Большой Джон

– Большой Джон! – эхом откликнулись остальные девочки, и на их лицах отразилось самое красноречивое изумление.

Да, это был он, Большой Джон, широкоплечий, с коротко остриженной белокурой щетинкой, с ястребиными глазами и большим добродушным ртом. Но его глаза глядели сегодня строго.

В первую минуту его появления, столь неожиданного, девочки опешили до того, что позабыли даже поклониться вошедшим экзаменаторам и начальству.

– Рант, Рант, голубушка, ущипни меня покрепче, а то мне кажется, что я сплю и вижу Большого Джона во сне, – прошептала чуть слышно Лида.

Рант так добросовестно исполнила эту просьбу, что Воронская чуть не вскрикнула от боли на весь зал.

M-lle Эллис заметалась, как курица перед грозой, среди вверенных ее попечению девочек.

– Mais etes-nous folles, mesdames! Mais saluez done maman![24 - Что это вы ошалели, mesdames! Приветствуйте maman!]

Оказалось, что Большой Джон был вместе с Зинзериным на математическом факультете Оксфордского университета и приглашен в качестве ассистента на экзамен своего коллеги. «Ясно, как шоколад», – сказала бы Додошка, но, пока каждая из девочек успела сообразить это, прошло немало времени.

– Mais saluez done maman! – выходила из себя m-lle Эллис, продолжая метаться между остолбеневшими рядами воспитанниц.

Тут только девочки пришили в себя, очнулись и, глубоко «окунаясь» перед начальницей, произнесли довольно нестройным на этот раз хором:

– Nous avons l'honneur de vous saluer![25 - Имеем честь вас приветствовать!]

И как бы по вдохновению, не сговариваясь, не условливаясь друг с другом, тем же хором, но уже более стройным и дружным, прибавили тут же к полному удивлению начальства:

– Здравствуйте, monsieur Большой Джон!..

Начальство заняло за зеленым столом приготовленные места. Большой Джон опустился на стул, стоявший подле Зинзерина. Он казался странно суровым и недоступным в своем, наглухо застегнутом черном сюртуке, с плотно сомкнутыми губами и строгим взглядом. Как мало походил он сегодня на того милого, веселого насмешника, Большого Джона, который проповедовал смирение и кротость сорока большим девочкам в этой самой зале в один из «приемных» четвергов!

«Большой Джон играет роль строгого экзаменатора, и это очень забавно», – мысленно говорила себе Лида, хотя ничего забавного не ощущала в эти минуты взволнованная девочка.

«Если вытащу какой-нибудь билет после десятого, осрамлюсь на веки веков».

Как сквозь сон слышала она вызовы инспектора, вопросы экзаменаторов, знакомый и в то же время странно чужой, официальный голос молодого экзаменатора, Большого Джона, а мысли с поразительною быстротою перескакивали с предмета на предмет.

Смутно припомнились девочке рассказы Большого Джона о его пребывании в Англии, рассказы, слышанные еще в детстве, о его особенной склонности к математическим наукам и о том, как писал он диссертацию на первую степень ученого математика, чуть ли не в 22 года.

– Счастливец! Счастливец! – шептала сероглазая девочка. – Счастливец Большой Джон! Он математик… А я… я… Что я буду делать, если вытащу незнакомый билет?.. Что он подумает о своей сестренке, о своей маленькой русалочке?

Как бы в ответ на мучительный вопрос, Лида услышала голос инспектора, произнесший два слова, погребальным звоном отозвавшиеся в ее душе:

– Госпожа Воронская…

Госпожа Воронская! Одно только маленькое коротенькое обращение, а между тем какая драма скрывается в нем!

Девочка вышла на середину залы и, забыв «окунуться» по традиционному институтскому этикету, беспомощно обратила на лицо Джона свой испуганный взор.

«Вы видите, – казалось, говорил этот взор, – вы видите, я в отчаянии… Ободрите же меня, Большой Джон… Ободрите»…

«Какое мне дело до вашего отчаяния! Надо было хорошо готовиться, хорошо учиться», – отвечал «ястребиный» взор, исполненный холода и бесстрастия, и обычно добродушное, снисходительное лицо Большого Джона стало деревянным и чужим, каким еще никогда не видела его Лида.

«Господи, рублевую свечу Владычице и по сорока поклонов каждый вечер!», – мысленно произнесла девочка и порывисто взяла верхний билетик.

Голова закружилась, красные круги заходили перед глазами. Ничего не видя, она перевернула лицевой стороной роковую бумажку и едва удержалась от торжествующего крика, готового вырваться из груди.

«Десятый билет! Десятый!»

– Пожалуйте к доске, – как сквозь сон услышала она голос Зинзерина, и этот голос показался ей теперь таким милым, чудным, значительным.

«Десятый билет!.. Спасена!.. Спасена!.. Десятый!» – пело на тысячу голосов в душе Лиды, и уверенными взмахами мелка она быстро набросала значащуюся на билете задачу-теорему. Она стояла теперь торжествующая, радостно взволнованная.

Рядом Додошка врала что-то на своей доске, стирала и опять врала, готовая разреветься от досады.

Недолго думая, Лида пришла ей на помощь. Билет Додошки был легкий, из первого десятка, и Воронская знала его.

– У тебя ошибка, – шепнула она, не разжимая рта, в сторону подруги, – линия DC не может быть делима на EG… Понимаешь?.. Вот что надо делать… – и мелкими, чуть заметными цифрами Лида показала Додошке на своей доске, что надо было делать. Та исправила ошибку.

– Госпожа Воронская, – почти тотчас же вслед за этим сказал ничего не заметивший Зинзерин, – извольте отвечать.

Лида толково объяснила решенную ею на доске геометрическую задачу. С тем же ликующим видом и с пылающими щеками она блестяще отвечала на все, относившиеся к задаче, вопросы Зинзерина.

– Прекрасно! Прекрасно, госпожа Воронская! – одобрительно закивал, смущенно улыбаясь, Аполлон Бельведерский. – Такая, можно сказать, была слабая ученица в году по математике и такой блестящий ответ на экзамене! Очень хорошо-с!

– Прекрасный ответ! – согласились с ним все присутствующие и ласково глядели на сияющую девочку.

Один только молодой ассистент сидел по-прежнему, с застывшим, точно окаменелым, лицом и холодно, сурово глядел на Воронскую своими ястребиными глазами, ставшими теперь такими же холодными, чужими и суровыми, как и при его входе в зал.

«Что с ним?… На что он сердится? Как он строго и сердито глядит на меня! Что случилось? Или это шутка со стороны Большого Джона?»

Полная неясного, гнетущего волнения, Лида вернулась на место.

– Душка Вороненок, тебе двенадцать поставили, сама видела! – зашептала ей Рант и незаметно пожала руку своей соседке.

– Поздравляю, Лидуша! Прекрасно ответила! Здорово отрапортовала. Небось, Большой Джон не нарадуется на свою любимицу… И какой сюрприз всем нам, а?! Большой Джон в качестве экзаменатора! – шептала другая соседка, Сима.

Но Лида не слышала поздравлений. Она точно упала с неба на землю.

Суровый, почти враждебный взор Джона преследовал ее и здесь.

«Что с ним? Что случилось? Он должен был бы радоваться, хвалить, одобрить, а он… ни одного вопроса не задал, как другим. И этот взгляд!.. Да что же наконец все это значит?..»

Экзамен математики, продлившийся часа три, показался вечностью для Лиды.

Но вот, наконец, последняя из выпускных спрошена, девочек выводят из залы минут на двадцать, пока идет совещание между экзаменаторами и ассистентами, и снова приводят для оглашения полученных отметок.

– Воронской двенадцать, – слышит Лида, но она почти не рада высшему баллу.

Большой Джон, недовольный ею друг, вот кто занял теперь мысли девочки.

А Большой Джон, сделав общий полупоклон, спешно направился между рядами институток к выходу из зала.