами на камне было выбито: Пр-Пт.

– Параскева-Пятница… – в отличие от девушки он сразу понял, что означают нацарапанные сокращения. – Святая Параскева – покровительница воды. Её источники целительные. К таким ходят женщины с малыми детьми, омывают их или брызгают на грудничков… и чудесным образом прогоняют хвори.

Арина забавлялась с родничком, поглаживая упругий фонтанчик, который с невинным младенческим лепетом рвался из-под земли на волю. Он что-то весело журчал, не давая ухватить себя за мокрую гривку, дразнясь и просачиваясь сквозь пальцы, и убегал вниз по крутому склону. Очертя голову, в нерассуждающем порыве бросался с разбегу в манящую воду и растворялся в ней без следа.

Вдруг девушка резко встала, обернулась к Баюру. И он задохнулся, увидев её шальные, горящие глаза. Они влекли неодолимо, в них бушевала такая сокрушительная страсть, что его накрыло с головой. Решительно сдёрнув косынку, Арина закинула её в траву. Какая сила караулила их у источника – Бог весть, но, бросившись друг другу в объятья, они забыли обо всём на свете. Куда подевались наставления матери, природная стыдливость, строгость и страх? А бережение робкой невестой девственности до срока? Всё сметено ураганом взорвавшихся чувств. Всё, что было ещё вчера правильным и важным, растаяло, как неясная дымка на утренней заре. Было только Сегодня, Сейчас! Был только ОН! Горячий и ласковый, сильный и властный. Арина покорялась его губам, его рукам с восторгом, безоглядно отдавая себя всю до донышка, словно жизнь её светилась и дышала лишь для этого, одного-единственного, головокружительного глотка счастья. Была только ОНА! Нежная и трепетная, явившаяся из сна, подарившая крылья и изнеможение от блаженства.

Они лежали рядом в высокой траве, не в силах шелохнуться. Горели губы, горела и металась душа, не находя привычного места в заласканном теле, переполненном до краёв негой.

Заставив себя сесть, Арина попыталась собрать разметавшиеся по спине отпущенные на свободу волосы. Баюр отвёл её руки и, осторожно выбирая травинки, стал плести косу:

– Заплетать волосы любимой женщины – в поисках этого счастья стоит сто веков колесить по миру.

Арина, легко нырнув в рубашку и сарафан, подставила ему сияющее лицо для поцелуя и побежала к роднику, чувствуя в теле невесомость, такую, что, кажется, стоит подпрыгнуть – и полетишь. Долго плескалась, набирая в пригоршни холодную воду, потом, оглянувшись на Баюра, не сводившего с неё глаз, стала плескать в него. Поднялась суматоха с брызганьем, с хохотом, поцелуями и увёртками… пока Баюр не замер, как вкопанный:

– Чаша! – показал он на камень Параскевы-Пятницы.

Сначала незамеченное, теперь, после водяного обстрела, наполненное водой, в камне отчётливо обозначилось углубление, напоминающее чашу. Арина переводила взгляд с чаши на любимого и не понимала причины его взволнованности.

– Святая Параскева издавна почитается в народе как пряха. Только прядёт она нити людских судеб. И может открыть человеку жребий его. Чаши в святых камнях с водой из источника называют глазами предков. Так они смотрят на мир, а иногда предрекают судьбу…

Арина робко прижалась к Баюру и взяла его за руку:

– Давай заглянем?

В чаше отражались небо и облака. Арина осмелела:

– По всему знать, чудес нынче больше не будет.

Она наклонилась над чашей, загораживая облака и глядясь в воду, как в зеркало. Берег Луны повис над зеркалом и заиграл солнечными искрами. И вдруг в воде проступило лицо… не её… своё не удивило бы девушку, не испугало. Золотоволосый мальчик с глазами Баюра смешно морщил носик и улыбался. Она отпрянула от камня и вцепилась в своего защитника:

– Ты тоже видел? Кто он?

Остолбеневший и онемевший, волхв не сразу очнулся, порывисто обнял Арину, уткнувшись счастливым лицом в её макушку, пропахшую солнцем, и, гладя пружинящие завитки на её виске, ликующе зашептал:

– Это наш сын, горлинка моя.

– Сын… – машинально повторила она. У неё?!! Предсказание было сказочным, в него трудно было поверить. – Так сразу?

– Сразу? – засмеялся Баюр. – Его ещё вы?носить надо.

– А мама? Что я скажу ей?

– Ничего. Он родится не здесь, в Ключах.

Растерянная Арина постепенно приходила в себя и начинала осознавать новость. Провела рукой по груди, животу, улыбнулась отцу будущего ребёнка, с трудом осознающего, что его давняя несбыточная мечта готова осуществиться:

– У нашего сына будут твои глаза, – она протянула вперёд руки, покачала, прижала к груди. – Я его буду беречь. Моего маленького Баюра.

Спускались с холма по той же тропинке, что привела их наверх. Арина снова повязала косынку, отыскав её в траве, и шла, мурлыча какую-то театральную мелодию, помогая себе рукой, рисуя в воздухе неизречённое, невыразимое. Их счастье, одно на двоих, распростёрло над холмом невидимые крылья, лелея их неостудимую нежность, отгоняя тени, баюкая ещё не сбывшиеся грёзы…

По дороге в сторону Хмелиты громыхала телега, запряжённая костлявой, немытой клячей. Возница, погоняющий её, был подстать замызганной сдыхоти: встрёпанные чёрные космы с запутавшимися сенными ошмётками, замусоленные рубаха и порты, босые ноги, покрытые цыпками. Увидев Арину, он натянул вожжи:

– Тр-р-р! Козья вошь!

– Демид? Что ты здесь делаешь? – удивилась девушка.

Демид презрительно разглядывал высокого парня, уверенного в своём праве находиться рядом с Ариной, да ещё в такой дали от дома. «Откель взялся ентот ухарь? Не из местных олухов. Тутошних-то я всех наперечёт помню. Видать, залётный. Ишь, лыбится! Дать бы ему в рыло, чтоб неповадно было за чужими девками хвостом увиваться! Ничё! Погоди, милок. Будешь знать, как поперёк моёй стёжки суваться!» – от злости непроизвольно сжались кулаки.

– Вот, в Хмелиту скачу, к барину вашему, Грибоедову, – выпрямился, будто и впрямь под ним был скакун благородных кровей, – с секретным донесением! Пока тут некоторые прохлаждались, – он плюнул за борт телеги-развалюхи, словно бывалый морской волк в штормовую волну, – хранцуз преступил расейское пограничье. Наполеон ужо ночевал на нашенской земле. Война!!!

Глава 5

Переправа

Тяжело поднявшись из кресел и с удовольствием разминая ноги, он вышагивал в добротных удобных сапогах, мягко, без скрипа ступающих по огромному ковру в роскошной гостиной. Императора, главнокомандующего Великой армии поселили в большом и богатом доме ковенского купца Гехеля. Первые же известия о переправе неприятельской армии через пограничный Неман метлой вымели из города всех, кто опасался за свою шкуру и нажитое добро. Хозяин дома, видимо, давно был готов к отъезду, судя по скорости, с которой он бежал. Надо думать, всё ценное он захватил с собой. А судя по роскоши, которую он здесь бросил, его багаж был много богаче. Беглецов не преследовали. Не до того было. Переправа продолжается уже второй день, ещё столько же потребуется для оставшихся на том берегу войск. Без единого выстрела авангард французской армии вошёл в Ковно. Тишина улиц и домов, встретившая неприятеля, не объяснялась безмятежным сном жителей в шесть часов утра. Город не спал. Даже после спешного бегства в нём оставалось немало обывателей, но никто не вышел встречать армию-победительницу, однако и сопротивления оказано не было. Люди затаились по домам. Наполеона, привыкшего в европейских кампаниях к тому, что города и целые провинции сдавались ему без боя, зачарованные одним его именем, трудно было этим удивить. Да он и не собирался здесь задерживаться. Он ждал, когда его армия – 220 тысяч солдат – здесь, у деревни Понемунь вблизи Ковно, по четырём понтонным мостам перейдёт на правый берег.

Большое зеркало в золочёной раме, наблюдавшее за перемещением императора, остановило его взгляд. Он повернулся боком, расправил плечи и, скосив глаза, придирчиво обозревал гордый профиль с римским носом, ставший легендарно знаменитым не только у покорённых народов Европы, но и далеко за океаном. Это льстило его самолюбию. Кого из нынешних королей вспомнят потомки? Может быть, бережливая история и сохранит от тлена некоторые имена, но лица… Безликие правители, безмозглые политики, бездарные военные… Взгляд императора спустился ниже, на изрядно отяжелевшее брюшко. Глубокий вдох, который прежде помогал втянуть чрезмерно выдающийся живот и облагородить очертания фигуры Первого человека Европы, не дал заметных результатов, и Наполеон снисходительно погладил выпирающий зеленоватый камзол, извиняя себе несущественные недостатки, перекрытые существенными, великими достоинствами.

Дверь без стука, но неспешно и вежливо отворил граф де Сегюр, адъютант Наполеона:

– Сир, маршал Даву прибыл. Прикажете впустить?

– Пусть войдёт.

Даву, распрямившийся и словно помолодевший, улыбался, что бывало с ним не часто:

– Мой император, успех сопутствует Вам. Переправа ещё не завершена, но бо?льшая часть армии уже на правом берегу. 1-й армейский корпус в полном составе вошёл в город и ждёт приказа…

– Русские не оказывают сопротивления? – для проформы осведомился Наполеон. Кто бы осмелился ему противостоять?