Камбэк

Проходящий мимо мужчина с малышом сурово смотрит на меня. Мы ждем, пока они пройдут, застывая, как в нашей любимой детской игре в статуи, за исключением того, что я чувствую, как волна стыдливого жара поднимается по моей шее. Надо же так опозориться на публике!

– Я? – наконец произносит она. – Это я-то идиотка? Круто.

– Вот именно. Как будто это не ты вечно убегаешь и ждешь, что я погонюсь за тобой.

Фиби фыркает и вперивает взгляд в потолок.

– Да, потому что именно так ты и поступаешь.

– Это тебе хочется, чтобы так было.

Она поворачивает голову ко мне:

– Ты ни черта не знаешь о том, чего я хочу.

Медсестра выходит из палаты и улыбается, не замечая напряженной атмосферы между нами или попросту равнодушная к происходящему.

– Теперь вы можете войти. Он проснулся.

Фиби благодарит ее приторным голосом. Я едва сдерживаюсь, чтобы не оттеснить сестру в сторону, когда мы заходим внутрь. Руки чешутся влепить ей пощечину. Вообще-то я не склонна к насилию, но Фиби пробуждает во мне темное «я». Ее каблуки стучат позади меня. Когда я смотрю сквозь занавеску на больничную койку, то вижу, как папа, с подложенными под спину подушками, хмуро разглядывает свои руки, в то время как мама сидит рядом, а ее пальцы порхают по экрану телефона.

– Ариадна, – его голос звучит немного хрипло. Отец смотрит мне за спину, где маячит моя сестра. – Фиби. Что вы обе здесь делаете?

Оборачиваясь, я вижу ошеломленное выражение на лице сестры. Несмотря на нашу стычку в коридоре, мы обмениваемся понимающими взглядами. Папа в своем репертуаре.

– У тебя был сердечный приступ, – медленно произносит Фиби. – Конечно, мы пришли.

– Я в порядке, – он пренебрежительно отмахивается. – Через пару дней буду как новенький.

– На самом деле восстановление проходит не так быстро, – возражает Фиби.

Мы с мамой бросаем на нее взгляды, и в кои-то веки она улавливает намек и смягчает свое отношение.

– Я имею в виду, конечно, папа! Это отличная новость.

– Ты можешь проявить деликатность? – в удивлении бормочу я.

– Заткнись, – цедит она в ответ.

Папа легонько дергает за одну из трубок.

– Все это ни к чему. Врачи вечно перестраховываются.

– Мартин, я не могу согласиться с тобой. – Мама скрещивает руки на груди. – Это тревожный звонок.

– Я в порядке.

– Это не так.

– Сулин. – Нам всем знаком этот тон, означающий конец разговора. Нет смысла спорить с папой, когда он в таком настроении. Мама поджимает губы, но решает промолчать, занимая себя бессмысленным перекладыванием предметов на приставном столике.

Папа поворачивает голову и смотрит на меня.

– Ариадна, как работа?

– Отлично, но мама сказала, что тебе нужно…

Он вскидывает руку и задерживает на ней взгляд, словно удивлен тем, что она утыкана иглами для внутривенного вливания.

– Я могу позаботиться о себе, – говорит он. – А тебе нужно беспокоиться о себе.

– Верно. – Я чувствую себя раздавленной. – Я привела нового клиента. – Надеюсь, это порадует отца.

– Хорошо. – Его веки слегка дрожат, прежде чем он распахивает глаза. – Я уже говорил тебе, что ты носишь слишком длинные волосы. Подстригись короче – это более профессионально.

– Хорошо, папа. – Комментарий о прическе – своего рода ритуал, проводимый раз в два года.

В конце концов в палате воцаряется тишина, полная противоположность вчерашней суетливой сцене, когда семья толпилась у постели своего родственника: все болтали, общались, обменивались нежными прикосновениями. Прошли годы с тех пор, как мы собирались все вместе, и даже во времена, когда мы жили в одном доме, у нас было принято уважать физическое пространство каждого. Я всегда думала, что это лучший способ существования. И тут я вспомнила, как Джихун дотронулся до моей руки, словно желая заверить меня в том, что я не одна, – он рядом. В этой палате мои родные люди, и мы стоим достаточно близко друг к другу, так что можно и соприкоснуться, но почему-то они кажутся настолько далекими, что до них не дотянуться.

– Пора дать вашему отцу немного отдохнуть, – говорит мама, вытирая ладони о брюки. – Мы будем дома завтра или послезавтра, так что я сообщу вам, как только устроимся.

Фиби обнимает папу, и я наблюдаю, как он с трудом приподнимает руки, но тут же роняет их и снова силится поднять, чтобы осторожно коснуться ее плеч. Я машу ему на прощание и выхожу за дверь.

– Хочешь, возьмем такси на двоих? – Фиби катит свой чемодан, шагая рядом со мной. – Нам по пути, дом моей подруги как раз в твоей стороне.

– Конечно.

Я не хочу разговаривать, и, к счастью, обстановка не располагает: таксист болтает по телефону, включив громкую связь, так что нам пришлось бы кричать, чтобы расслышать друг друга. Я с благодарностью принимаю передышку, пока мы едем. Когда мы поворачиваем на юг, на Джейн-стрит, Фиби машет мне телефоном.

– Я оставлю тебе свой номер на всякий случай, мало ли что произойдет.

Я откидываюсь на спинку сиденья, позволяя уличным фонарям светить сквозь мои закрытые веки.

– Хорошо. – Я не успеваю договорить, как мой телефон издает звук уведомления.

Привет,

приходит эсэмэска от Фиби.

Я потрясена. Она не потеряла мой номер. Она просто… не хотела мне звонить. Осознание того, что она даже не потрудилась набрать «А» в своем списке контактов, чтобы вызвать мое имя, камнем ложится на сердце, но не могу сказать, что для меня это неожиданность. Даже если бы Фиби потеряла мой номер, она могла бы спросить у мамы или написать мне по электронной почте, что, конечно, потребовало бы усилий, а это не в ее стиле. Нет смысла поднимать этот вопрос. Я слишком устала, чтобы затевать еще одну ссору, а без нее такой разговор точно не обойдется.

Мы сворачиваем на Блор-стрит.

– Я приехала, – говорит Фиби. – Скажешь мне окончательную стоимость проезда, и я переведу тебе деньги.

– Не бери в голову. – Я не отворачиваюсь от окна.

– Спасибо. – Такси останавливается, и Фиби мнется в нерешительности. – Послушай. Э-э, нам надо встретиться. Выпить или просто посидеть за чашечкой кофе.