Сиреневый туман

Молнией взлетела Настя, проделав тот же трюк и тихо приговаривая: – Ах ты, ябеда! Ах ты, стукач! – Пошла на Сашку, размахивая ногами, как заправский каратист.

– Жаловаться? На меня? Бабуле? – Она вертелась юлой. Он посмеивался, отражал удары руками и похваливал её: – Ай, молодец! Умница, душа моя! Давно бы так!

Настя как-то ловко, веретеном, крутанулась прямо перед его носом, коса обвилась вокруг Сашкиной шеи, они обнялись и расхохотались. Потом долго целовались, пока он не сказал: – Без глупостей!

Посмеиваясь, нарезали свежих веток на постель, сверху насыпали сухих листьев и травы. Постели получились пышными и мягкими. Настя достала две простыни, одну протянула Сашке.

– А я тоже две принёс, – похвастал он, – даже пару одеял прихватил. Они, правда, тоненькие, но если что, печку затопим.

На пол набросали веток лиственницы с мягкой и уже пожелтевшей хвоей. В избушке сразу запахло лесом, вкусно запахло! Сашка поставил на стол две свечи, ночи стали тёмными, и ахнул: – Настёна, пойдём позировать, я же фотоаппарат принёс! – Она попыталась привести себя в порядок, но он сказал: – Нет, давай как есть!

И они позировали « как есть»: штаны закатаны до колен, босые ноги облеплены травой. Солнце к вечеру грело нежно и ласково.

Подолгу устанавливали небольшой «Кодак» где-нибудь на ветке, дружно бежали к выбранной точке и, счастливые, замирали, шикая друг на друга. Потом Сашка долго уговаривал её распустить волосы. После клятвенного обещания: – сам заплету – подхватил Настю, поставил на скамеечку и, прикусив губу, сосредоточенно стал возиться. Он распускал косу прядь за прядью, медленно пропуская каждую через ладонь. Блестящая, пушистая, мягкая она выскальзывала из пальцев и, как живая, закручивалась крупным локоном.

– Настёна, – изумлялся Сашка, – я разглядел! Каждый волос похож, как бы тебе объяснить…. Вот металлическую спираль, если распрямить, она вроде бы и прямая, а всё равно волнистая. У тебя каждый волос такой волнистый, а когда вырвется на свободу, ещё и в кольцо закручивается. Никогда такого не видел! – И тихо ахал.

Насте надоело его копание, она привычным движением расплела, тряхнула головой и…

– Я же говорил – фея! – Сашка полез за сигаретой. Пышный роскошный плащ, надёжно укрывающий тонкую фигурку до колен, золотился на вечернем солнце, слегка шевелился под слабым ветерком, будто живой. Настя достала щётку, скомандовала: – Теперь собери! – Он послушно возился, сопел, запутывался, пытался собрать. Она обняла его за шею, укусила за ухо: – Ну, теперь понял, какое это наказание?

– Настён, дай я тебя сначала поцелую. А теперь сама подумай: если мы вдруг заблудимся в тайге и обносимся до предела, нам твоих волос на двоих хватит – и для тепла, и срам прикрыть. Обещание своё помнишь? Стой, не шевелись!

Он побежал за фотоаппаратом, щёлкнул несколько раз.

– Ещё два кадра осталось на танцы, не забыла?

Она перебросила волосы на одну сторону, быстро причесала, придерживая локотком, собрала в пучок, и завязала на макушке лёгким зелёным шарфиком.

– Всё, Настёна, не трогай больше! Походи немного так, – упрашивал он. Она фыркнула: – Если бы я была лошадью, все бы любовались на мой хвост.

– Так, душа моя, о хвостах всё! Давай ужинать, я есть хочу! Скоро темно, а ты обещала танцевать для меня. Я сегодня как будто султан, опечаленный думами о народе. А ты будто моя наложница и пытаешься отвлечь меня от этих дум. – Сурово сдвинув брови, он суетился у костра, разогревая в котелке мясо, Запахло так вкусно, что Настя побежала накрывать на стол. Красиво разложила огурцы, помидоры, приготовила хлеб, приплясывая: – Ну, быстрее, Сашечка, я тоже есть хочу!

Потом дружно мыли посуду, поставили на огонь котелок для чая. Солнце почти село, яркий край его висел где-то совсем недалеко, прямо за деревьями. Ветерок совсем затих, и только речка негромко шумела на перекатах. Сашка уселся под лиственницей на штормовку, скрестил ноги и объявил: – Ну, всё! Я султан!

– Ещё нет, – Настя принесла полотенце, намотала ему на голову подобие чалмы, – вот теперь всё! Держи кассету, я переоденусь. Буду готова – скажу.

Она убежала в избушку. Сашка курил, улыбаясь, смотрел на тот берег, на скалы, лес, будто хотел оставить в памяти каждый кустик.

– Включай, Сашечка! – Он нажал клавишу, недолгое шипение и вдруг посреди тайги у избушки северного охотника зазвучала музыка. Незнакомые инструменты заголосили резко и пронзительно, но так дружно и слаженно, что перед глазами сразу возникла картина: песок, караван верблюдов, закутанная с головы до ног женская фигура…. Вот вступили барабаны – солидные, басовитые. Им отозвались звонкие и энергичные, лёгкая перекличка и полилась музыка. Томная, страстная! Темп то нарастал, то затихал, и тогда негой разливались знакомые голоса скрипки и флейты.

Солнце уже совсем упало за деревья, но багровая полоса на небе ещё не погасла, горел костёр. И вот сюда, в отблески огня молнией вынеслась фигурка и резко остановилась. На щиколотках босых ног звенящие браслеты. Широкий тёмно зелёный пояс, низко сидящий на бёдрах, расшит бисером, блёстками, бусами. От него вниз спадает полотно юбки лёгкого шёлка такого же цвета и вьётся вокруг ног мягкими складками. Где-то в них запутался разрез, в котором иногда мелькает округлое белое колено. Блики огня играют на нежном обнажённом животе с неправдоподобно тонкой талией. Высокая красивая грудь прикрыта лифом, расшитым в тон поясу, несколько рядов блестящих пластинок на шее спускаются на грудь. Голова туго повязана зелёным шёлковым платком до самых бровей, одним концом прикрывая лицо. Только огромные зелёные глаза остались свободными и они пристально, и даже с вызовом смотрят на Сашку. У него медленно сошла улыбка с лица и упала сигарета.

Быстро – быстро забили барабаны, ритм нарастал. Широкий пояс на бёдрах вдруг стал мелко подрагивать, заметались нашитые бусины и висюльки, и только потом стало заметно, что это не пояс, это по нежным бёдрам проходит мелкая дрожь. Но вот резко стихли барабаны, запели скрипки и флейты, и фигурка закружилась по поляне. Лёгкий шёлк взлетал, открывая стройные девичьи ноги. Трепетали нежные плечи, и тогда дивное ожерелье начинало звенеть и перешёптываться. Руки сорвали платок и он, будто сказочное перо Жар-птицы то зависал в воздухе, то, подхваченный ловкими пальчиками, опять кокетливо прикрывал лицо, оставляя улыбающиеся лукавые и дерзкие глаза.

Сашка, схватив фотоаппарат, щёлкнул пару раз, отбросил его в сторону и опять замер неподвижно. Танцуя, фея то приближалась к нему, слегка касаясь кончиками пальцев и немыслимо изгибаясь, то, резко отпрянув, кружилась по поляне, играя с платком. То замирала на месте, и только бёдра вели свой соблазнительный танец. Зелёный шарфик развязался, сполз с волос и упал к Сашкиным ногам. Барабаны резко выдали заключительный аккорд. Над поляной повисла тишина, только слышалось Настино дыхание. Она стояла, окутанная водопадом волос, раскрасневшаяся и вопросительно смотрела на Сашку.

– Настёна, – сдавленно сказал он, – если ты меня бросишь, я…. Не знаю…. Я залезу на самое высокое здание и прыгну оттуда…. чтобы мозги.… в разные стороны…

Немного помолчав, она вскинула голову и звонко сказала: – А если ты меня бросишь, я их из тебя сама вышибу!

Он растерянно хлопнул несколько раз глазами и…. заплакал. Крупные, как горох слёзы сыпались из глаз. Он пытался задержать дыхание, чтобы не всхлипнуть, зажмуривался, а они всё сыпались, и он сидел и ждал, когда же, наконец, сгорит от стыда!

Настя, скользнув на колени, мягким движением прижала его голову к груди и поглаживала по отросшим волосам, приговаривая: – Всё хорошо, Сашечка, всё хорошо…

– Мне так стыдно, Настёна, я не мужик…

– Не правда, ты мужик! Самый настоящий! Только настоящий может быть добрым, а добрый может позволить себе плакать – это нормально. Ублюдки не плачут, у них сердца нет.

– Я вообще – то не трус, – Сашка яростно вытер глаза кулаком, – но мне сейчас стало так страшно, что в то день мы могли разойтись или не понять друг друга. Или…. Да мало ли что! Я даже придумать не могу, как бы я дальше жил. Наверное, у меня не получится тебе объяснить всё, да и не надо. Я же чувствую, что тебе и так понятно.

– Понятно. – Настя улыбнулась, заглядывая в его глаза. – Мы ведь с тобой даже думаем иногда одинаково. Хотя временами ты кажешься старше, чем есть на самом деле. Похоже, ты или многое повидал, или знаешь, по крайней мере, что-то такое, с чем незнакома я. В глазах иногда замечаю жёсткость, но это не личное. Такое чувство, будто там, без меня ты бываешь в ситуациях…. экстремальных, что ли…

– Тебя это пугает?

– Нет. Я бы никогда не осталась с балаболом и пустомелей. Ты надёжный, я это сразу почувствовала и поняла: ты мой. Как ты говоришь – моя половина. Другого мне не надо. А что ты всё время дурака валял – это же очевидно: сначала хотел завоевать моё доверие, а потом боялся показаться скучным.

– Я выглядел, как идиот?

– Не совсем. Ты выглядел, как влюблённый идиот, это было очень трогательно. Не поверишь, я просто таяла от нежности. От сознания, что всё это для меня делается. Спасибо, Сашечка! Я была так счастлива этим летом, что уверена: счастливее уже никогда не буду! Счастливее уже невозможно быть!

Сашка сгрёб её в охапку, усадил на колени и, покачивая, нашёптывал: – Вот увидишь, Настёна, самое счастье ещё впереди. Нам ведь немного надо от жизни: просто быть вместе. Когда не вместе – дышать трудно. Понимаешь, душа моя? Понимаешь. Ты понимаешь всё, кроме одного: мне крупно, мне сказочно повезло! Только бы не свихнуться! Я иногда сам себе напоминаю идиота, хожу и разговариваю с тобой вслух. Что? У тебя тоже так? Тогда в этом регионе два идиота, уж извини!

Уткнувшись носами, хихикали над собой. Краем глаза заметили какую-то вспышку, подняли головы, и тут над ними громыхнуло так, что они оглохли. Низко, так низко, что можно достать рукой, неслись грозовые тучи. Чёрные! Вдоль реки сверкнула молния. Даже не сверкнула, она висела над рекой и сияла жутким белым светом.

Они стояли, завороженные дикой картиной, но тут опять громыхнуло так, что у Насти подкосились ноги. Сашка подхватил её на руки и полетел в избушку. Сунул на топчан: посиди. Сам выскочил, мигом собрал разбросанные вещи, тёплый котелок, залетел в избушку и захлопнул за собой дверь. Зажгли свечи.

– Настён, я сейчас печку разожгу, а потом ноги помоем, ага?

– Ага. – Печка разгорелась сразу и даже не дымила. Весело заплясал огонь, стало ещё светлее. Снаружи громыхнуло так, что пламя свечей дрогнуло и заметалось. И вдруг хлынул дождь! Нет, это нельзя назвать дождём. На землю обрушился водопад. Сашка приоткрыл дверь, они встали на пороге. В двадцати сантиметрах от них стояла стена воды. Долго смотрели, заворожённые, пока Сашка не спохватился: – Настёна, ты же раздетая, простудишься!

Он подхватил её на руки, приказал: – Мой! – Она вытянула ноги, подставила их под водопад. Усадив её на топчан, он ополоснул свои, обулся.

– Давай вытру! – Взял полотенце и принялся растирать её розовые пятки. Она хихикала и вырывалась, он строго покрикивал: – Сиди смирно! – А сам пытался удержать непослушные губы: они так и расползались в счастливую улыбку.

– Что будешь пить – чай или сок?

– Всё!

– Тебе сколько?

– Всё!

– Я же говорил – жадина!

В избушке было уютно, от печки пошло тепло. Они сидели по обе стороны стола, каждый на своей постели и переговаривались.

– Что это с погодой? Не могла подождать ещё немного?